— Чего? — я не понял. Хорошенько завернулся в полотенце, выигрывая время. И с лёгким покалыванием паники, пробежавшимся по спине, обнаружил, что авангардная индастриал-кабаре дамочка лихо раздела меня до трусов включительно.
— Ничего. Согреть? — спросила небрежно, словно не помощь предлагала, а на хер дважды посылала. Длинные накладные ресницы не шевельнулись, полный покерфейс.
— А можно, — сам не знаю, кстати или некстати, но я вспомнил, что я мужчина, а не девка стыдливая. Ладно, я очень юный мужчина. Не насрать ли? Демонстративно скинул с себя полотенце, оно плюхнулось во льды джакузи, где и померло, окоченев.
— Хотела пошутить, а кто тут у нас такой игрушечный, ути-пути, съёжился от холода, — она подошла, пародируя моделей, то есть уперев руки в боки, сильно работая бёдрами и занося ступни на каждом шаге в сторону. Юбочный каркас на ходу отстегнула, оставшись в шортиках цвета слоновой кости и бело-чёрных чулках с подвязками. — А не над чем. Съёжился. Но не игрушечный.
Я скользнул по себе невнимательным взглядом, и так наизусть зная, чем богат.
— Он джентльмен и тобой не заинтересовался.
— Он мог бы передумать, — Эмили церемонно забрала меня в объятья, вставая на носочки, вытягиваясь для лучшего обзора груди и зажимая сначала верхнюю часть моего тела, а затем нижнюю. От неё соблазнительно пахло, в духах я не разбирался, но это были не они, а какие-то крема или ароматические масла. И её тепло постепенно меня обволокло, несмотря на давление жёсткого корсета с металлическими крючочками.
— Ему слишком мало лет. Как и мне. Но причина не в строгих американских законах… — я немножко посомневался, забил на какую-то там совесть и поцеловал девушке интимно подставленное ухо. — Те трое итальянских мачо столкнулись с проблемой не меньшего масштаба: нам нужно вместе поработать, а не спать.
— Я пошутила, — она хихикнула, оттолкнула меня, но тут же снова порывисто схватила и обняла. — Ты в общем огурцом? Если да, то пойдем обратно, я хотела немного оттянуться, клуб открыт сегодня до четырёх утра, и если тебе нравится немецкая тёмная электроника, фруктовый кальян и стройные звёздочки топлесс…
— Достаточно будет недоеденного манго и тебя. Топлесс, — я тоже учусь шутить. — Но что скажет Виктор? На сколько клочков нас порвёт?
— А мы сейчас тихонечко убежим и на цыпочках прокрадёмся обратно, ещё до рассвета, он как раз к тому времени перестанет злиться и уснёт.
— Ты всегда такая сумасшедшая с незнакомцами? Оторва. Не беспокоит, что из меня наркота, может, не выветрилась, с ножом на тебя внезапно возьму и кинусь?
— Возьми и кинься, — она отставила одну длинную ногу, предлагая осмотреть череп на чулке, — но ножа у тебя нет, прятать некуда — вооружишься не раньше, чем мы найдём тебе пару сухих шмоток. Красавчик.
— Я Мануэль.
— А я дура и неудачница. У меня украли любимую скрипку.
— Что?!
— Зря я это начала, наверное. Вырвалось, прости. Давай не здесь.
— Нет, здесь! — если я ещё был под мухой, то протрезвел от последних остатков наркоты. — Продолжим флиртовать, если тебя это вставляет, без проблем, но сначала ты успокоишь меня и поклянёшься, что есть запасная скрипка или даже две, и мы сыграем божественную “Dead is a new alive” перед выходом на бис. Это моя любимая песня, чёрт возьми!
— Ничего нет. Не успокою. Меня ограбили, красавчик. Унесли коллекцию, которую я собирала шесть лет, а что не пролезло в окно — поломали, мрази и вандалы.
— Эй, когда это случилось? Ты сообщала в полицию?
— Позавчера. Всех обзвонила, всем нажаловалась, и всё без толку. Знаю, что ты скажешь: взять дешёвенькую скрипку на интернет-аукционе, пока мне на заказ делают новую, подумаешь, на свете ещё масса кусков дерева в форме скрипки. Но смогу ли я сыграть на них? Я хочу обратно мою. Мультяш, это катастрофа…
Она ошибалась. Сказал я не это.
Демоны, присматривавшие за мной, встрепенулись и осторожно окунули меня носом и глазом в хорошенькую голову с нежно-розовыми волосами, собранными в два хвостика. Мысли я читал эпизодически, способность прорывалась во мне ненадолго, затем опять засыпала. И сейчас она, по всей видимости, была нужна вне очереди. И я всё узнал, выкопал подноготную. И это «всё» мне гребать как не понравилось.
