Дом, в котором мы жили, был зажат между другими зданиями, так что свежий воздух здесь никогда не задерживался, а если и заглядывал ненадолго, то тут же, словно в ужасе, спешил покинуть наше тесное помещение. Но если с воздухом была напряженка, то с криками, воплями и всевозможными шумами – полный порядок! Звуки, свидетельствующие о человеческой и прочей жизнедеятельности, не смолкали ни на секунду. Сливной бачок, спущенный в соседской уборной, грохотал созвучно мерному стуку стиральной машинки за другой стенкой; лай потревоженной собаки, охранявшей ешиву[2] для мальчиков, очень удачно расположенную под окнами нашей, с позволения сказать, квартиры, звучал в унисон с криком петуха, которого завели на незаконно оттяпанном участке общего дворика особенно наглые соседи. Рев автомобилей, визг детей, стоны чьей-то страсти, неизвестно откуда взявшаяся музыка, сообщения по радио, которые передаются традиционно тревожным и вселяющим пессимизм голосом, ругань соседок, вопли мамаш, пьяные песни – этот концерт сопровождал наше скудное на события, но наполненное эмоциями существование.

Выцветший паркет, дырявые трубы, стены, покрытые упрямой, неотстающей плесенью, дешевые, подогнанные вручную шторы, прогнивший пол на балконе, старые, потрескавшиеся рамы на окнах – все это составляло декорации, в которых мы ежедневно проживали свою жизнь.

А запахи! О, эти запахи, которые влезают в горло, проникают под кожу, впитываются в клетки! Тушеная капуста и жареный лук, мясные котлеты и вареные овощи, гниющий мусор и собачьи экскременты… Ароматы эти перемешивались и создавали непередаваемый букет, который въедался в одежду, оседал на волосах и всасывался в мозги.

Но все-таки я любила наш дом и пыталась создать в нем, насколько это было возможно, некое подобие уюта. На стенах с замытыми пятнами повесила картины, на полках, которых было немного, расставила безделушки и ароматические свечки. Мне казалось, что эти ухищрения могли помочь скрыть неприглядность нашего существования, но в те моменты, когда я не врала себе, понимала, что уловки не работают: квартира наша жалка и убога, обстановка – бедна и нелепа, да и жизнь – бессмысленна и несчастна.

Мама встретила меня, как всегда, в халате и с сигаретой в зубах. У нее была такое обыкновение: в любое время года, вернувшись домой, переодеваться в старый халат и закуривать. По всей видимости, сегодня она не планировала изменять своей привычке.

– Ну как? – спросила она, выпуская дым изо рта.

– Устала очень, – ответила я нехотя. Мне действительно не хотелось ни с кем говорить. Несколько часов, проведенных наедине со старухой, лишили меня сил. – Сигарету дай.

Мама выдала мне сигарету, и мы вместе затянулись дымом.

– Понятно, – сказала мама, которой всегда все было понятно. – Долго ты там не протянешь.

– Нет, почему же… – уныло промямлила я. – Это же только первый день.

– Посмотрим, – усмехнулась мама и снова затянулась сигаретой.

Наутро я снова отправилась на работу. В тот день перемыла все стены, двери, две ванные комнаты и убила все отведенное мне рабочее время.

На третий день я перестирала белье, полила все кактусы (почему-то у старухи росли только кактусы), пропылесосила диван и два ковра.

Все это время старуха со мной не разговаривала, лишь изредка давала короткие, отрывистые указания:

– Здесь пятно. Иди почисти.

И я молча исполняла ее приказ.

– Тут плохо, пыль осталась. Иди вытри.

И я вновь без единого слова выполняла требование своей подопечной.

За это время я успела подробнее рассмотреть ее. Роста она была маленького и даже при моих скромных габаритах едва доставала мне до плеча. Комплекции полноватой, большой живот, как мешок, висел у нее где-то под грудью. По всей видимости, с возрастом она сморщилась и сжалась, как старый, застиранный носок.

Впрочем, как следует разобрать достоинства ее фигуры у меня не получалось, потому что старуха по большей части сидела на диване, а если и поднималась, то хваталась за ходунки и сгибалась в три погибели. Волосы ее были средней длины, до плеч, волнистые и абсолютно седые, лицо испещрено сетью морщин. На лбу и возле губ они походили на глубокие трещины, на щеках и подбородке – на мелкую паутину.

