Мое советское детство. И я так делал. До сих пор помню это ощущение. Морозец, солнце, весенняя ледяная вода бежит. Бумажный кораблик начинает путь к морю.

Жизнь ощущалась так сильно и ярко, что приходилось закрывать глаза, чтобы перевести дыхание – и жить дальше.

Это случилось в те времена, когда "кровавый советский режим ТМ" заставлял меня ежедневно ходить в детский сад. Кроме воскресенья и праздников – на такое даже кровавый советский режим оказался не способен.

В те годы я не любил детские фильмы – потому что слишком переживал за героев. Уровень моей эмпатии стремился к абсолюту. Это я был в фильме, без зазора. Я знал, что вот этот симпатичный мальчишка сейчас останется дома один и разобьет мамину любимую синюю чашку, свернет в пещеру к летучим мышам, нахамит проходящему мимо волшебнику или залезет в вольер к голодным крокодилам. А мне придется выкручиваться. Для меня детские фильмы тогда были не удовольствием, а тяжелой работой.

Зато я очень любил взрослые фильмы. Особенно про гражданскую войну.

Красные против белых. Буденовки, кожаные тужурки, сабельные атаки, пулемет "максим" стучит с тачанки, белые офицеры пижонски идут в психическую атаку… И обязательно начинается рукопашная, и кто-то из хороших, расстреляв все патроны, схватит "наган" за ствол и ударит плохого по голове рукояткой. Хряк! Плохой падает без сознания.

Выглядело эффектно.

И уровень эмпатии приемлемый. Как оказалось, в жизни все немного сложнее.

Зима. Сугробы выше человеческого роста. Наша группа вывалилась на прогулку, как в бой. У девчонок свои игры, мальчишкам мало интересные, всякие куклы, одевания, чаепития, походы в гости, а мы мгновенно разбились на партии, разобрали оружие и стали играть в войнушку.

Игрушки хранились в большом ящике на веранде. В этот раз мне достался хороший "пестик", то есть пистолет. Черный, как положено оружию, и железный. Он громко и противно щелкал, когда нажимаешь на спуск. Кому-то из ребят достался синий пластиковый пистолет, похожий на бластер, кому-то палка (не самый плохой вариант). А Лешке достался наган с белой рукояткой. Вот это было дно, даже хуже палки.

"Наган" вообще мало кому нравился. Он был не "взаправдашний" пестик, хотя притворялся взаправдашним. Во-первых, мы смотрели фильмы про революцию, и знали, что у настоящего нагана барабан должен вращаться, а не откидываться вбок. Во-вторых, зачем эти узоры? Что за блинский гламур? (к счастью, тогда мы не знали таких выражений). Палка честнее. С палкой можно было вообразить все, что угодно. Что у тебя в руках – настоящая винтовка, и даже очень клево передергивать рукоять затвора, отрабатывая голосом звук выстрела. Что ты бежишь с "калашом", как в фильме "В зоне особого внимания", про десантников, а на голове у тебя голубой берет.

Палку легко можно было превратить в меч или саблю, в копье, лук или даже ракету.

С "наганом" можно было только терпеть. Там не было места воображению.

Мы с Лешкой оказались в разных командах. Оба главными. Я был красный командир, Лешка белый офицер (гнида). У него из-под ушанки выбивалась белокурая прядь. В сочетании с тонкими чертами лица, светлыми ресницами и руками изящными, как у девчонки, он, конечно, был поручик. Ему сразу хотелось дать в породистую офицерскую морду.

Вспыхивал Лешка и краснел легко, как гимназистка. Но в гневе был страшен.

И он был мой друг.

Началась игра. Мы бегали табунками вокруг избушки, веранды. Это была чисто вартовская веранда, больше нигде таких не видел. Берутся две железобетонные плиты и ставятся шалашиком. Третья стена чем-то закрывается. Пирамида Хеопса север стайл.

Вокруг этого железобетонного шалашика мы и бегали.

С воплями, азартно разбрасывая снег валенками, под возмущенные вопли девчонок, щелкая "пестиками" и голосами отыгрывая пулеметные очереди и выстрелы "мосинок". Урррааа! – вопили мы во все горло. – Бей гадов!

