– Скоро первая смена вернётся, – задумчиво произнёс Жора. – Ты потом к Маре уйдёшь?
– Да, – односложно и без комментариев.
– А может, вы вдвоём и ко мне?
– Нет, ты уж извини.
– Жаль, – вздохнул Жора. – Придётся в институт сходить.
– Сходи, глядишь, пятёрку получишь…
– Люлей он получит! – это Ганс, утренний студент, как и Мара.
– Что за наезды, – ненатурально возмутился Жора.
– Привет Костя, как жизнь? – Ганс словно перестал видеть Жору.
– Нормально. А на Жору не серчай, когда-нибудь он исправится.
– Могила его исправит! Алкоголик… – Ганс понёс, живописуя и вечер второго дня и вчерашний, и как ему неудобно перед земляками, и как он устал бороться с нерадивым соседом, и всё такое, и в том же духе.
Ребята не мешали и, закурив по второй, ожидали окончания монолога. Костя потихоньку посмеивался, а Жоре приходилось разыгрывать искреннее раскаяние, периодически кивая головой, сокрушённо вздыхая и поддакивая, сказав даже, кем он будет, если подобное повторится, в общем, Ганс успокоился и, в очередной раз, поверил. Жоре всегда верили, он определённо учился не в том институте.
Утомившись произнесённой тирадой и желая укрепить достигнутый мир, а точнее, перемирие, Ганс присел на краешек парты, даже не присел, а чуть коснулся, намереваясь присесть, но этого оказалось достаточно. Парта сложилась молниеносно, дефектная – вот её и выставили добрые люди. Костя и Жора побывали в невесомости, пусть какое-то мгновение, когда ноги взметнулись вверх, а зад неумолимо потянуло к полу, но, так как головы они сберегли (не опробовав стену на прочность), то им понравилось. А вот Гансу не понравилось. Ноги ему не отдавило, но царапина вдоль одной из них получилась серьёзная (и брючина в клочья), от боли и неожиданности Ганс заорал. Костя собрался посочувствовать Гансу, но начал ржать Жора, причём ржать совершенно беспардонно, наподобие этих идиотских мешочков со смехом – не заразиться невозможно. Стали ржать на пару. Разобидевшись (совершенно справедливо), Ганс ушёл в комнату.
Успокаивались долго, продолжая сидеть на руинах, наконец, сделав глубокий вздох и удержав готовый вырваться смех, Костя спросил:
– Ты чего разошёлся, что смешного-то?
Жора лишь таращил глаза и тыкал пальцем в сторону Кости, продолжая булькать и хрюкать, его можно понять, ведь вопрос о причине смеха от человека, смеявшегося не меньше минуты, смешон сам по себе. Короче, ещё посидели, потом ещё, пока Жора окончательно не снял напряжение, вернув себе способность разговаривать:
– Ты знаешь, вдруг пропала опора, а ноги так потешно задрались, и тут мы грохнулись, словно в лифте на одну поездку.
– И чего?
– Неужели тебя не приколол наш полёт, такой неожиданный и короткий?
Полёт Костю не приколол, он поднялся с развалин парты, забрал верхнюю одежду из комнаты и, попрощавшись с Жорой и скулящим (до сих пор) Гансом, пошёл к Маре. Дверь открыла Маша, ожидавшая обусловленного возвращения своих конспектов, видя, что это не к ней, развернулась и ушла, не сказав ни слова, – всякого возмутит бессовестное нарушение договорённостей. Тем более осталось сдать последние экзамены (по ним и конспекты) в досрочном режиме и спокойно валить домой, на каникулы, зачёты-автоматы уже получены, сегодня – последний. Постучав, Костя заглянул к Маре, она спала – обычная практика студентов первой смены, вернувшихся после занятий. Мара лежала поверх накидки, спиной к стене, в джинсах и свитере – пришла из института и сразу на бочок. Костя присел возле стола и немного расслабился: «Это даже хорошо, что она спит, теперь я отдышусь, успокоюсь… Господи, как колотится сердце».
