В этот момент малыш почувствовал в глазах крупные слёзы, а в груди — совершенно новое для себя чувство. Оно только-только рождалось, чтобы быстро вырасти и расцвести и заполонить собой всё его естество. Двойное древо, двойные переплетённые ветви. Жгучая ревность, а на ней — повисли горькие и терпкие плоды отчаяния.

Ему нужно внимание киллера. Во что бы то ни стало, позарез, любой ценой. Он обижен, он унижен, ему хочется быть значимым, но не для кого-то — а для него одного. Он сделает всё что угодно, чтобы добиться этого, чтобы вырвать Демона из объятий странного и очень наглого блондинистого юнца с острыми ушами.

Он костьми ляжет.

Он умрёт.

Он добьётся своего.

Или умрёт.

*

Мы по очереди кидаем игральные кости. Они грязно-серые, в багровых прожилках, спрессованы из человеческого жира, крови и сухожилий. На ощупь очень твёрдые, лоснятся. Каждый восьмой вечер я прихожу сюда — и они всякий раз свежие, вырезаны из плоти новых жертв. Я перекатываю их в ладони и медлю. Уродливая двуполая тварь, против которой я играю, приняла сегодня облик птицы с головой и грудью женщины. Голые соски разбухли от царящей здесь жары, похотливый язык постоянно облизывает губы, зарясь на меня. Неповторимая отвратительность. Я сосредоточен на зелёном сукне стола. Четыре кубика, четыре броска. Так просто выиграть — если к Матери воззвать. И так просто вязнуть в Ней, каменея, холодея, отдавая себя по частям, — в обмен на эту помощь. Выбору не изменю. Не верю в удачу, не пойду на риск. Не могу. Позволил ловушке поймать меня раз. Страх, вина и раскаяние.

Двадцать. Пусть выпадет двадцать.

Кости катятся, тварь с лицом женщины-греховодницы улыбается.

Страх, вина и раскаяние. Клейкие щупальца тьмы хозяйничают в моей груди. Я снова сделал это. Меня снова стало чуточку меньше.

Три шестёрки, одна двойка.

Мы не скажем друг другу ни слова. Я как всегда выиграю, а Бафомет — как всегда отпустит меня. И счёт из горящих терновых ветвей над нашим столом, покрытым зелёным сукном, увеличится на семь. Ещё семь отвоёванных вечеров, чтоб на восьмой вернуться.

Я отдаю игральные кости прислужнику с зашитым ртом, другой такой же прислужник подводит ко мне скорченного грешника. Перерезает ему горло, наклоняя ко мне, и я мою руки в быстро иссякающем фонтанчике крови. Властитель отвратительной нижней половины царства возвращается на трон, у него привычно дряблое двуполое тело и голова козла. Похотливый язык высунут на прощание. Он никогда не сможет им ко мне прикоснуться. Но лучше бы я заключил с ним сделку на это.

Снаружи меня поджидает демон-плут — бессменный провожатый, почти что друг. Он безупречно сложен и изысканно красив. А ещё у него самая паскудная репутация, сомнительная даже среди своих. Он знает, что мне сложно оторвать от него взгляд, но боится разгневать мою Мать ответными действиями и ходит, скромненько опустив голову. А я знаю всю его подноготную и тайну, которую прячут его наглые алчущие глаза, и меня это веселит. Также я знаю его имя, но не произношу, даже мысленно — чтобы он не воспользовался лазейкой призыва и не последовал за мной на Землю. Ему приказано охранять меня по пути к воротам царства и обратно, но охрана мне не нужна, а дорогу я великолепно выучил ещё в первый свой визит. Меня мучает причина, зачем он ко мне приставлен — это своеобразная интрига, не позволяющая отказаться от его общества.

Мы говорим. К собственному удивлению, я люблю наши разговоры.

— Вчера вальсировал на скотобойне. В ящике для испортившихся органов. Мне понравились её лёгкие и просторный пятикамерный желудок.

— Шортгорнская или английская парковая²?

— Не знаю, с неё давно содрали шкуру.

— Танец на одного. Романтично.

— Я представлял себя в её объятьях. Но в ящике было тесно для быстрого кружения в темпе на три четверти. Со стороны я смотрелся гротескно.

— То есть мясник не оценил.

— Он вернулся не вовремя с обеда и вызвал полицию. Он ничего не понимает в танце.

— Но не стоило его за это наказывать.

