С ночи после нью-йоркского концерта в дневнике киллера больше не появилось ни строчки обо мне, а вскоре и сам дневник пропал, теперь уже, наверное, безвозвратно. Пора прекратить каждую неделю перелопачивать библиотеку в тщетных поисках, а то скоро лестницу сломаю, да и сам навернусь. Преподнесённые им розы действительно были вечными: не вяли и не теряли лепестки, но их сладковатый запах вскоре стал мне ненавистен. Запах насмешки над сбывшейся мечтой. И ничего из происходившего дальше, вокруг и поблизости, не волновало мою затянутую болотной тиной кровь.

Ну да, этот чудак огромный с крыльями, умеющий превращаться в других чудаков или в тостер, похитил братца на новый год, кажется, даже чпокнул в нравоучительный зад. Так старался незаметно дельце провернуть, что аж в ад унёс. Ну и что? Поделом.

Потом пожар, треть этажей небоскреба выгорела. Не пойму, как это вообще могло случиться, «дикие кошки» облажались, и хвалёный киллер, и команда звёздно-полосатых спасателей тоже села в горящую лужу. Мне пофиг, кто виноват. Перспектива сдохнуть там, подкоптившись на манер куриного окорочка, меня не вдохновила бы, да и мне не повезло присутствовать и насладиться зрелищем: я находился за океаном, в L.A. студии моего лейбла, предоставлял материал, правил хитрые дополнения к контракту и болтал с налоговыми консультантами. Массу новых слов узнал. Только без толку.

Я спал как сурок по ночам, иногда клевал носом днём, валясь от непонятной усталости с гитарой наперевес. Мне правильно или ошибочно диагностировали депрессию, вездесущий Хэлл с закадычным приятелем из Госпиталя подсуетились, переполошившись, ведь я ничего не хотел и апатично слал сочувствующих нахер. Я не знаю, сколько так продолжалось. Череда дней закружилась, завертелась и выпала, то есть я выпал, не понимая, где я, что я, и куда я улетаю в последнем, самом крепком и безрадостном сне.

Выход из череды мутных, сдобренных войной и насилием видений был настоящей пыткой. Связанный, с кляпом во рту, я сидел в темноте, я точно не знал где, но помещение было маленьким, а воздух — спёртым и провонявшим средствами для мытья, чистки и дезинфекции. Тело болело на максималках, будто меня не били и не допрашивали обычным способом — ну, раскалёнными щипцами и иголками под ногти, — а швыряли из стороны в сторону по катящемуся куда-то в тартарары товарному вагону. И катился он, кажется, вечность. Я заплакал от боли, гримасничая и стараясь движением лицевых мышц высвободить хотя бы рот, то есть сдвинуть резинку, на которой держался кляп, он был отвратителен, слюнявый и вонючий. Это всё ещё сон? Не бывает такого наяву, что за гнилая тварь меня похитила?! Как посмела, кто ей позволил замучить меня, спрятать и уйти безнаказанной? Но, минуточку, я могу пройти метаморфозу, и тогда сраные верёвки вместе с кляпом свалятся…

— Слава Люциферу, ты цел, — это Мэйв, его голос в интонациях усталости и тревоги. Я не успел проверить свою догадку с обращением в змею и всё ещё не знаю, сон ли это. Дверь распахнулась за моей спиной, то есть я сидел спиной к свету, но глаза всё равно ужасно заболели от резкого перехода из темноты. — Не спрашивай ни о чём, я отвезу тебя к Лиаму, он поможет.

Он освободил мне рот и разрезал верёвки, я долго плевался в подставленное ведро, мог бы и дольше, но любопытство пересилило.

— «Лиам»? А кто это?

— Амнезией шарахнуло? Психотерапевт. Врач Ксавьера.

— И зачем он мне? Может, лучше к Мори Грину? Хотя с синяками справится Иэн, Сесилия, да и ты, и я сам, то есть вы все кроме меня, любой без контузии.

— Нет, нам нужен Лиам, и позарез. Надо увезти тебя подальше.

— Что происходит, Мэйв? Почему ты меня тащишь? Я дойду, не инвалид, ножки не отвалились, но сначала объяснись.

Он замотал башкой. Крайне неубедительный. Ненавижу секреты. Но он на голову выше и раза в три сильнее меня. Только спора и драки с кузеном мне после плена не хватало. Я не знал, когда в последний раз мылся, а ещё хотел жрать, но безропотно дал посадить себя в незабвенный Астон Мартин, и мы на довольно приличной скорости погнали из поместья мессира папчика в город.

