Я уехал на такси, чтобы привлечь поменьше внимания. Ты поехал за мной на точно таком же такси. Я позволил тебе украсть немного денег на карманные расходы. Мне нравится, как ты портишься с каждым днём, потихоньку лишаешься моральных принципов в погоне за моей тенью. Купюры я оставлял не то чтобы демонстративно, но хорошенько грохнул выдвижным ящиком, в который положил их. Двести долларов мелкими мятыми купюрами. На что ты их потратишь, мой порченый дружок? Гложет ли тебя вина за нехитрую кражу? Ты перешагнул через совесть или ещё не поборол её?

Попросил притормозить в доках. Если есть в Гонолулу более-менее грязное место с криминогенной обстановкой, то именно здесь. На кораблях прибывают китайцы-чернорабочие, не самые дружелюбные на вид выходцы из Индонезии, надеющиеся разжиться за счёт богатых туристов курорта, и сюда же свозят для тихого непыльного обмена всю наркоту — в мешках с мукой, в полых стеблях сахарного тростника, а иногда — в едва живых рабах, в их желудках и кишках. Таблетки фасуют для розничной торговли в контейнерах по соседству, по одной-две в прозрачные пакетики без надписей. А вот этот полуразвалившийся сарайчик — точка продажи. В цистернах поблизости ничего не хранят — в них живут. Точнее, содержат там пленников.

Почему я не накрою бандитов и торговцев, нелегалов и несчастных жертв? Остановлю и рассажаю по каталажкам этих, но появятся другие. Будут хуже и злее, напуганные и подозрительные, начнут действовать умно и с оглядкой. А зачем мне такой расклад? До тех пор, пока существует спрос — будет появляться и предложение. Я не могу изменить людскую натуру, я не могу за неё кого-то выборочно карать. Но я могу это дерьмо контролировать. Цыплёнок со мной вряд ли согласится, но он в это гнездо криминала уже впорхнул, выход обратно — только вися на моей шее тряпочкой. Ну или в нарядном палисандровом гробу.

Его такси остановилось ровнёхонько за моим, бампер к бамперу. Я расплатился и подошёл галантно распахнуть ему дверь. Он выполз не сразу, минуту отрывисто дышал и жался к сиденьям, весь красный. Как оба авто уехали — красноты не убавилось.

— И как тебе не надоело волочиться за мной. Я машина убийства, а не герой-любовник. — Я снял очки на минутку. Почему-то мне нравится то, как он разглядывает мои глаза. Ещё при нашем знакомстве понравилось — сумасшедший интерес, ничем не замутнённый. Как будто обладая столь цинично яркими и броскими фиолетовыми глазами, я уже эффектно нарушаю закон. Словно именно это делает меня супер-убийцей и никак иначе быть не может. Часть его ненасытного детского восторга. И если разбить в моих глазах лёд, подогреть, заставить растаять и вернуть природную синеву — я перестану быть его фетишем, идолом и антигероем. Его персональным киллером.

Кстати, насчёт раскалывания льда… он не так уж и не прав.

— Ты монстр, но не машина. — Он уцепился за мою руку, я отдёрнул её, но он зашипел и схватил её снова, всю, от запястья до предплечья. Повис на ней, на мне — хотя на тряпочку пока не смахивал. Ничего, малыш, всё впереди.

— Если стряхну тебя — покалечу.

— Калечь.

Какой упорный. Ксавьер мне этого не простит. Придётся решать намеченные дела с этим противно тёплым и шевелящимся грузиком. Хорошо, что я одинаково владею обеими руками: цыплёнок нагло оккупировал правую.

Я сверил часы — они на левой — и негромко свистнул. Из-за ближайшей цистерны вышел Джекки, переодетый матросом, в забавном парике с косичкой. Косячок в углу рта органично дополнял его искусственный загар и чёрные усики.

— Кью вывез днём весь товар, вместо кокаина насыпана фруктоза. Клиент будет недоволен, завяжется потасовка. Или перестрелка. Я сделал разметку на тринадцать трупов в сарае, и ещё один караульный засядет уровнем выше, на цистернах. Его снимет наш снайпер в самом начале представления, без шума и треска. Шеф, в полицию позвоним сейчас или как закончим?

— Как закончим. Копы сначала запаникуют, а потом рассвирепеют, что мы крадём у них лавры, пришлют тупых патрульных, и всё накроется медным тазом. Не надо ворошить наше уютное осиное гнездо.