У тебя психоз, Эмили. Маниакально-депрессивный. Болезнь, имя которой сама жизнь. Твоя жизнь, безрадостная, в жёлтых пятнах никотина и дырках, прожжённых многочисленными окурками. Прошлое, насилующее твоё сознание. Будущее, которому плевать. И ты, подавляющая тревогу и панику, что никак не поселишься в настоящем. Стараешься, но не получается.
Это была очень дорогая скрипка, итальянская. В глубине души ты хотела, чтобы её подарил тебе милый потрясающий мужчина вроде Виктора. Не любовник, но друг, хороший друг. И беря в руки скрипку, ты всякий раз утопала бы в тёплых воспоминаниях.
Не было грабителей. Но ты, ты была этим вандалом, разгромившим целую комнату. Начала со злополучной скрипки и ею закончила. Я читаю это в тебе абзац за абзацем и содрогаюсь, хочу закрыться руками, хочу откреститься, но погружение продолжается, я должен спуститься на твоё дно.
Самое мерзкое — когда тебя насилуют на глазах у кого-то, превращают твоё страдание в спектакль, и зритель позёвывает, ему скучно, драматургия не пробивает толстую шкуру. Вкрадчиво и успокаивающе главное действующее лицо с красным крестом на спине разговаривает с тобой, притворно умасливает, обращается как с неизлечимо больной, снисходительно, унижает этим сильнее, чем побоями или угрозами. И твой врач, он же палач и добропорядочный ублюдок, тебя не держит, не связывает, не заставляет… Но ты под действием тройной дозы седативного, ты слабо орёшь, то есть шепчешь, совсем неубедительно вскрикиваешь, то есть стонешь, складывается впечатление, будто тебе нравится процесс, раздевание и подчинение. Но, чёрт подери, ты не сопротивляешься лишь потому, что твои вялые конечности напоминают вату, все кости скелета перемолоты в крошево, и между широко раскинутых ног у тебя тоже нет ни огня, ни исступления, ни малейшего напряжения. А с лица ублюдка доктора не сходит самодовольное слащавое выражение, гаденькая похотливая ухмылка. И он продолжает вполголоса тебя приободрять. И когда он взгромождается сверху всем весом учёных степеней и жира, ты всё равно не чувствуешь тяжести. А перед кульминацией он натужно пыхтит и выговаривает, что приготовил для тебя скрипку, но не оставит её в подарок, если ты выплюнешь… Он издевается: ты так ослаблена и обездвижена лекарствами, что не выплюнешь по этой причине, ни по какой другой, мышцы рта и языка онемели. Но на самом деле ты хочешь с ненавистью не только сплюнуть, но и откусить… под корень. Помутнённое сознание бесится, измученное и уничтоженное, ты начинаешь плакать, ломаешься и сдаёшь, и глотаешь — вместе со слезами. Он торжествует под зрительские рукоплескания. Всё, как он планировал, выглядит так, будто ты сама хотела, психопатка и наркоманка, согласилась… продалась за эту сраную скрипку. А она правда очень дорогая, дело рук мастера Возрождения. Будь она проклята, проклята навечно и ещё дольше.
Ты хранила её три года. Играла на ней, а не выбрасывала, стараясь делать это напоказ, назло жирному мерзавцу. Держалась. Крепилась. Муки продолжались. Твоими музыкальными инструментами восхищались, они не менее уникальны, чем твои сценические и повседневные наряды. Но всему есть предел. Он наступил не позавчера, а чуточку позже, но ты оттягивала щемящий финал как могла. Виктор написал Марлен, Марлен позвонила Виктору, но сначала вызвонила тебя. Тысяча людей в Ирвинг-плаза должна была лицезреть тебя и скрипку в апогее славы. Не судьба? Да, не судьба. Облом. Им придется пялиться на меня.
— Смычок остался?
— Прости, что?
— Отдай мне смычок. Его ведь ты не сломала?
Диким, фактически благоговейным испугом в её оквадратившихся глазах я был вознаграждён за половину унижений, пережитых в компании мокрушника.
— Мы никуда не пойдём, малышка Эми, — я сделал похабное движение тазом навстречу, я был исключительно желанным, и ей понравилось, она обхватила меня там и пониже обеими руками. — Нужно репетировать, времени в обрез, убьём на это оставшуюся ночь, утро и день, совсем без подготовки нельзя, экспромта не выдам, я никогда не орудовал смычком.
