— Я тебя люблю, — сказал и вжался в его супергладкий торс, понадеявшись, что не буду отлучён от прекрасного. У меня просто словесное недержание от усталости.
— Ещё один некрофил, — ты почему-то развеселился, а чтобы спрятать улыбку, начал меня целовать. И мой бессвязный бред пошёл на новый виток. Повторный снос крыши и аккуратненький удар током. И так — каждый короткий жалящий поцелуй, один за другим, выбивая все мысли и лишнюю дурь, слишком хорошо, чтоб случиться со мной. Хорошо… хорошо… уплываю в страну тех розовых колёс под тень вымазанного кровью крюка, под божественно грязную музыку… Как ты умудряешься быть таким горячим, устраивая повторный отвал башки и оставаясь дикой отстранённой ледышкой? Ты не успел как следует приложиться к моему рту и войти в него, языком едва нёба коснулся, но уже заставил меня задёргаться, как в эпилептическом припадке. Я задохнулся и помер-таки, крюк свалился и насквозь проткнул мне череп, то есть нет, опять показалось. Меня когда-нибудь отпустит? Перестанет мучить чертовски реалистичное ощущение, что я при смерти, на последнем издыхании? Ты даришь не секс, не порхающих насекомых в животе, не радость, не гордое «вы только посмотрите, кого я заарканил», а жуткое медленное погружение в плотное и вязкое сахарное нечто, как чёрная патока, только гуще, маслянистее, застревает в волосах, глазах, в носу, на зубах, я наглотался этой дрянью по полной и всё ещё глотаю… И конечно в ней не выжить: один вдох — и моим лёгким должен был наступить пи… конец. Да что ты вообще такое?! Я подставляюсь всем телом и реву, мне вроде и хорошо, и стыдно, и отпусти меня, и если отпустишь — я сам тебя зарежу. Помогите! Ты неизменно холоднее смерти, а от меня простыни скоро загорятся. Кожа противно влажная от пота, но ты всё равно позволяешь липнуть к тебе и наслаждаться тем, что твои штаны сброшены на шкаф, а твои хорошенькие чёрные трусы с серебряными треугольниками, вручную, наверное, расшитые толпой полинезийских девственниц, я ухитрился закинуть на бра в лучших традициях пьяной любовной интрижки на одну ночь. Можно я их потом надену? И я уже ржу сквозь слёзы, представляя твоё озадаченное лицо из-за кражи белья. Киллер, как ты меня терпишь? Каменный стояк такой ерундой, конечно, не прибить, и простыни исправно догорают, я пытаюсь тебя бояться, твой вязкий отравляющий мрак никуда не делся, но я, наверное… противостою? И едва ли понимаю, как важен этот поединок, предсказанный Мэйвом: сердце в моей груди против твоей груди без сердца. Я отказывался от тебя чуть чаще, чем постоянно, то на Терру вернуться хотел, то просто сдаться, поджать хвост, выбыть из игры. Я сомневался в своей любви, спотыкаясь и сшибая препятствия. Малодушничал. Но ни разу не удосужился заметить, что нас не связывает ничего, кроме моего бешеного, отчаянного и немножко глупого детского желания поймать тебя и никому не отдавать. У меня точно протекла крыша. Даже если всё получилось — сможем ли мы быть счастливы? Сможем ли мы быть?
— А если бы вовремя заткнул пробоину в голове, то прекратил бы выносить себе мозги и просто трахался, — прошептал ты и вонзил зубы мне в живот.
— Но я не хочу «просто»… — возразил я со сдавленным стоном. Кровь брызнула мне на руку и немного на подушки, но боли укус не причинил, или только ту, от которой в паху всё затвердело до состояния бетона и потихоньку сочилось прозрачной стыдной дрянью, я вымазал ею твои голые бёдра. Потом нечаянно встретился с массивной чёрной дырой, то есть с твоим бесчувственным взглядом, и наконец испугался.
Что ты намерен сделать со мной?! «Непросто». Вот теперь мой рассудок поехал по-настоящему, подпрыгивая и истерично крича в необъяснимом ужасе. Ты тотчас зажал мне рот железной ладонью, чтоб ни звука не вырвалось, придавил резко потяжелевшим телом. Всё, как на первой свиданке в морге, только в четыре раза хуже. А твой рот в темнеющих кровавых разводах, всколыхнул новую волну паники выше прежней, и обнажающиеся зубы, тоже изменившиеся, удлинившиеся, Яхве, Эль-Шаддай, не дай мне сойти с ума и попасть в человечью дурку!
Ты быстро убрал руку с моего лица, вопль потонул в каком-то потустороннем шёпоте, наши губы сомкнулись, и мой ужас, расширившийся на добрую половину вселенной, он… я… Мне кажется, меня больше нет. То, что было мной, повредилось, разломилось на несколько бесполезных кусков. Эти обломки кружатся, сталкиваясь друг с другом, получая вмятины и ожоги от соседних звёзд, им больно, мне больно, и почему опять так горячо, будто мне в узкие трещины заливают жидкое олово, свинец или золото. А кричать от боли нечем, рта у обломков нет. Вселенная крутит пальцем у виска и собирает меня заново по частям, я снова целый, но я ранен, глубоко ранен, трещина всего одна, длинная, беспардонно узкая… просвет миллиметра три, не больше.
