Похоже, твоему убервирусу я понравился.

========== 48. Библиотекарь, или у небес тоже есть чувство юмора ==========

Комментарий к 48. Библиотекарь, или у небес тоже есть чувство юмора

Здесь повествование начинает переплетаться с Jolt (https://ficbook.net/readfic/1291663)

—— Часть 3 — Вероотступничество ——

Паутина. Откуда бы ей тут взяться. Иллюзия паутины. Многоугольная рама, проворно сплетавшаяся нить к нити, и затем терявшая чёткие очертания, растворявшая свои узелки, собиравшаяся в шарики, расплющиваемые атмосферным давлением, всё шире, всё ближе ко мне сливавшаяся в зеркало — повисшее горизонтально, параллельно полу, захватившее меня с азартом хищного гибрида растения и животного, мягкое, прогнувшееся под моим весом зеркало. Я увязал в нём без шума и плеска, как в серебряной трясине, без удушья и других сюрпризов, но всё равно приятного мало. Оно покрыло моё тело, поместило «отдыхать» в толще переливающегося и криво отражавшего потолок и люстру вещества, но оставило возвышающийся островок бесполезного носа и едва-едва выступающие губы, которые плотно сжались, потому что я не хотел пробовать подвижную серебряную дрянь на вкус. Ровным толстым слоем металлическая жидкость, не терявшая свойств ловчей паутины, плескалась над лицом и перед глазами, обволакивала ресницы, плохо пропуская свет, но всё же пропуская. В ушах не раздавалось ни звука, пульс нигде не стучал, ничто не могло его взволновать — кровь предусмотрительно прекратила движение, встав в скучную пробку по многотысячному километражу сосудов. Таким, взятым в плен, издевательски неживым, но и не то чтобы сдохшим, я констатировал, что не сумел добраться до финиша. Мои законные сутки истекли — но без одной минуты и восьми секунд. И занавес не торопился опускаться.

Признаться, я в некотором упоении ждал мгновения, когда два циферблата сольются в едином и страстном 00:00:00 и верхний продолжит свой бег вперёд, в новый день, а нижний — остановится. Упоение было даже большим, чем когда сливались мы с цыплёнком. Пока заряд из плазмы карбонового солнца не остыл, я наполнил Ману снова по его необузданному желанию, а он довольно замер, свесившись на пол, раскинул тонкие ноги и вызывающе поднял задницу повыше, чтоб не расплескать. Я обнимал его за эту прекрасную, тощую и порядком избалованную задницу, вспоминал развороченные ведёрки в саду и в столовой, а потом и вовсе ни о чём не думал. Даже о том, что вопреки всем сомнительным подвигам получил свой экземпляр Ксавьера. Можно сказать, что лучше Ксавьера — потому что младше, меньше залюблен болячками, с шармом совсем иной ненормальности, яркой, выставленной напоказ, ищущей зрителей и слушателей. Но я правда ничего такого не обдумывал в тот момент, пользуясь привилегией размеренно выдыхать воздух и наслаждаться тем, какой он нагретый и перенасыщенный запахами — и воздух, и Ману — на грани вещей, что мне всегда были ненавистны и лишь без пяти минут вчера понравились. Пот живого тела, немножко сперма, немножко кровь и смесь жжёных сахаров, карамели, молочной и чёрной патоки, в которые неожиданно обратилась моя пролившаяся наружу Тьма. Но с этой метаморфозой потусторонних частиц я в какой-нибудь другой жизни разберусь, где меня отпустит проблема с вечной нехваткой времени.

Не выпуская цыплёнка из хозяйских объятий, я потянулся к прикроватному столику за сигаретой, одиноко торчащей из раскрытого зева пачки, и тогда заметил паутину. Она росла из потолка, под углом: толстые, втрое толще человеческого волоса, поблёскивающие натуральным шёлком нити. Она росла на моих глазах, как на дрожжах, выбрасываясь вперёд ромбовидной рыболовной сетью, всё ниже, всё ближе. И прежде, чем я сообразил, что время на экране зрения сломалось — на отметках 23:58:52 и 00:01:08 — она заплелась вокруг меня, одним хорошо отрепетированным па сдёргивая с постели, и затанцевала волчком, то есть замотала в семьдесят слоёв, подвешивая в пустое пространство над полом. Шею свело, как при введении мгновенного паралитического яда, так что я не мог повернуть голову и посмотреть, в порядке ли Ману, руки тесно примотало к телу, а ноги — друг к дружке. Я мог быть заинтригован, но в основном разозлился. Это чёртова иллюзия! В папином доме не бывает незваных гостей, преступных гостей и просто зловредных пришельцев. Норадреналин слегка подтолкнул кровь, приведя чёрные и красные товарные вагоны в движение, но подействовало это слабо и ненадолго: опять тишина полная в теле, и я на пределе отнимающего осязания замечаю, как подрагивают сжатые кулаки.