Но как и в первый день, меня поражали ее глаза. На дряблом старческом лице они казались особенно неуместными. Темные, горящие, умные, они словно прожигали кожу и заглядывали в душу. Я старалась не встречаться с ней взглядом, потому что знала: я его не выдержу.

Домой я возвращалась обессиленная. Чувствовала, что общение со старухой – даже не общение, а нахождение рядом! – высасывает все соки. Она, как ядовитый паук, впивалась в меня и тянула мои жизненные силы.

– Ну, я же говорила! – торжествовала мама. – Эта старуха тебя в могилу сведет.

– Но у нас нет выхода! – пыталась я взывать к ее благоразумию. – Чем мы будем платить за квартиру?

– А чем всегда платили? – Мама удивленно разводила руками и поднимала вверх густо подведенные брови. – Ведь выкручивались как-то.

– Нет, я не хочу «как-то», – вяло спорила я. – Я хочу жить нормально. Я хочу купить себе шмотки, я хочу нормальную свою комнату. Понимаешь?

Она лишь пожимала плечами. Эта жизнь, это убожество, которое нас окружало, эти запахи и вопли ее ничуть не смущали. Она привыкла к ним. Но я задыхалась здесь.

На четвертый день делать было абсолютно нечего. Я тупо сидела рядом со старухой на стуле у круглого маленького столика и смотрела на свои колени.

– Сидишь? – послышался скрипучий голос.

– Сижу.

– Почему не работаешь?

– Делать нечего.

– Ну пойди ковер подмети.

– Я только вчера пылесосила.

– Вчера не считается. Иди.

Я встала, тяжело вздохнула и поплелась за пылесосом.

– Пылесос оставь! – послышался приказ.

– Почему?

– Нипочему.

– И как же я буду ковер чистить?

– Веником.

– Чего?

– Ты что, не знаешь, что такое веник?

Честно говоря, я плохо представляла себе, что такое веник. Дома мы пользовались только жесткими щетками.

– Пойди в чулан, притащи веник.

Я отправилась в чулан. К моему удивлению, там действительно стоял веник.

– Намочи в воде, – командовала старуха.

Я окунула веник в воду и принялась подметать.

– Неправильно метешь! – послышался окрик.

– А как правильно?

– Ты метешь влево, а надо мести вправо!

Я послушно повернула движение веника вправо.

– Полоску, полоску оставляй!

– Какую еще полоску?

– Ровную. Чтобы ровная полоска оставалась. Ты что, не видишь? Ворс в одну сторону должен быть направлен, ровненько. А у тебя вкривь-вкось. Руки кривые!

– Ну хватит! – Я бросила веник. – Больше я подметать не буду. Это не входит в мои обязанности!

Старуха молчала. Я не могла понять, что означает это молчание. Неужели готовит новую пытку?

– Тебе сколько лет? – вдруг спросила она.

– Двадцать шесть.

– Муж есть?

– Мужа нет. И детей нет. И денег нет. – Я помолчала и добавила: – И жизни тоже нет.

– Не бросай слова на ветер. Бывает так, что жизнь меняется за считаные месяцы. А иногда даже за дни.

– У меня такого никогда не было.

– Как же это ты так? Уже под тридцать, а ничего нет?

– Вот так. Не сложилось.

– Это потому, что ты некрасивая. Я вот в молодости красивая была… Все на меня засматривались. Помню, к отцу специально гости заходили – на меня посмотреть.

– Повезло, – ответила я хмуро.

– Думаешь? – Старуха усмехнулась. – Не принесла мне счастья красота…

Мы замолчали.

– Поди-ка сюда, – скомандовала она.

Я молча поднялась.

– Помоги мне добраться вон до того кресла, – и она указала кривым пальцем на кресло-качалку в дальнем углу комнаты.

Я подставила руку, и она оперлась на нее. Несмотря на дряхлость, хватка у старухи была крепкой, а рука – тяжелой. Мне пришлось тащить ее практически на себе, и, пройдя каких-то жалких три метра, я вспотела и раскраснелась.