– Ксюш, привет снова, – только и успел сказать Сева и, не оставляя времени на ответ, смело и решительно поцеловал её в губы, нимало не смущаясь присутствия студенческой общественности.

– И тебя, – не сопротивляясь, но и не позволяя поцелую длиться дольше дружеского – но только по времени, по встречному же движению губ Ксюха выразила иное.

Подошли Вик и Светка, после вчерашней совместной вечеринки Ксюха их не проигнорирует, а ведь день назад она представлялась им обитательницей другого, блистающего мира. Теперь же, пожалуйста, подходи и болтай у всех на виду, не боясь унижения – в чём-то мысль обоснованная – Ксюха умела язвить. Особенно удивлялась Светка, она не понимала, почему Ксюха выбрала Севу, ничем не примечательного, ординарного парня, ведь примерно год назад Светка оказалась случайным свидетелем того, как Ксюха жёстко и обидно отшила одного бедного (и в прямом смысле) парня, имевшего несчастье в неё влюбиться. Никто не подумал, что причина крылась не в социальном статусе претендента, а, например, в ужасном запахе изо рта (у Ксюхи чуть глаза на лоб не вылезли, что также получило иную трактовку). Светка поздоровалась с Ксюхой и Севой кивком, а потом спросила, обращаясь к Ксюхе:

– Как чувствуете себя после вчерашнего?

– Замечательно, – Ксюха рассмеялась. – Только сделай личико попроще.

– Действительно, – встрял Вик. – Ты чего выкаешь-то.

– Ой, вот только не надо тупить, – Светка тряхнула головой, сбить её трудно, сказываются тренировки с Ёлкой. – Просто я обращалась к вам обоим одновременно.

– Верно-верно, все так и поняли, – Сева избегал свары, зная, что заведённую Светку не застопорить, да и оскорблений всяких наслушаешься.

– Ладно, прикинусь дурочкой, – и чего Ксюху понесло, она сама не понимала.

– Да ты, я вижу, не угомонишься, – Светка приняла боевую позицию, ноги на ширине плеч, руки в боки, тело чуть наклонено вперёд. – Раз богатенькая, так можно на людей наезжать? Дрянь! Тварь! – прочие слова опустим, и так понятно, что классовые противоречия прорвались сквозь воспитание и человечность, демонстрируя уже не Светку, а некое подобие разбуженного пролетария.

Сева чуть слышно застонал, он совершенно растерялся, не понимая, как помочь любимой, такой маленькой и хрупкой, не драться же, в самом деле, со Светкой, если она нападёт. Сообразительность проявил Вик, как только Светка перешла на отрывистые слова, он встал между обеими девушками всеми ста (и больше) килограммами своего тела, лицом к Светке, которую обнял, успокаивая, а потом поднял на руки (тут нашёлся и Сева, вызвавший лифт) и, войдя с ней в лифт, уехал прочь.

Ксюха ничего не понимала, затевая привычную пикировку (которая в столь юном возрасте несильно отличается от грубости), она ожидала такой же игры, всего лишь обмен уколами к всеобщему удовольствию, вместо этого оголтелая агрессия (знакомое сочетание) и физическая угроза. Ксюха никогда не знала, как это быть бедным, а потому, спровоцировав конфликт, искренне удивилась:

– Сева, почему она так?

– Кто её знает, шиза наверное нашла, или физиология, – как бы извиняясь, Сева на миг опустил глаза.

Ксюха скривила губы, столь простое и глупое объяснение заменяло правду, ею не являясь, но её затеняя. Сева лукавил, он прекрасно во всём разобрался, но, оставаясь со Светкой по одну сторону баррикад, не имел права на осуждение, также избегая честного разговора, опасаясь предстоящих проблем и сложностей, которым место в будущем, а в настоящем положено наслаждаться и ни о чём не сожалеть.

Светка, посопротивлявшись в объятиях Вика, утихомирилась ещё до того, как лифт достиг первого этажа. Её мучил тот же вопрос, что и Ксюху:

«Почему она так?».

Вернее, не «почему», а «за что» – в силу отсутствия видимых причин для обиды. А раз нет причин, то сделанные выводы верны и мажоры – кичливые уроды, презирающие остальных людей. Однако не всё укладывалось в эту простую схему, в частности отношение Ксюхи к Севе – обычному парню:

– Вик, как ты думаешь, почему эта гадина выбрала нашего Севу?

– Потому что она не гадина, – в настоящей истории Ксюха его, конечно, разочаровала своим резким, бестактным выпадом, но он считал это в порядке вещей у нынешних хозяев жизни (а разве у прошлых по-другому?). Тот же Костя отпускал и не такие плюхи в его, Виков, адрес, но без злого умысла или желания обидеть, просто так они устроены эти люди, считающие, что иерархическое преимущество даёт право на остроумие в пороговых ситуациях. – Девочке захотелось позубоскалить, да ещё в присутствии своего парня, только и всего.

