«У меня катастрофически не хватает денег, придётся принимать её помощь, а это так унизительно».
«Глупый, – Ксюхе понятно замешательство Севы, но как сказать вслух о том, что ей очевидно, а ему тяжело и обидно, – какая разница кто из нас богат, а кто беден, теперь мы вместе, а значит, мы равны, ты возьмёшь половинку от меня, я возьму половинку от тебя, чего ещё желать», – она правильно молчала, данная очевидность весьма сомнительна для того же Севы.
«Наверно, надо отказаться, тяжело, но надо, иначе я стану альфонсом, достойным презрения, а не любви», – ещё немного, и Севу разопрёт безграничным обожанием самого себя, по-другому называемым гордыней, как раз и породившей ту гаденькую мыслишку, когда любовь отрицается во имя бессмысленной чести.
– Пойдём-пойдём, дома никого нет, – этим Ксюха приостановила нарастающее Севино беспокойство и увлекла за собой в дверь.
Снаружи дом выглядел скромно и аккуратно, мол, рядовая пятиэтажка, немного посимпатичней и посовременней хрущобы, в конце концов, поблизости дома и больше и красивее. Ксюха крепко держала Севу за руку и буквально тащила его – сквозь подобие турникета с улыбчивым дедком в лакейской фуражке, сквозь зеркала и мрамор холла со всеми многочисленными и непонятными дверями и закоулками (во внутренний дворик, в сауну, бильярдную, да мало ли ещё куда), даже сквозь лифт, весь такой чистенький и слегка кукольный, с шестью кнопочками (плюс подвал-автостоянка), хотя до этого Сева полагал, что пятиэтажкам лифт не положен. В просторном фойе Сева заметил всего две двери:
– А что, в таком большом доме только две квартиры на этаже? – Сева гнал неуверенность.
– Точнее будет – два входа, – Ксюха впустила Севу и вошла следом.
Чтоб закончить с квартирным вопросом, – дом, где жила Ксюха, был одним из четырех, образующих каре, размером с небольшой квартал и с замечательным садиком (внутренним двориком) посередине, вид на который имелся из всех квартир, кроме одной (самой дешёвой) с первого этажа каждого из четырёх домов. Комнаты в квартирах располагались таким образом, чтобы зоны отдыха и работы (спальни и кабинеты) выходили окнами в садик, а зона общих встреч (гостиные, столовая, кухня) – на улицу. Это достигалось диагональным расположением обоих блоков (этажей) двухуровневых квартир, получалось необычно, оригинально и, как ни странно, функционально, всего и делов – отказаться от привычного размещение одного блока непосредственно над другим. На одноуровневые квартиры первого этажа данный подход не распространялся, где у одной окна выходили в садик, а у другой на улицу (другое крыло первого этажа использовалось под инфраструктуру).
В процессе экскурсии Ксюха вела себя сдержанно, не рискуя обидеть гостя некорректным замечанием, это помогло, Сева увлёкся хождением по комнатам, с особым интересом ожидая увидеть Ксюхину спальню. Но не всё сразу, вход (как и у всех двухуровневых квартир) в зоне общих встреч (потому-то в лифте шесть кнопочек, а не четыре), и осмотр начали с многочисленных и во многом излишних (по мнению Севы) помещений, призванных повысить комфортабельность жилища. Ну, действительно, зачем большая столовая, когда есть уютная и вместительная кухня, но уж если имеется столовая, тогда совершенно непонятно, для чего использовать огромную гостиную, в развитии которой обнаружилась ещё одна, называемая малой гостиной (Сева не прав, малая гостиная – важный элемент хорошей квартиры, в данной семье она использовалась как театральный будуар или репетиционная комната Ксюхиной матери). Относительно холла (обычные люди попытаются обозвать его коридором, но, ей-ей, коридором там и не пахнет) и мест общего пользования Сева особого мнения не сформировал, за исключением того, что всё красиво, удобно и очень достойно человека. Лестница во второй уровень начиналась около ванны (кроме неё не забудем и пару душевых), в противоположной части квартиры по отношению к входу. Кстати, лестница выглядела необычно, в нижней части и до половины она была широкой, а потом сужалась вдвое (сообразить несложно: рядом ещё одна квартира с такой же диагональной планировкой). Наверху четыре спальни (одна гостевая), два кабинета (Ксюхе не досталось) и большая библиотека, книг там немного, относительно немного, зато уюта – на оба кабинета вместе взятых, да и зачем Ксюхе кабинет, когда есть такая замечательная библиотека. Наконец, Ксюха открыла дверь к себе (спальни родителей и брата она пропустила) и пригласила Севу войти:
– Здесь и проходит моя ночная жизнь.
