Как мало мы помним. И как много мы забываем.

Брызги времени летят, смывают крыльцо бани за спиной отца, красный кирпич, смывают кусты вокруг и его третью жену, и усталость, и обиды, и что-то еще. Остается только он, мой отец.

В последний вечер, когда я его видел, мы сидели с ним на кухне после бани, пили кофе из кофемашины и смотрели дурацкий фильм "Неваляшка" про боксера-неудачника. И смеялись.

Невозможно быть писателем, если у тебя эйдетическая память. Я так думаю. Воображение на самом деле живет где-то между уцелевшими нейронами, в пустоте, там, где исчезает время. Лев Толстой говорил, что помнит, как его младенцем крестили. Помнит гулкие голоса, летящие под сводом церкви, колеблющиеся огоньки свечей, руки священника, холод воды в купели. Страх и крик. Сомневаюсь. Этот дворец создан силой воображения. Все наши дворцы созданы воображением.

Мы строим воздушные замки на фундаменте из снеговых глыб, а бумага превращает их в бетонные столбы, вбитые в дно океана.

И за всем этим стоит страх.

Страх все забыть.

Времени больше нет. Времени больше не будет.

Поэтому мы находим два-три, от силы десяток уцелевших нейронов, которые, возможно, были в той церкви и в той купели, и присоединяем к ним тысячи и тысячи других, которые никогда там не были, и наводим между ними связи, крепи, канаты, протягиваем цепи. Сплетаем силой воображения и эти руки, держащие нас над водой, и качающееся в воде отражение младенческого тела, и густой бас священника над головой, и порыв сквозняка, когда на мгновение приоткрыли дверь, и колыхание свечей в тот миг, и изменившиеся лики святых, и запах ладана и масла, и ощущение теплой капли, стекающей по лбу… И страх и крик, мечущийся под куполом. И белый голубь, медленно и беззвучно плывущий в далекой синеве купола…

И мой отец, сидящий у крыльца бани.

"Привет, Дим". Он поднимает голову и улыбается.

– Привет, пап. Как твои дела?

Как это делается на Урале.

Мой дед Гоша, обнаружив, что у него уже целых три правнучки и пока ни одного правнука, решил взяться за решение проблемы всерьез. Говорит: это какую же мне штуку придумать, чтобы вы мне правнука родили?

Думал, думал, наконец придумал.

– Я, – говорит дед, – Назначаю. Кто мне правнука родит, тому свою пенсию буду отдавать!

Этим он нас, конечно, сразил. Наповал.

Тетя моя смеется:

– Папа, ты чего-то не то придумал. Они тебе три твоих пенсии отдадут, лишь бы не рожать.

Нижневартовск. 1979 год и рядом.

Легенды про Короткого. Который на самом деле был двухметрового роста. В то время на весь Нижневартовский район был один (!!) гаишник. А это больше Франции. Так вот он ловил пьяных водителей. А кто тогда ездил трезвым? Зато его все знали в лицо, по имени-отчеству и уважали. Однажды Короткий напился и ночью загнал Урал с включенным фарами на снежную насыпь рядом с автостанцией. Там снег сгребали, нагребли столько, что получилась целая гора. Гаишник едет мимо и видит: два прожектора в небо светят под углом. Что за притча? Он подобрался поближе. А это Короткий напился и уснул за рулем. Урал заехал на гору и стоит как памятник самому себе.

А в другой раз Короткий пьяный приехал, уткнулся чуть ли не в дом, бросил машину и ушел к себе спать. А это оказалась дверь гаишника. Тот попытался выйти – и не смог, дверь подперло бампером "урала". Так и просидел до момента, как Короткий проспался и поехал вахту отвозить. "Опять этот Короткий!" – сказал гаишник в сердцах. Но ничего с Коротким сделать не мог. А, может, не хотел, кто знает.