— Конечно нет. И я не обиделся. Он рогоносец, меня вызвала для ритуала его жена. Это её обиды, я просто инструмент.

— Полиция не нашла его тело.

— Тупицы. Не догадались заглянуть в ящик. Просторный пятикамерный желудок…

— Там ты спрятал только голову.

— Верно. Руки-ноги и туловище разбросал и перемешал среди разделанных свиных туш. Они так же неромантичны, как и мясник, он нашёл там своё место, истинное призвание и пристанище.

— Жена плакала?

— Хотела сжечь его одежду. Она немного с причудами.

— Долго торговались.

— Вся в золоте и мехах, но нищенка. Душа давно уж с молотка продана.

— Хитро. Застрянет здесь после смерти вся, с потрохами.

— Сучьи потроха, душонка чёрная. Плохой товар, но ходовой, иного нет. Однажды, может, удостоится… и ты помоешь свои божественные руки в холестериновой крови, выпущенной из её толстой шеи.

— Не называй их божественными.

— Виноват, милорд, я забылся.

Конец прогулки. Учтивый поклон. Он осмеливается приподнять голову, и я беру его за подбородок. Он настолько красив, что должен бы расшевелить мою тьму, разбудить голод. И — ничего. Он не подходит ни первым блюдом, ни вторым, ни на десерт.

Отпускаю подбородок и встаю в центр пустого бассейна с высокими бортами, для местных — просто чан. Что делает дьявол-провожатый? Другой на его месте упрашивал бы взять его с собой, в ногах валялся бы. Гордый мерзавец. Я знаю, кому он принадлежит на самом деле. Но не знаю, почему я так падок на горько-зелёные глаза — ещё одна интрига, ждущая раскрытия и объяснений.

Он отворачивает медные краны и пускает в бассейн кровь. Кровь — и ворота, и пропуск домой. Пора возвращаться. Ненавижу возвращаться. Избегать Ангела, чтобы не лгать.

Кровь поднимается до уровня губ и затекает мне в рот. Втягиваться в красную круговерть вкуса и запаха и ненадолго лишаться зрения — мягкий отупляющий кайф, агония давно истомившегося в ожидании агонии мозга. Жаль, что длится отдых от собственного естества всего три-четыре секунды.

*

— Это что? — Ксавьер взял у брата листок обёрточной бумаги и машинально поискал корзину для мусора. А что ещё делать с бесполезной бумажкой, промасленной по центру и явственно пахнущей глазированными пончиками — например, теми, что бесплатно выдаются junk-food автоматом на ресепшн Хайер-билдинг — если не сразу же выбросить?

— Заявление.

— Какое ещё заявление, мелкий?

— Я хочу записаться в Governance of Security…

— Они переименовываются в ELSSAD — это во-первых: я видел приказы в базе данных президентской канцелярии, и все, кому правда охота попасть туда, об этом уже узнали. А во-вторых — и думать забудь. Ты так мал и так соплив, что даже через два года, когда тебе милостью Саваофа перепадёт повестка туда — ты не пройдёшь отбор. Ты обычный хикка, ма тебя избаловала до разжижения мозгов, помешан на своих компьютерных играх, думаешь, что ты самый умный и самый крутой и всех вокруг обзываешь ничтожествами. А ни черта ты не знаешь. Ни о жизни, ни о дерьме настоящем, которое, бывает, случается, когда ты путаешь хитрожопость с наглостью, тупостью и неопытностью. И куда ты прёшься? Хватит таранить лбом моё кресло!

— Я не тупой! И я сдохну ждать два года, мне нужно в отряд прямо сейчас!

— Ты сдохнешь там через сутки. Что, правда не понимаешь? Мелкий, даже если бы можно было обойти правила отбора, медкомиссию, стажировку и сразу впихнуть тебя в строй на правах моего родственничка — тебя заживо сожрут. Тебе ясно? До мягких косточек обглодают, а на следующий день — забудут, что ты такой вообще прикатывался.

— Ты гадина! Нарочно меня дуришь! Не хочешь, чтоб я однажды стал так же крут, как ты!

— Я оберегаю тебя, недомерок!

— Сам ты недомерок! Я вымахаю уж повыше тебя, понятно?!

— Если бы па был здесь, он бы вправил тебе мозги. Или люлей хотя бы навешал.

— Ты не папчик мне, нефиг корчить из себя учёного. Может, ты мне и не брат! Может…