– Так-так, – Сева нарочито разглядывал широкую кровать и чуть-чуть фантазировал.
– Не наглей, – она заметила (как тут не заметишь) мечтательное выражение его лица и с трудом удержалась, чтобы не схамить (сострить или съязвить, в её понимании) на известные физиологические темы.
– Хорошо, манёвры отменяются, орудия зачехлить, – иногда мужчины выглядят предельно глупо (вплоть до «грубо»), испытывая исключительно нежные чувства, впрочем, в большинстве случаев это относится к начинающим сластолюбцам, влюблённые же, пусть и совсем молодые, быстро улавливают фальшь и находят верные слова и интонации. – Ксюш, извини меня, знаешь, я хотел…
Она прижала к его губам свою ладонь, останавливая на полуфразе, и продолжила сама:
– Это хорошо, что хотел, это правильно, поверь, у нас всё будет, но не торопи меня, не надо так быстро, дай мне времени, немного, совсем немного…
Примерно через час они вышли на улицу и, сев в машину к подъехавшим Ксюхиным знакомым, отправились развлекаться. Оказывается, пока Сева попивал кофе, Ксюха созвонилась с приятелями на предмет совместного отдыха, чего Сева не слышал, полагая, что она переодевается для вечера. В тот момент он загадал, что любое её «слишком» (а бывает ли любимая девушка – не слишком?) оправдает и любой его предлог (есть несколько вариантов), чтобы благополучно удалиться, не потеряв надежд на последующее развитие отношений. Верный план, но не сработал. Ксюха показалась в простеньких джинсиках (простеньких – это пока цену не узнаешь), маечке и джинсовой безрукавке, объяснив, что оделась по-домашнему, если он не возражает, потом, слово за слово, решили погулять, а на улице их и сцапали…
«Теперь отказаться совершенно невозможно, придётся ехать», – Сева приуныл, но не демонстративно.
С недавних пор заведения, подобные тому, где они очутились, принято называть ночными клубами (поначалу резало слух – мешала ассоциация с сельскими клубами – потом стёрлось), здесь хватает прелого респекта и очень нагляден социальный и материальный ценз, применимый к посетителям, хотя внутри царит демократическая атмосфера – шумно, тесно, весело. Клуб, где приземлились Ксюха и Сева (привезших их людей мгновенно втянула пёстрая приплясывающая тусовка), в старые времена (для них старые, как для кого-то добрые, а для кого и просто советские) именовался рестораном, если дело происходило вечером, или столовой – если днём. Вся и разница, что вечером в столовой появлялись тени официантов, на столах серые или цветные (лучше цветные) скатерти, а где-нибудь в углу так называемый оркестр или ансамбль (ансамбль круче), который навевал странную тоску (с перепоя лабухи не замечали разницы между обычным вечером и поминками), но, накатив беленькой, удавалось отделаться и от странностей, и от тоски. Теперь совсем другое дело – порядка больше и клиента уважают, а что до русской бесшабашности, так контингент не тот, да и буржуйство в моде, а потому традиции разжижаются и опошляются, постепенно переходя в область фольклора с пьяного согласия ещё живых, но полузабытых героев.
– Надо подвигаться, – Ксюха слегка подтолкнула Севу в сторону танцпола. – И вообще, развлекай меня.
– Так разве я отказываюсь, – ему непривычно – из гардероба и сразу в dancing, но настаивать на общепринятом – когда сначала за стол, а потом танцевать – Сева постеснялся, а насчёт еды подумал так:
«Хрен с ним, с достоинством, если Ксюша предложит перекусить, я не откажусь, не голодать же».
– Хорошо, – скорее кивнула, чем сказала Ксюха, уже подчиняясь нарастающей волне звука. Уже подчиняясь нарастающей волне звука, почти зажмурив глаза и подставив лицо переменчивому свету, сейчас стекавшему с потолка, она вскинула над головой сплетённые ладонь к ладони руки и отразилась от кибернетического крика. И отразилась от кибернетического крика, сделав эхом своё тело, устремившееся за пульсирующим зовом, мечущимся меж декораций, ноги слились в одну, мир терял глубину, теперь он плоский и змеящийся, состоящий из вертикальных флуктуаций.