Их отношения не соответствовали стереотипу, когда история двух нравящихся друг другу людей развивается по заезженному романтическому сценарию. Они оказались разъединены неведомой силой, когда глаза кричат о любви, а тело отказывается подчиняться, когда мысли обжигают откровенностью, а слова холодны и учтивы, когда чувства ищут выхода в обладании друг другом, но находят удовольствие в терзании чужой плоти и разбивании сердец. Стена, страшная непроницаемая стена между ними, и крепость её настолько велика, что Костю терзала кощунственная мысль: «А не сама ли любовь противостоит их же любви? – но он гнал это безумие от себя, стараясь придать невозможности пастельные тона. – Мы в двух шагах, но через стену, в одной мечте, но с разных слов; мы ищем вход, мы тянем время, но видит бог, нам не дано… Нам не дано не ставить пауз и повторять, чего боюсь, обычный вздор под „техно-хаус“, я не могу, я растворюсь… Я растворюсь в табачном дыме, я просочусь сквозь камень стен, я стану воздухом отныне, ты станешь ветром, насовсем. – Отчаяние, всё равно, отчаяние».
Маре снился Костя, их первая встреча, когда он впервые появился на одной из субботних дискотек, проходивших в зале (пристройке к зданию общежития). Мара танцевала только с ним, чувствуя себя весело и непринуждённо, и уже, по-видимому, собралась влюбиться до беспамятства, но… Костя начал меняться. Появилось пристальное внимание к прочим окружающим людям, к значимости их мнения, жизни, интересам; потом они (Костя с компанией особенно напыщенных молодых людей) стали превращаться в надутых и чопорных господ, которые себе на уме и теперь совершенно отдалены от остальных. Они зовут и её, но она остаётся без движения и смотрит на Костю, который…в среде их скользких, мутных комплиментов проводит дни, недели, а затем теряет счёт проигранных моментов, найдя себя «героем» светских тем. И став свидетелем внезапных превращений, и встретив мёртвый блеск жестоких глаз – предстал беспомощным в потоке ощущений, почувствовав тупой животный страх. Ей казалось, она увидела его бесцветное будущее.
Но, продолжая спать, ухватила новый образ: Костя никого не боится, ибо он сам страх, как и тот демонический вид, исказивший его человеческие черты. Музыка чеканна, безжалостна и безнадежна, люди распластались, а зло готовится вырывать падшим души. Чёрная месса. Но Мара продолжала стоять, лишь она и он, свет и тьма, любовь и ненависть: «Почему? Он же не способен ненавидеть. Или ему недоступна любовь? – И она открыла себя, она полюбила его…»
Фантазии. Или воплощение старой доброй сказки (красавица и чудовище)? Неважно. Как неважно, что эта сказка – не раз повторявшаяся жизнь. Важна только любовь и то, что стена между ними действительно существует и что разрушить её нельзя, она либо исчезнет, либо нет.
Мара открыла глаза и увидела Костю: «Мой милый, как хорошо, что ты приехал», – сказано же другое:
– Привет, Костя, ты сегодня неожиданно, – она бы добавила, что видела его во сне, но сюжет распался, раскатившись, как апельсиновая горка, она пыталась собрать часть, но остальное растерялось по углам, пришлось прекратить попытки.
«Я тоже рад тебя видеть, это так здорово быть рядом с тобой», – но:
– Привет, и для меня это, в какой-то мере, неожиданно.
«Милый, что-то случилось? Тебя что-то тревожит?» – при этом:
– Тебя разве привело не желание увидеть меня? – немного с вызовом, но простительно красивой, уверенной в себе девушке.
«Я беспокоюсь о тебе, вокруг тебя неспокойно, а я не понимаю, в чём заключена опасность», – но:
– Что ты, всем нравится смотреть на тебя, но не всякого смотрящего увидишь, а это неприятно.
«Да, происходит много непонятного, и я боюсь, я очень-очень боюсь, защити меня, любимый», – а вслух:
– Слишком ты мнителен, – Мара встала с кровати и вышла в коридорчик. – Я кофе поставлю.
«Как тебе объяснить, как доказать, что мы слишком беспечны, что, отвергая предостережения, мы отвергаем помощь и потом уже никогда не сможем закричать, лишив себя голоса. Совершая обычные поступки, в рядовой повседневной жизни, удивляясь какой-либо редкой странности или радуясь нечастой удаче, мы ткём свой погребальный наряд, и каким он окажется в момент откровения, такими мы и станем», – сказано короче:
– Мара, я прошу, будь осторожней.
«Я стараюсь, но не особенно получается», – однако: