Она подняла взгляд, удивленно уставившись на начавшее клониться к закату солнце.

— Мы разговариваем уже четыре часа, – напомнил Жон.

— П-правда?.. Я и не заметила…

В голосе Салем слышалась странная смесь из смущения и разочарования. Забавно, но смех придавал ей куда больше человечности, чем привычное холодное выражение лица.

— Ну что же, это был приятный разговор, который позволил скоротать время, – произнесла она.

Жон убрал блокнот в карман.

— Можем продолжить его завтра, если пожелаешь.

Ее глаза на мгновение сверкнули.

— Откладывать атаку я не стану.

— Знаю. Мы оба согласились с тем, что битва пойдет своим чередом, и ничего менять не собираемся. Но как ты сама упоминала, Озма постоянно встречался с вражескими командирами. Ничто не мешает нам поступить точно так же и продолжить нашу беседу. И еще я принесу побольше пирожков.

Салем нахмурилась.

— Чего ты пытаешься этим добиться? – спросила она.

— Ничего, – пожав плечами, нагло солгал Жон. – Ты ведь не сомневаешься в своей победе, верно?

— Да.

— Значит, наша встреча, скажем, от полудня до двух часов абсолютно ничего не изменит. Два часа – не такая уж и большая плата за приятную беседу с пирожками, правильно?

— Я потеряю время.

Жон улыбнулся.

— А время – это как раз тот ресурс, в котором, как мне кажется, ни малейшего недостатка ты не испытываешь.

— Недостатка я не испытываю в идиотизме подчиненных, – без какого-либо намека на шутку ответила Салем. – Но в чем-то ты прав. Хорошо, встретимся завтра в полдень.

Уголки ее губ слегка приподнялись, немного смягчив суровое выражение лица.

— Разговор действительно был неплох, – добавила она, пригвоздив Жона к стулу неожиданно жестким взглядом. – Но если ты решил, что сможешь подружиться со мной и убедить остановить вторжение, то лучше сразу выкинь подобные идеи из головы.

— И в мыслях не было. Итак, до завтра? Кстати, мне нужно будет снова размахивать флагом? Или ты сама в назначенное время отведешь Гриммов от стены, чтобы я мог выйти за ворота?

— Второе, – сказала Салем, поднявшись с кресла и потянувшись. – До завтра, Жон из рода Арков. И постарайся не погибнуть нынешней ночью, потому что мне очень давно не попадались приятные собеседники.

***

— Ну? – в один голос спросили Айронвуд, Глинда, Озпин, Барт и Николас.

Жон уселся за свой рабочий стол и положил перед собой блокнот. Впрочем, заставлять всех читать его неразборчивые каракули он, разумеется, не собирался, так что просто озвучил выводы:

— Салем испытывает одиночество и клиническую депрессию.

— Т-ты это понял по одной-единственной встрече?! – изумленно выдохнул Айронвуд.

— Нет. Я это понял по тому, что она не умолкала ни на секунду, как только удалось наладить общение. Мне пришлось просто сидеть и слушать о том, как протекали первые пять лет ее семейной жизни с Озпином. Салем даже счет времени потеряла.

Присутствующие задумались.

— А почему ты считаешь, что у нее депрессия? – наконец нарушила молчание Глинда.

— Все мысли Салем крутятся вокруг прошлого, – ответил ей Жон, внимательно глядя на Озпина. Ну, или на Оскара, но управлял его телом сейчас именно Озпин. – Только об этом она и говорила. О том, как была счастлива. О том, насколько хорошо они жили. Нет, прямо Салем ничего подобного не упоминала, но понять по тону оказалось совсем не сложно.

— Ностальгия – очень мощный наркотик, – произнес Барт. – И чем сильнее боль мы испытываем, тем чаще к этому наркотику прибегаем.

— А что насчет тех, кто находится рядом с ней? – поинтересовалась Глинда. – Не может же она быть одинокой в их присутствии, верно?

— Речь идет о Синдер, Тириане, Хазеле и Воттсе, – напомнил Жон. – Или хочешь сказать, что в подобной компании легко можно избежать одиночества и депрессии?

Глинда удивленно моргнула.

— Ну, справедливое замечание.

— Но даже если не переходить на оскорбления в их адрес, у всех подчиненных Салем имелись собственные интересы, – продолжил Жон. – Синдер желала получить могущество, Воттс тоже чего-то хотел… Возможно, славы. Хазелу требуется месть, а Тириан просто безумен и поклоняется Салем. Сама по себе она никого из них не интересует, так что легко могу представить ее беспросветное одиночество. Как только настороженность прошла, Салем вообще не умолкала, словно я являлся первым ее собеседником за тысячу лет.

Вполне возможно, так оно и было. Вряд ли ей с настолько примечательной внешностью удалось бы появиться в человеческом обществе, а бесконечная война с Озпином предотвращала любые контакты между ними.

Сомнительно, чтобы подобная жизнь приносила ей удовольствие. Даже если бы Салем искренне хотела уничтожить человечество, удовлетворение она бы получила только после выполненной работы. А когда результата не видно тысячелетиями, невольно начнешь оглядываться на куда более счастливые времена, желая вернуть их или просто всё глубже и глубже погружаясь в воспоминания.

— Наверное, именно поэтому она и вела себя настолько пассивно, – пробормотал Жон. – Потерялась в воспоминаниях и годами не находила в себе сил ни на что другое, не говоря уже о войне с человечеством. Бывали такие промежутки времени, чтобы вообще ничего не происходило?

— Да, – тяжело вздохнул Озпин. – Иногда наступали довольно странные года. Изредка даже десятилетия. Салем затихала и не делала совсем ничего. Я думал, что она строила планы, но… сейчас мне очевидно, что это было не так. Такие периоды вовсе не оканчивались каким-нибудь неожиданным ходом с ее стороны – просто в боевых действиях наступал перерыв. Полагаю, так и выглядят симптомы депрессии, да? Полное отсутствие желания что-либо делать?

— Один из симптомов. Далеко не у всех и не всегда имеется их полный набор, – пояснил Жон, на секунду задумавшись, прежде чем спросить: – Ты сам-то когда-нибудь впадал в депрессию?

— Что?..

— Я вовсе не пытаюсь подвергнуть тебя психоанализу. Мне нужно выяснить, встроили ли Боги в свое проклятье какую-нибудь защиту, которая сделает мою теорию совершенно бессмысленной.

— Хм-м, – задумчиво протянул Озпин, облизав губы. – Нет, никакой защиты в меня не встроили. И да… временами очень хотелось сдаться. Пожалуйста, не надо делать из этого какие-либо выводы. Просто в моей жизни бывали триумфы и провалы – как и у любого человека, прожившего достаточно долго. На каждое десятилетие счастья обычно приходится пара десятков лет печали, когда друзья стареют и умирают.

— У тебя хотя бы имеются друзья, – заметила Глинда. – И сколько бы боли они ни приносили, это всё равно гораздо лучше, чем их полное отсутствие.

— Да, наверное, так и есть. Годы счастья и воспоминаний стоят той боли, которую я испытываю от факта их смерти. Сотни раз повторялось одно и то же. Потому я и обращаюсь к памяти о них в те моменты, когда…

Он внезапно замолчал, после чего шепотом добавил:

— Ой…

В его голосе прозвучала такая неуверенность, что Жон счел необходимым положить ладонь ему на плечо.

— Теперь я, кажется, понял, о чем ты говоришь, – произнес Озпин. – Я понял, почему Салем с ностальгией вспоминает о нашей с ней совместной жизни, пусть даже сейчас мы являемся врагами…

Наступила тишина, которую никто из присутствующих не спешил нарушать.

С одной стороны, им сложно было посочувствовать той, кто намеревалась разрушить их дома и лишить жизни. С другой же, злость на Салем вряд ли могла помочь выполнить поставленную перед ними задачу.

— Звучит вполне правдоподобно, – наконец произнес Айронвуд. – Но что нам теперь с этим делать? Я дипломированным психологом вовсе не являюсь, хотя и знаю, что депрессия не зря считается весьма распространенной проблемой. Вылечить ее достаточно сложно, а соответствующие медикаменты, как мне кажется, вряд ли подействуют на Салем.

— Жон продолжит проводить консультации, – сказал Озпин, причем с таким нажимом, словно опасался услышать в ответ отказ.

Жон просто кивнул, тем самым заставив его выдохнуть с облегчением.