- И что ты хочешь замутить на этот раз?
Я уже привык к лающему, вечно простуженному говору Валика, поэтому не испугался и спокойно начал излагать свою концепцию пиар-акции накануне премьеры:
- Все то, что касается половой сферы и интимных отношений всегда вызывает особый интерес. Желтую прессу у нас в стране еще никто не отменял...
Валерий Мамалыгин слушал, как всегда, чуть прикрыв глаза, склонив голову набок, казалось, что он мирно дремлет в своем кресле, но это было не так... Он внимательно слушал и мотал себе все на ус... Когда я, утомленный длинным монологом, остановился, Валерик сделал еле заметный жжет рукой, несут его травы, а мне еще одну чашку кофе. Ну что же, три чашки за утро - ударная доза, но сегодня мне и этого мало, надо будет по приезду на работу заварганить себе четвертую...
- Я думал, что это я - гений пиара, а теперь вижу, что гении пиара ты... - неожиданно выкашливает из себя Мамалыгин. - Твоя концепция не требует обсуждения. Она идеальна. Я подключаю своих ребят. Как платить будешь? Через контору или...
- Кэшем...
- Устроит. Да, тебе скидка десять процентов - за разработку концепции. Будь...
На пиар я решил потратить собственные деньги. Все равно Стасик Малечкин из кассы не сможет выделить ничего, так получилось, что не все костюмы мы сможем использовать, кое-что придется подзаказать, а тут еще надо проплатить гонорар Раскину... Раскин - старый квнщик, который стал незаметным писателем-юмористом. Когда писатели-юмористы раскручивались на ТВ, Саша Раскин неудачно эмигрировал в Израиль. Через четыре года вернулся, так и не найдя в Святой земле ни счастья, ни благодарной аудитории. А когда он вернулся - ниши оказались заняты, в обойме он не смотрелся, в потомошний проект камедиклаба пойти не позволяли настоящее чувство юмора и приличное воспитание. Он писал тексты для ведущих питерских команд. Создал небольшой коллектив, который обслуживал свадьбы и другие торжества, писал сценарии для юморных передач на телевидении, в общем, перебивался чем мог. Сашеньке я заказал диалоги для спектакля... Нет, от пьесы Шварца я отступать не собирался, но мне нужна была струя современности, что-то типа свежего дыхания... И никто в Питере не мог сделать лучше такую черновую работу, лучше Сашеньки Раскина...
Утро в театре началось с Раскина... Он выложил реплики - это было бесподобно. Они накладывались на текст спектакля, нисколько его не корежа, получилось именно то, что я хотел. Я чувствовал, что сегодня наступит какой-то очень важный прорыв, что-то такое, что позволит мне выбраться из моей головоломной ситуации, спасти не только театр, но и свою репутацию, как режиссера. Короче говоря, у меня была концепция, которую нужно было воплотить. И именно сегодня я почувствовал, что смогу ее воплотить до конца.
Тут позвонила Машенька и сообщила, что она уже у служебного входа в театр. Я иду ей навстречу, приказываю охраннику пропустить - он без моей визы и собаку в театр не пропустит - хороший охранник! И иду быстрым шагом к себе в кабинет, чтобы с Машенькой обговорить нюансы роли перед репетицией. И тут происходит то, что я назвал бы перстом судьбы... Нам на встречу идет Николай Викентьевич - наш народный артист, который репетирует роль короля в новом спектакле. Мы уже виделись, но, на мое удивление, Викентьевич склоняется в церемонном поклоне, это что, старикана на юмор пробило? Оказывается, поклон предназначен не мне, а Машеньке...
- Мария Валерьевна! Как я рад видеть вас в нашем театре... Как здоровье матушки? Передавайте ей привет от старика Викентия...
- Обязательно, Николай Викентьевич, обязательно передам...
Машенька выглядит очень смущенной. Мы проходим в кабинет, я устраиваю ее на балконе, наливаю ароматный чай (норму по кофе и перебрал и потому пробавляюсь травяными настоями). Пока она, все так же смущаясь, пьет чай, я прошу прощения и выскакиваю в коридор, бросаясь на поиски Викентьевича. Он шел на выход, но зацепился языком за охранника. Мне повезло!
- Скажите, любезный мой друг, Николай Викентьевич, вам откуда знакома вон та особа, которую я пригласил сегодня в наш театр?
- Ну, я был другом семьи...
У старика на глаза налезли слезы. Он достал платочек, вытер их, и произнес:
- Знаете, я ведь, старая образина, перед нею в долгу...
- Вот как? Ну расскажите, Николай Викентьевич, выкладывайте все без утайки...
- Валерчик меня перед смертью просил сделать его девочке протеже... Он хотел тебя попросить, но ты был где-то далеко, а я зашел к нему ровно за сутки перед тем, как он... знаете, он ведь точно знал, что завтра умрет...
Девочке? Валерчик? Какой Валерчик? Так мы с Викентьевичем называли только одного человека - легендарного актера, которого я считал своим лучшим другом и который так рано ушел от нас, но у него нет никакой девочки, нет дочки, я это точно знаю...
- Вы ведь знаете, я работал с ним в одном театре... У него была любовница, костюмерша... роман на стороне. Машенька - плод романа... Он так и не смог уйти из семьи и сильно страдал... А Машенька мечтала стать актрисой... Она позвонила мне через три месяца после смерти отца... А я... я так и нашел в себе смелости... не смог подойти и попросить за нее... боялся чего-то стары дурак...
- Спасибо, Николай Викентьевич, вы мне многое прояснили...
- А? Что? Зачем спасибо?
И Викентьевич выходит из театра еще больше согнув спину - тяжесть болезней перевешивает в нем тяжесть лет...
У меня все начинает как-то складываться в голове в какую-то единую картину. Не хватает нескольких деталей. И тут я вспоминаю сон, который мне снился накануне всех этих неприятностей...
И снится мне, что я в гостях у Валерки. Валерка вообще был моим любимым актером. Человек, которого я считал своим другом. Его прославила роль помощника героя. Чуть туповатого, недалекого, но честного и преданного. Вот эти два качества - честность и преданность были ему присущи и по жизни. Он был таким искренним, таким открытым, он умел ничего не играть в жизни. Как часто актеры в жизни не успевают снять ту маску, которую одели в театре. Они не выходят из роли и продолжают играть даже тогда, когда им надо было бы стать самим собой. А где это самим собой? Большинство из них это самим собой давно уже потеряли. Любой актер обидится, если ему сказать, что он и в жизни играет. Это потому, что сказанное оказывается, в большинстве случаев, правдой. А вот Валерка обладал редкой способностью не играть. Порой мне казалось, что он и на сцене не играл - он там жил. Таких актеров можно сосчитать на пальцах одной руки. И он был именно таким. Был, потому что три года, как его не стало. Мы дружили же лет десять. И все время, как у меня появился свой театр, я хотел привлечь его в свой спектакль. То мешали съемки. То не соглашался главреж его театра, снедаемый здоровой режиссерской ревностью. То просто не получалось - по независящим от актера обстоятельствам. А потом как-то и приглашать устал. Перестал. Может быть, Валерик и согласился бы, у него последние год-два жизни был актерский простой. Относительный, но все-таки простой. А у меня к тому времени сложилось то, что называется актерским ансамблем. И не то чтобы я не хотел этот ансамбль валить, вводить нового человека, не так немного. Просто они уже приигрались, притерлись друг к другу. А у меня как раз начался период известности. В общем, было не до ввода нового человека. Все были при деле. А введи я нового человека - в организме театра начались бы свары, интриги, то есть то, чего я терпеть не могу больше всего на свете.