А потом началась свалка.

То есть, рукопашная. Красные и белые сошлись и начали валять друг друга в сугробах. Кто-то поскользнулся и упал, на него сверху кинулся один, другой…

Через две минуты это была общая вопящая, барахтающаяся и парящая на морозе, как чайник с кипятком, куча-мала. Пистолеты и палки полетели во все стороны.

Я откатился от кучи, поднялся на ноги. Меня шатало. Валенки были полны снега, лицо горело – меня ткнули в сугроб лицом и повозили. Я оглянулся. Куча-мала вопила, и кричала, и дергалась. К нам уже спешила воспитательница…

В центре кучи возвышалась голова моего заклятого врага – врангельского поручика Лешки. В темной ушанке с развязанными ушами. Кажется, белые побеждали.

Я собрался кинуться в схватку, сжал кулаки… и тут увидел. Мой взгляд на мгновение остановился.

Вот оно! Озарение.

На снегу передо мной лежал он. Фальшивый "наган" с белой рукояткой. Видимо, Лешка его выронил в пылу схватки.

И тут я понял, это шанс. Патроны кончились, оставался один выход. Я сделал шаг. Наклонился и поднял "наган". Он был ледяной, а я потерял одну варежку… оборвалась резинка. Я покрасневшими пальцами перехватил наган за ствол. Холод обжег пальцы.

Я сделал шаг, другой. Размахнулся и аккуратно, как в фильмах, опустил наган на белогвардейскую макушку.

Бум!

Лешка упал.

Как в фильме. Красные победили.

Потом я услышал крик. Кричала воспитательница – медленно, точно во сне, открывая рот… И это было страшно и непонятно.

Столпотворение.

Капли крови, падающие в белый снег… круглые дырочки…

И тут я понял, что сделал что-то неправильно.

Крови было много. На рукояти фальшивого в целом "нагана" есть одна очень точная деталь – антабка. Кольцо, в которое вдевается шнур.

И эта антабка сквозь ушанку достала до нежной лешкиной головы…

Конечно, это было ЧП.

Родителям сказали, что я фашист и жестокость у меня в крови. К этому моменту Лешка был уже перевязан, а я отруган и зареван. Я извинился перед другом, обещал маме больше не бить никого наганом, даже если очень хочется, и чувствовал себя выжатым, словно герой особо изматывающего детского фильма. "Лучше бы крокодилы", думал я в отчаянии.

…

Лешка, кстати, на меня совсем не обиделся.

Ему забинтовали голову, как раненому. На следующий день Лешка смотрелся круто и сурово, словно настоящий красноармеец. Никаких поручиков.

И все мальчишки ему завидовали. Даже я.

А "наган" из уличных игрушек все-таки убрали. На всякий пожарный.

Ко мне прозвища не пристают. С детского сада меня называют по имени: Дима, Диман, Димон, Шимун. Иногда как производное: Димыч.

Но однажды у меня было прозвище. И я им очень гордился.

Советский Союз.

Ярик, сын нашего соседа по лестничной площадке и мой друг – он был на два года старше и в полтора раза крупнее – фанат боевых искусств. Его комната была увешана плакатами с Брюсом Ли, Чак Норрисом и девушками из Плейбоя (не спрашивайте). У Ярика были самодельные нунчаки, макивара и штаны, как у Брюса Ли. Утяжелители, для которых он выплавил свинец из аккумуляторов, и повязка с иероглифами. И целый ворох ксерокопий с различных руководств – от Уэсибы на французском до школы Чой из "Техники молодежи".

Ярик выглядел как молодой Серебряков из фильма "Фанат". Резкие скулы, светлый ежик. И стальная нить внутри.

Ярик тренировался семь дней в неделю.

Он был настоящая боевая машина.

Ярик был пробивным не только с ноги. Он договорился со школьным начальством, чтобы нам давали ключи от спортзала. Мы сначала ходили толпой, потом толпа поредела, остались только настоящие адепты. То есть, мы двое. После занятия нужно было сложить маты, а каждый мяч или скакалку вернуть на прежнее место.