— У меня не было другого способа связаться с тобой. Когда я звал, ты оставался глухим.

Сложно представить себе что-то более наркоманское и бредовое, чем говорящее ловчее зеркало из растаявшей серебряной паутины. Однако я вспомнил историю о планете, целиком покрытой разумным океаном, и заставил умолкнуть хохот, раскатившийся по закоулкам головы.

— Зачем было меня звать?

— Ты просил о встрече.

— Я? Тебя? А кто ты?

— Архитектор сингулярностей, выстраивающихся в защитные поля вокруг действующих рукавов пространственно-временных модулей и запечатывающих недействительные рукава прерванных сценариев в нерушимые границы, где они существуют обособленно от непрерывных сценариев, не вредя себе и никому. Мы разделяем реальность и мнимость и контролируем взаимные превращения.

— А повторить так, чтоб я понял, и покороче?

— Я архивариус.

Пауза, недостаточная, чтоб вся жизнь красной вспышкой пронеслась перед моим внутренним зрением, но полжизни — да. И образы всех четырёх диковинных богов-творцов.

— Ты рано…

— Архивариус времени. Один из.

— Я уже понял. Но разве мне пора посещать Башню Светотьмы?

— Не слышал о такой башне. Однако образ места в твоём разуме подсказывает, что ты говоришь о Приюте забвения, где Сердце Мира восстало, не ведая страха перед гневом Отцов, и ослепило себя.

— Талисман, его старый дом, — жизнь отправилась на быструю перемотку, в обратном направлении, глаза заболели и казались набитыми пучками искр. — Да, именно туда я хочу.

— В Приют я отведу тебя в назначенный день, другой, не сегодня. Сегодня у нас с тобой редкая внештатная ситуация: ты вырван из рукава пятьдесят четвёртого сценария, который чуть больше, чем через минуту прервётся, отправится на запечатывание и из реального станет мнимым. Вырван, чтобы выслушать меня. Твой последний, пусть и спрогнозированный нами, но маловероятный поступок фатально повлиял на замещающий пятьдесят пятый рукав, расшатав матрицу будущего предначертанного и дав лазейку будущему перечёркнутому. Ты понимаешь, о чём я толкую?

— Да. Я пропутешествовал во времени вперёд по причине, которую ещё вытрясу из виновников, и разорвал ваши стройные сингулярные заборы. Разорвал в двух противоположных местах: как в шестьдесят третьем или не важно, мне не уточнили, веке пост-апокалипсиса, так и за миллиарды лет до эры динозавров. Через образованную в будущем брешь я смог без серьёзных криминальных последствий вернуться в своё настоящее, а не сразу бесславно выпилиться — Рука Бога сжалился и подарил мне такую милость. А в брешь из прошлого шустро пролез какой-то обиженный жизнью хмырь, психопат и маньяк с неизвестными наклонностями. Из-за его деятельности ваша опера номер пятьдесят пять похожа на гнилую картошку. Но я тоже не сидел сложа руки и за последний отпущенный мне вечер опять что-то натворил, настолько незаурядное, что ты аж вылез из архива и устроил мне очную ставку. По-моему, ты скоро намекнёшь, что загнивание картофельных полей поправимо. И если я хочу по-фермерски всё исправить… продолжи за меня, а то я устал сочинять, заимствуя сарказм у брата, и теряюсь в догадках.

— Пятьдесят пятый сценарий утратил надёжность в исполнении, а пятьдесят четвёртый — надежность печатей забвения. Они хлипко качаются двумя противовесами, и ты стоишь между ними, ровнехонько по центру. Шаг влево даст преимущество старым ценностям, шаг вправо — новой реальности, не благосклонной к тебе.

— А шаг прямо и вниз?