— Рассказывай, что помнишь? — нарушил он молчание, когда я заёрзал, допивая вторую бутылку содовой из мини-бара. Мучила не жажда, а мерзкий пластмассовый привкус кляпа.

— Вот пока ты не спросил, всё в голове плавало скучными и обычными корабликами. А теперь ощущение, что я пропустил пару столетий из жизни семьи, клана, планеты и… ой, ладно, с годом трудно ошибиться: ты ни капли не постарел, да и билборды вдоль дороги дизайн не сменили. Сейчас апрель?

— Июнь заканчивается. Две тысячи седьмого, если что.

— Дерьмо. Значит…

Мэйв отвлёкся от руля, встречаясь со мной взглядом. Я недостаточно шокирован? Но у кузена прошлой осенью случалось нечто похожее из-за опасной наркоты. На тридцать пять, что ли, дней. «Сан-Диего». Но я умудрился побить его рекорд.

— И ты не расскажешь мне, в какую мусорку отправились два пропущенных месяца? Дерьмо! Почти три месяца!

— Расскажу. Но в присутствии Лиама. Будет нелегко.

— Какого хера ты темнишь? Кто-то умер?

— Нет. То есть…

— Кто?

— Нужно доехать. Тут недалеко, его практика на перекрестке Калахоа и…

— Мэйв, не играй со мной! Это я кого-то убил?

— Послушай…

Я вцепился в него, чувствуя страх и безумие двумя комками, подкатывающими к горлу. Вцепился в плечи брата и тряс, и трясся сам, автомобиль вилял, в нас чудом не врезались три ржавых корыта с правой полосы.

— Ксавьер, да? Я его ножичком пырнул? Мы поэтому едем к его мозгоправу?

— Ману, всё слишком сложно. Ты не поверишь мне.

— Ну конечно…

Но я действительно не поверил.

А как прикажете в такое верить?! В наш мир ворвался обомшелый старец в белом хлопковом тряпье, близкий родич крылатого чудака Дэза, умелый манипулятор сознанием, первый в мире кукловод. Он вселился в меня — и поэтому я увлекательно провел время в качестве зомби, на радость ярым любителям Хэллоуина. Он подчинил себе Демона — и киллер вынужден был… Эй-эй-эй! О киллере сказку успеем, можно ещё раз обо мне? Я правильно расслышал? Ну-ка ещё разок: какой-то бешеный, больной деменцией и параличом головного мозга дедок, отпраздновавший недавно двадцать миллиардов лет, в меня вселился! В меня! ВСЕЛИЛСЯ!

— Ману, он контролировал твой разум, но я не имел в виду, что он прям попользовал твое тело как мешок костей и костюмчик для путешествий.

— Насрать! Да я… я… я лучше дьяволом буду одержим! В прямом и в переносном! Бесноватым придурком, танцующим в эпилептическом припадке, чем… чем это.

Я начал грызть ремень безопасности в приступе чего-то жуткого и неконтролируемого, Сент-Мэвори несколько раз врезал мне пустой бутылкой из-под содовой, губы в кровь разбил и нос немного. Но зато я с грехом пополам успокоился. И смог послушать дальше.

Ублюдок-пришелец взял меня в заложники и шантажировал Демона, и тот вынужден был убить из-за меня близкого друга, бренного, не оборотня. И Ди убивал бы ещё, кучу народу вырезал бы, но сегодня белого шестикрылого говнюка обезвредили, с полуночи до самого утра с ним мудохались. Смогли. Правда, счёт по факсу за это пришёл непомерный. Говнюк всё-таки успел нам сильно попортить кровь и изрядно плюнуть в суп. Так сильно и изрядно, что на Мэйве лица нет — и не было с момента, как он наведался в чулан и развернул меня вместе со стулом к свету.

— И какой ценой мы победили? Собираешься отвечать или где? К чему мне эти загадки в унылой сказке-ужастике? Не мог придумать что-нибудь получше? У нас в песенной лирике и то смысла и красоты больше.

— Ману, Демон погиб. Покончил с собой, если можно так выразиться.

И чуть не ловит лбом руль. А голос спокойный, спокойный-спокойный. Это потом я приду к дичайшему выводу, что так у Сент-Мэвори выглядит истерика. А на тот момент казалось, что он свихнулся кормить меня столь явной и нелепой ложью.

— Что? Что это за бред… Это я должен был покончить с собой! Из-за него! Перестань изображать болвана! Я хочу видеть братца, и даже Ангела можно, поскольку Ди, как всегда, где-то шляется! Не можешь просто сказать, что вы решили меня накачать наркотой и проучить за то, что я вечно ору на всех в студии, и мокрушник мстит мне за то, что ты обманом затащил его на репетиции, а вы…