Джекки кивнул, покосился на жадно приклеенного ко мне подростка, но смолчал и занял позицию. Цыплёнок был возбуждён и продолжал краснеть уже от этого.

Я раскрыл одно крыло, верхнее левое, и спрятал нас. Не могу сказать, что мы были полностью невидимы, но чтобы разглядеть, следовало подойти ко мне вплотную, ткнуться носом. А я такую телесную близость с кем попало ох как не люблю.

Ещё раз сверил часы. Одиннадцать вечера. Наши крыски засуетились, выползли из норок, из хранилища подтащили мешочки и чемоданчики, которые грудой побросали у западного входа в сарай. Двадцать пять мешков, нехило. И кто большой заказ делает в среду вечером? Не успеет же разбодяжить — все клубы с шести уже битком набиты.

На стрёме у них стояли два японца, полностью зататуированные вместе с лицами и черепами. Потом подошёл главный, белый американец, в дурацкой ковбойской шляпе. Четвёртого не увидел, но почувствовал — он как раз уселся у меня над головой и над крылом. Цыплёнок громко и надоедливо дышал. С эрекцией не справился — и правильно, с чего бы ей пропадать, когда он всем телом так выразительно трётся о моё бедро?

В последний раз сверил часы. Тридцать пять минут до полуночи. Они притопали ножками, должно быть, фургон оставили за доками, тут особо негде парковаться. Джекки не ошибся — десять человек: двое, чтоб заключить сделку, и восемь идиотов в масках, вооружённые калашами, их охраняют. Паранойя — признак неуважения. Японцы по этому поводу живо проявили обеспокоенность. Ещё больше они насторожились, когда после пробы товара вместо сумки с наличными на них наставили оружие. Переговоры были ну очень молчаливые. Стрелять в доках опасно — слишком много шума. Но пока охрана клиентов показательно бряцала заряженными автоматами, сами клиенты ласково пырнули японцев ножами. А продавцу в шляпе ещё ласковее бросили под ноги прорванный мешок с сахарком. И это всё?

Так не пойдёт. Мне нужно больше трупов. Точнее, тринадцать — и четырнадцатый упадёт с ветерком в сантиметре от цыплёнка, с огнестрельным ранением в затылке. Джекки не нуждался в условном сигнале, сам всё увидел, сам проработал этот план, я только координировал. Он вышел из-за третьей цистерны с самым пьяным и невменяемым видом и почти упал под ноги разъярённым наркодельцам. Пора.

Я дунул пламенем. Их рожи под масками очень удивлённо вытянулись за доли секунды перед тем, как обгорели. А дешёвый пластик ещё жутко воняет и прилипает к мясу — не отодрать. Ковбою жара не досталось, не хватило, он за спинами и дальше всех стоял. Его прикончил Джекки, комфортно лёжа на гнилых досках, одним удачным броском. Нож вытащил из того японца, что кулём валялся к нему ближе — методы не позволяют на таких операциях светить нашим фирменным оружием. Затем по расписанию с цистерны упал последний труп, в полёте задел цыплёнка расстёгнутой курткой. Цыплёнок взвизгнул, но в обморок что-то не свалился. Молодец. Я ожидал другого.

Теперь улики. Маас принёс полную канистру, заботливо стёр отпечатки, а я её удачно перевернул с ноги. Запах бензина бодрит. И ещё одну, пустую, в угол. Дыхнул повторно, чтоб расплавилась. А то вовек не разгадают, что здесь нечаянно жгли. Не фейерверки же.

— Крыша загорелась, шеф. — Джекки сорвал грязный матросский костюмчик, сунул в походный рюкзак вместе с париком и прочей бутафорией и подкурил от одной из дымящихся балок свой недобитый косячок. Он, конечно, не совсем голый… но поздние туристы всё равно свернут шеи, пока он прогуляется пешком до офиса.

— Это не наша забота. Эмиль сделал анонимный звонок, полиция с пожарными потушат. А вторая половина шайки выберет новую точку и больше не будет собираться здесь. Где ключи?

— Вот. От этого выхода и от северного. Запасных нет.

— Отлично. Лови. — Я бросил ключи цыплёнку и посмаковал его оквадратившиеся глаза. — Сарайчик твой. Как полицейские закончат тут «расследовать» и бездарно обводить мелом обугленные тела — снимешь печати с дверей и хозяйничай на свой вкус.