Когда до меня всё дошло, короткие ногти процарапывали в спине киллера круговые рисунки, рот наполняла моя кровь пополам с его ядовитой дьявольской слюной, а член… он кончил мне в член, головка к головке, отверстие к отверстию, присунуты друг к другу с прецизионной точностью. Это его сперма так жгла, напоминая расплавленный свинец. Это его сперма влилась до основания моего члена, дотекла в яички, всё ещё больно внутренним ожогом, и я не могу разрядиться, пережал все вены, заткнул пульсирующую уретру. Я должен сохранить это в себе! Ещё хотя бы на минуту… И я снова рыдаю, потому что где там сдержаться, он начинил меня не семенем, а нитроглицерином, много глубже, чем в многострадальные переполненные яйца, после чего — медленно и элегантно встряхнул.
— Ненавижу тебя, — выдавил я на пределе, сухой шёпот разодрал горло. Подставил ему дохлое ослабевшее тело, кончая. Он присосался к шее, попутно залезая пальцами в рваные проколы на моём животе. Какую бы гадость он ни делал, а от неё сладостные мурашки и новые похотливые спазмы. Наша смешанная сперма была голубоватой и бледно-розовой — как лёд и кровь. Его лёд и моя кровь. И, несмотря на полное и бесповоротное опустошение, я ощущал внутри какие-то остатки, копошившиеся на манер микроскопических щупалец с острыми присоскам или крючьями, или всё это одновременно. — И хочу прибить.
— Я знаю. Приятно слышать, — и снова нежное прикосновение, по разодранным и обожжённым местам, хорошо, что твой язык не похож на щупальце, тонкий и раздвоенный, как у змей, но мне непонятно и тревожно.
Что за ползучую мерзость ты запустил в меня? Я выживу? Тот факт, что ты мастерски кончил членом в член, не меркнет на этом фоне, но зато я понял, что «просто» хочу тоже, войди в меня, заполни собой, не насилием в морге, хотя насилием можно тоже, но главное — не в морге, и не отключай меня. Я согласен на твою мерзость. Я всё равно планировал умереть молодым. Я двинутый по фазе псих, ты мог бы держать меня день-деньской связанным и прикованным к батарее, если бы тебя такое интересовало, и я бы раздумал звать на помощь. Но тебе интересны другие вещи, например, твои пальцы, настойчиво оглаживающие края моих ран. Ты нехотя отпустил их, приподнимая меня и ставя на четвереньки. Смял мой зад, припечатывая ладонями, потянул на себя, и я послушно выгнулся, носом опускаясь в щель между подушками. Я почти отдышался, член болел, стоял и предвкушал следующую порцию безымянного вселенского ужаса. Мы теперь каждую ночь так проводить будем? Чтобы я больше никогда не выспался. Я согласен. И будто услышав это, странная мерзость, копошившаяся по ту сторону кожи, угомонилась. Точнее…
Когда ты вошёл в меня, из моего рта и из тех двух колотых ран на кровать вытекло немного чёрной липкой патоки. Или мистической адской грязи? Чем бы оно ни было, я почувствовал себя так чудно и неправильно, что поспешно собрал её и попытался затолкать обратно. Ты остановил меня, выпрямляя и прижимая к себе, и заставляя обнять тебя извазюканными руками.
— Не нужно, малыш. Это излишки. И он вольётся в тебя ещё.
— «Он»?
Промолчишь, ну конечно. Я инфицирован, смертельно болен чем-то? Уберкиллер с убервирусом, секретным оружием в штанах? Да какая в жопу разница. Я подался назад, осторожно насаживаясь на тебя, хотя хотелось чего-то грубого и проникающего до почек. Ничего… ты еще размажешь меня по постели тонким слоем растаявшего масла, я чувствую твою готовность, и ты, чёрт возьми, неутомим, холодная секс-машина, холодный… блядь, член реально как у снеговика украл, сжимаюсь, не справляясь с таким порнографическим кошмаром. Я всё равно тебя хочу. Ты всё равно режешь меня на маленькие порционные кусочки, каждый украшая веточкой токсичного кайфа, он передаётся по венам точечными всплесками, пульс опять зашкаливает, и будь ты веществом, а не длинноволосым мерзавцем, тебя запретили бы далеко впереди героина, стрихнина и циклона Б. Закрыл глаза, чтобы не отвлекаться на две плотные чёрные струи, ползущие из ран по животу и ниже, по моим дрожащим ногам, и смешивающиеся там с голубо-розовыми потёками спермы. Третья струя грязи — вылезшая из уголка рта — безвкусная поначалу, постепенно превратилась в мелассу и даже повернула вспять, собираясь в тяжёлую сладкую каплю на моём языке. Я проглотил её, ощутив отдельное шизанутое удовольствие, как если бы ты экстравагантно кончил мне в рот, через кого-то третьего. Но ты ведь ещё сделаешь это, чудовище?
