Как оказалось, тоже напрасно. Ее узор тут же погас, и щупальца беспомощно шмякнулись на скользкий каменный пол. Он не успел просохнуть от слизи, которую оставила Сири.

– Торопишься? – довольно оскалился контролер, упиваясь сладостью власти. – А как же патент?

– Просрочка не преступление! – заявил я, отступая к противоположной стене.

– Согласен. Дух без патента не преступник, а конкурент. Кустарный промысел недопустим в границах сектора! – издеваясь, продекламировал тот.

– Патент еще в силе! Проверь, там всё оплачено!

– Ночь, но не утро.

– Слушай, зачем тебе это? – взмолился я. – Отдам же всё вечером!

– Всё? – поднял брови он.

– Ну не всё, но точно много. У меня семь темных с утра!

– От Сири? Не смеши мои перья. Через час никого из них не останется. От тебя смердит безысходностью.

– Сегодня всё будет иначе, – со значением произнес я. – У меня смена стратегии. Теперь ставлю только на темных. В голове очень-очень грязные мысли! Я гениальный злодей, вот увидишь.

– Ха-ха, рассмешил! – прыснул Кулл-Занг. – Ты и мухи не обидишь.

– Доброта и бедность для меня лишь прикрытье! – стукнул я щупальцем в грудь, почувствовав его колебания.

– Ладно-ладно… Тройной тариф и десять процентов праны?

– Пять?

– Катись в Бездну.

– Хорошо, пойдет! – торопливо согласился я.

– Договорились, – как бы нехотя кивнул Занг. – Кстати, на тебя сегодня кто-то поставил…

– Поставил? – насторожился я. Судя по торжествующей ухмылке, меня облапошили.

– Контракт заключен. Удачи внизу! – попрощались со мной.

Прутья с облегчением загудели, отпустив клюв. Пентаграмма вновь приглашающе засветилась мертвенно-зеленым. Тянуть с погружением больше нельзя. Но в тотализатор заглянуть просто обязан.

Я не поверил глазам. Напротив моего имени радостно пульсировала приличная сумма! Кто-то оптимистично поставил на цифру «семнадцать». Если придет столько «темных», то мы сорвем большой куш.

Темнота вздрогнула и громко треснула, расползаясь черными клочьями. Вдруг стало холодно и влажно. Пощечина едва не оторвала мне голову, спугнув безмыслие болезненной суетой бытия.

– Бабу-уля! – возопил я захлебываясь. – Всё-всё! Проснулся!

Вопль спас от очередной водной процедуры, но не от пытки. Жесткое колючее полотенце едва не содрало кожу с лица.

– Сынок! – ахнуло большое неясное пятно, быстро принимающее знакомо-пухлые очертания.

– Бить-то зачем?!

– Так мы кличем-кличем, а ты как мертвяк! Чай, напугалися! – притворно всхлипнула старуха.

Ну да, конечно. Мало что в мире ее могло испугать. Бабулю обходили стороной даже охотничьи псы, которых барон кормил человечиной. Постоялый двор требовал сильной и властной руки, а женская, как правило, злее. Сейчас в ней ни скалки, ни кочерги, а значит, бабуля была в настроении. Будь по-другому, минута лишнего сна обошлась бы дороже холодного душа.

– А сколько времени-то? – облегченно выдохнул я, когда кувшин с водой вернули на место.

За окном и правда неприлично светло. Обычно меня будили с первыми петухами. Они горланили и сейчас, но, видимо, даже не вторые, а третьи.

– Почти шесть. Праздник сегодня. Полная зала народу, кухня горит! Живее, бесто… – сердито хлопнув, дверь отрезала окончание фразы. Впрочем, смысл предельно понятен и так: бабулю лучше не сердить. В гневе она просто ужасна.

Тяжело вздохнув, я проворно оделся, благо льняные штаны и рубаха навыпуск не изводили муками выбора. Половых не баловали, но я хотя бы спал в собственной комнате, а не на обеденных столах, как остальные.

Да, я любимчик. Шестнадцать лет назад бабуля приютила подкидыша. Из-за непростого прошлого, раскаяния или чувства вины она относилась ко мне даже лучше, чем к сыну. Разумеется, тот ревновал и мелочно мстил в меру сил и ума. Его, к несчастью, было немного. А вот дури хоть отбавляй. Лавр третировал меня при малейшей возможности.