Еще. В 2008 году была жуткая зима, мороз под 50 градусов и метель, когда замерзали люди на трассе. Двое, отец и сын ехали на "шестерке", та сломалась. Машин не было. Они сожгли все, что было в машине, даже покрышки, но все-таки замерзли. Только после этого прошла какая-то машина. Потом замерзла целая вахта – "урал" с бытовкой. Машина сломалась, они встали на трассе и замерзли до смерти. Тогда и вспомнили, что во времена освоения Самотлора (1977 год, например), машины не ходили по одной. Всегда парами. Если «урал», то еще с одним «уралом». Если один встанет, на втором люди уедут. Автобусы ходили парами. Икарусы с отоплением. А были и советские, "сараи", рыжевого цвета, в тех холод собачий. А в икарусах греет печка сильно, только сиденья неудобные.

Вартовские легенды. Мол, в первые годы, когда Нижневартовск строился, рыбы в Оби было столько, что из водопровода иногда вода шла с нарезкой из красной рыбы, которую затянуло насосами.

А когда рыба шла на нерест, там можно было багор воткнуть и багор так и шел с потоком, вертикально.

Мифическое место.

Два набора солдатиков помню. Зеленые такие, в пилотках, руки по швам. Жили мы в балке в Старом Вартовске, а садик был за тем местом, где сейчас Балаган. Вечером отец меня забирал, возвращаясь с работы. Иногда ехали на автобусе вахтовом, которым развозили рабочих (битком набитый пазик, заледеневшие стекла). Я рисовал пальцем, протапливая дорожку в изморози. Иногда прикладывал ладонь, холодно, на стекле оставался след круглый и пять маленьких овалов. Если ехали долго, я успевал вытопить целый пятачок для смотрения за окно. Огни деревяшек и балков, бараков и машин."Продленка". Один раз я там досидел до двух ночи, кажется. Я и нянечка, остальные дети уже спали. А я не планировался спать, меня должны были забрать. Но все не забирали. Потом оказалось, что у отца на работе аврал, он задержался, а позвонить было некуда. Мама, не дождавшись, поймала посреди ночи "попутку", приехала из Старого и забрала меня. Обратно мы тоже ехали на машине, я ее даже помню, жигуленок. А вообще, в продленке мне нравилось.

Старый Вартовск, где мы играли в развалинах недостроенного дома. Розовый дом, мы его называли.

"Улица Энтузиастов", где были наши балки (это такие вагончики на две семьи). Я долго не мог запомнить это название, то улица энтуЗАЗИстов, то еще как называл. И все время забывал, что это означает "энтузиасты". Кто это такие? Ну не космонавты, наверное.

Меня совсем маленького дед учил петь песню "Шел отряд по берегу, шел издалека", про Щорса. Научил. Я все слова до сих пор помню. И долгое время я считал, что это любимая песня деда. А лет семь назад я его спросил "Слушай, дед, это ведь твоя любимая песня! Почему ты ее не поешь?", на что дед ответил "Да побойся бога, я эту песню всегда терпеть не мог".

Фото с доски почета, подписано Георгий Никитич Овчинников, сварщик. Примерно 1960-1962 год.

Со слов бабушки. То есть, дед мне это рассказывал, но я тогда маленький был. А бабушка все заново рассказала. И я вспомнил.

1949 год. Дед после танкового училища в Бершети попал в Австрию. "Покупатель" какой-то его приметил. Собирайся, танкист, поедешь к целебным источникам. И поехал дед через полстраны и пол восточной Европы к месту службы.

Ехать тогда долго было. Поездами, на перекладных. На попутках.

Приехал на место, в город Баден, устал очень. Зашел в казарму, скинул сапоги, упал на койку и заснул. Дед всегда был двужильный, я от него слова "устал" с роду не слышал, так что он, скорее всего, полумертвый туда добрался.

А в части были фронтовики, которых оставили служить после Победы.

И вот один из них заходит в казарму и видит спящего новичка. Пятки голые торчат. Беззащитные.

Старослужащий снял ремень и – бляхой с оттяжкой приложил. Н-на. Весело же.