– Ничего подобного, – Светка категорически не согласилась. – Она хотела меня оскорбить, унизить, показать место…

– Тогда отчего она млеет в присутствии Севы? – Вику почти смешно.

– Вот и я спрашиваю, отчего? – Светка вновь ухватилась за свой вопрос, ответом ей виделись злейшие козни испорченной и развращённой богачки, да уж, очутись Сева в таких мыслях – не позавидуешь.

– А оттого, что влюбилась.

Вик отправил Светку на том же лифте наверх, а сам двинулся в старое здание, на второй этаж, короче, разбежались по семинарам, и вот в одном из закутков видит Вик примечательную картину – Жора (уже добравшийся до института) зажимает в уголке Ёлку (ещё не ушедшую в общагу). До главного блюда дело не дошло, но оба субъекта считали себя экстремалами и могли довести забаву до логического завершения. Вик, понимая, что это его не касается, всё-таки вмешался:

– Жора, вдруг кто увидит, поимей совесть.

– Гы, так ты уже увидел, а поимею я лучше Ёлку, – на что вся троица дружно заржала, чем привлекла внимание четвёртого.

– Ба, Георгий, ты-то мне и нужен, опусти девушку на пол и следуй за мной, – это Лазарь Аронович – декан, человек больших и малых талантов.

– Я па-пал, – беспомощно протянул несостоявшийся любовник и поплёлся, с обречённым видом, в деканат.

– Брюки переодень, ширинкой назад, – напутствовал Вик очередной засаленной шуткой.

– Что ж, пойду, задолженность сдам, – сказала Ёлка и упорхнула, но не на дополнительное занятие, назначенное для «хвостистов» и прочей необязательной публики, а на ещё одно рандеву, в небольшом баре, недалеко от института. Ёлка активно искала нового постоянного парня, не стесняясь пробовать самые разные варианты, опять же, и к своему удовольствию.

Жору «имели» всем «аулом», то бишь деканатом. Ему наглядно продемонстрировали бесперспективность и порочность мазохизма (теперь он точно не станет извращенцем, даже в своём экстремальном желании попробовать всё), и неприкрытую гнусность садизма. Жора страдал и ненавидел всю эту картавящую братию, кто знает, отчего прорастают иные цветы зла, похоже, некоторые жертвы сами выхаживают будущих палачей. Экзекуция длилась долго, что странно для стороннего наблюдателя, в самом деле, коли студент нерадив и откровенно игнорирует занятия, так исключите его – всех разговоров на пару минут, но об исключении никто не говорил, речь шла о добросовестном посещении лекций и семинаров, о необходимости получения знаний, о том, что в него, Жору, верят и надеются на поддержание им высокого звания студента такого славного вуза. Жора чувствовал, как мозги его высыхают и испаряются, становясь сизым дымком, струящимся из ушей, он явственно представил эту картину – человек-самовар – не смешно, появились сомнения:

«Смогу ли я выжрать столько водки, чтобы вернуть себе нормальное состояние».

Следующая мысль проще и прозаичней и сводилась к необходимости побеспокоить своего доброго родителя:

«Эх, братан, дотянул до последнего, а теперь и тарифы увеличат, мля… не за просто ж так спектакль играли».

Несколькими часами позже, дав телеграмму отцу (позвонить, не хватило решимости), Жора вернулся в общежитие. Наказания не избежать, под Новый год его батюшка регулярно наведываться в Москву, откуда, после праздников, отправлялся в какой-нибудь экзотический вояж – привычное январское времяпровождение. Жора хорошо помнил прошлогодние поучения, когда, войдя в раж, папаня лупцевал его неподвижное тело, приговаривая об ответственности и сыновнем долге (насчёт последнего Жора не согласился – сыновний долг он чтил, но полемику счёл излишней), тогда речь немного затянулась, и Жора почти потерял сознание, но «почти» всё-таки отличается от «совсем». С самого детства Жора сносил побои молча, это дополнительно влияло на отца как вызов, как протест, усиливая ярость и бессмысленную агрессию, но Жора не просил милости, считая подобное унижение худшей из всех болей. Поэтому испытание длилось и длилось, постепенно приближаясь ко второму размену лет на десятилетие, ведя Жору к очевидному, но неприятному для него решению. Странно, но его отец жесток не от природы, от природы он добр и нежен, и при других условиях, родись у него дочь, он мог стать примером любящего и ласкового отца. Мог, но отчего-то вбил себе в голову, что жалость недостойна мужчин и начал вытравлять из себя это чувство на примере собственного сына – вполне логично, кто более беззащитен и более дорог отцу, как не его ребёнок. Видел бы этот ребёнок, как рыдает его отец от той чудовищной боли, причиняемой собственным отношением к любимому сыну. Круг замкнулся, пока кто-то не сдастся первым. Или почему сдастся? Скорее победит.