Я и так не отличался крепким здоровьем. Рос хилым и чрезмерно задумчивым, что давало сомнительный повод считать меня умным. Заезжие мастера ратных дел отмечали как смекалку, так и неисправимый изъян конституции. Я с трудом поднимал меч, а слепота на правый глаз делало прицельную стрельбу невозможной.

Посоветовавшись, бабуля отправила меня к Ниме. Эту чудаковатую пожилую женщину местные ошибочно принимали за ведьму. Бедняжка мирно пасла коз, а безлунными ночами уходила в лес и собирала траву, чем и заработала свою репутацию. Люди всегда сторонятся тех, кого не трогают ни звери, ни монстры.

На деле же Нима не опасней ромашки. Единственное доступное ей колдовство – умение сводить бородавки и чистить лица юных девиц от прыщей. Слишком мало для обвинений в зловредной ведьмовской магии.

Бабуля справедливо полагала, что человек с такими талантами бедствовать точно не будет. Но Нима тайным знаниям обучать не спешила, и мое образование начала издалека. Меня заставили зубрить не травы, не феодальное право, не жития святых, а философию, за которую сожгли бы церковники.

Я с большим трудом мог ухватить суть многослойных концепций, и от напряжения порой скрипели мозги. Нима не старалась давать ее проще, считая, что ум требует закалки, как и хорошая сталь. Сравнение льстило, и я не сдавался, когда терял мысль. Уязвленное самолюбие заставляло возвращаться и анализировать трудный отрывок сначала. Разумеется, получалось далеко не всегда. Я сильно переживал, стыдясь собственной тупости. К счастью, рядом был Лавр. Сравнение поднимало самооценку, поощряя увеличить разрыв между нами.

Это было непросто. Особенно досаждал разбор диспутов, которых наверняка никогда не было. Тезисы высокообразованных ораторов поначалу воспринимались набором бессмысленных звуков или взыванием к существам невидимых сфер. Иначе к чему бормотать такую бессмыслицу? Но чуть позже что-то начало, наконец, доходить.

К тому же это развивало память, терпение и, вероятно, речевой центр, когда проговаривал аргументацию тысячи раз. Как оказалось, знать и понять – совершенно разные вещи. Я знал, но не понимал. Оставалось надеяться, что тайны более практичных наук раскроются позже. За галлюциногенные травки хорошо бы платили, но Нима отказывалась их продавать.

«Проблема не в объектах, а в нашем к ним отношении» – говорила она по этому поводу. Подобные фразы обладали гипнотическим действием, усмиряя бабулю. Та часто возмущалась, что мои знания еще нельзя разменять на монеты. Как-то иначе оценить их, видимо, не могла, но Ниму уважала безмерно. Слушая ее, старушка порой впадала в прострацию, и чем туманнее был смысл, тем ощутимей проявлялся эффект. Я иногда это тоже использовал. Правда, не всегда выходило удачно. Бабуля отменно орудовала кочергой, даже пребывая в искреннем восхищении.

И потому я не стал более медлить и побежал на кухню, благо меня уже умыли с пристрастием. Энергичности бабули только завидовать. Она бегала как заведенная и, держа в памяти десятки подходящих к готовности блюд, щедро раздавала пинки и затрещины.

Мне сунули в руки деревянную лопатку размером с весло и подтолкнули к чану с праздничным гуляшом, который требовалось непрерывно помешивать. Остро пахнущий и наверняка вкусный, сейчас он вызвал лишь рвотный позыв.

Красное пузырящееся месиво заставило вспомнить сегодняшний ночной кошмар: ванна, наполненная кровью до самых краев, и рогатая особь, измотавшая жадными ласками. Воспоминания пустили по коже сонмы мурашек, и мне стало жарко.

Приснится же подобная мерзость! Только жаль, что многое из кошмара забылось. Надеюсь, в следующий раз эти гадкие детали запомнятся лучше…

– Кцумчик, опоздал же! Что щеришься, одноглазый? – в лицо плеснули из кружки.

Несколько брызг попало в чан, и Лавруша опасливо оглянулся. На его счастье, бабуля вышла к посетителям в зал. Эту подленькую провокацию она бы сынку не спустила.

Родное чадо в последний год сильно подросло, став примерно в два раза тяжелее меня. Видимо, поэтому считал себя вторым человеком на кухне. Большой, подлый и наглый – мне с этим рыжим не справиться.