По заявленным правилам передачи после драк в прямом эфире удаляли провинившихся, зачинщиков, тем более участники на общем голосовании высказались против Ольги. Та, обычно рыхлая и невнятная, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне, явила недюжинную энергию движений и колоссальный запас относительно нормативных ругательств. Отыграла конфликт, как мотыльку из кокона вылупиться. Участь Лизы была решена, сработали негласные правила, и Ольгу оставили волевым решением ведущего проект.

– Любви мы цену тем умножим, – шептал В., – когда расстанемся сейчас, соединение отложим… Ты видишь: добрый твой приятель! Ложь не прокатывает здесь. А я прагматик, не мечтатель, и должен выложиться весь. Не мчись, голубка, за периметр, полгода с Ольгой проскриплю, пока проект еще не вымер, пока сочится телевымя, и я тебя теле-люблю.

Лиза внимала правилам с лету: кого ж любить? Кому же верить? Как рано мог он лицемерить? Она проиграла, потому что играла. А в реалити-шоу не играют, торговать следует живым. Или уж быть первоклассным актером. Лиза оказалась не готова, но не жалела о том, она ни о чем не жалела – некогда. Но проиграла она не сейчас – позже, через много-много недель. А пока позвонила Ирке, попросила не слать сообщения, на которые нельзя отвечать честно.

За полторы недели под мысом Биек участники экспедиции дочерна загорели, кроме Лизы, та считала, что загар ей ни к чему. Запомнили и узнавали в лицо всех окрестных собак и кошек, и даже большинство разносчиков пахлавы, вареной кукурузы и лимонада. Искупались в каждой из прилегающих к заливу бухточек. Два раза посидели в ближайшем ресторанчике на дастархане и не нашли в том ничего приятного или полезного. Обнаружили место, где продается действительно вкусное вино, и место, где можно пообедать за копейки, не стоя в очереди. Домовитый Рыжий с темноволосой сдержанной Ириной безупречно освоили передвижное и переносное хозяйство и могли за полчаса организовать почти настоящий шашлык на мангале из кирпичей, подобранных на набережной. Игорь нашел какие-то весьма ценные, как он уверял, камешки, невзрачные с виду. Лиза зачем-то начала называть юного Игоря Гариком.

А еще они научились договариваться с горными егерями, выучили график их обходов, когда те отлавливали беспечных туристов, контрабандой или нечаянно забредающих в заповедные зоны. Они обтоптали множество троп Башлангыча, обследовали окрестности разрекламированной пещеры Кара-Тау. Но своей пещеры не нашли. Не было такой пещеры или пещерки, где не встречались бы следы предыдущих посещений, не было.

Вечером экспедиция передвинулась на галечный пляж, где море было чище, без взвеси песка, и сидела на теплых камешках, спиной к Башлангычу, правым плечом к морю. Отчетливо пахло водорослями и маленькими крабами, снующими по гальке боком вперед на ножках, покрытых зеленоватыми доспехами. Большой Краб, то ли низенькая гора, то ли мыс, замыкающий залив с севера, резво наливался фиолетовым цветом, волны несли мятую пену, откатываясь дальше, чем вчера, – в море начинался шторм. У красного вина, купленного в хорошем, правильном месте, прорезался отчетливый кислый вкус, вчера они его не замечали.

– Этот напиток пора переводить из среднего рода в женский: не вино, а вина, – заметил Сергей, играя своими выдающимися бровями. – Адам, давая имена, другим замыслил вкус вина.

– Не умничай! – непонятно с чего рассердилась Лиза. Она поймала краба и палочкой пыталась направить его прямым курсом. Краб тоже сердился, раскрывал крохотные клешни и упорствовал в движении боком.

– Но Адам дал названия только зверям! – наивно возразил юный Игорь-Гарик. – На первом общем языке.

– А кто же назвал все остальное?

Лиза резко повернулась к Игорю, ее незагорелое тело засветилось гневным перламутром под заваливающимся в море солнцем. Ирина быстро схватила малютку краба, переставила подальше от Лизы. Краб, не будь дурак, рванул к морю. Боком. Боком получалось быстрее.

– Общего языка не может существовать в принципе, – занудливо начал Максим, который Петрович. – Даже в переводе не существует единого понятия какого-либо слова. Для англичанина вино – это херес, для португальца – портвейн, француз при слове «вино» представляет бордо или бургундское. – В косых лучах стало заметно, что у Максима наметились залысины, а нос с возрастом наверняка устанет и повиснет, устремляясь к верхней губе. Но это Ирина, разглядывавшая Максима, уже сочиняла, раздражаясь.

– А я думаю, что херес для англичанина – это херес. – Ирина выступила неожиданно для прочих. – И далее по списку!

– Херес для англичанина – это шерри, – уточнила Лиза. Поискала глазами краба, не нашла, переломила хрупкую палочку и отшвырнула обломки.

– Шторм продержится неделю, – глядя на море, уверенно сказал Рыжий. – Еще и дожди зарядят. Так всегда в первую неделю сентября. Как раз, когда непогода закончится, нам и уезжать. – Помолчал и добавил, как будто и так не ясно: – В дождь на гору не полезешь. Осыпи, да… Свернуться недолго. Не нашли мы свою пещеру. – И обернулся к Ирине: – А ты, детка, если берешься спорить, учись аргументировать!

И они поругались на ровном месте, при всех.

Смуглая Ирина, среднего роста, с высокими скулами и серо-зелеными глазами, казалась симпатичной, но заурядной, пока не улыбалась. Улыбка – невероятная, так открыто улыбаются только дети – мгновенно преображала ее в ослепительную красавицу. Но сейчас Ирина поджала губы, длинные вечерние тени падающего в море солнца словно состарили ее, показали, какой она станет позже – если не будет улыбаться.

Максим-философ с Игорем поднялись, не сговариваясь, и отправились в поселковый магазин за булочками к завтраку, днем поленились сходить, ограничившись вином и персиками. Сергей, не выносивший публичных сцен, еще раньше ушел бродить по цивилизованной, уже подсвеченной разноцветными огнями набережной, наблюдать местные нравы, вскидывать брови. Рыжий плавно покачался с носка на пятку, отвернувшись к морю, пожал плечами и пошел куда-то вон.

– Мужчин не следует принимать всерьез. – Лиза хихикнула, покрутила изящной, гладкой, как галька, светлой головкой. – Ты, душа моя, слишком трепетно к Рыжему относишься, смотри, сядет тебе на шею – сломаешься.

Я не стану ругаться еще и с тобой, решила про себя Ирина, а вслух сказала обратное своему решению:

– Оно и видно, что ты не принимаешь всерьез. Удивляюсь только, как сама не сломаешься: говорят же, что Боливар не вынесет двоих. – Ум Ирины определенно был не в ладу с речью, не с сердцем. Какое ей дело до Лизиных отношений с Максимом и юным Игорем, если их устраивает такой треугольник, что соваться? Лучше крабов спасать от прямохождения.

Лиза-Лиса засмеялась, не обиделась:

– Какая ты сегодня правильная! Еще больше, чем обычно. Повздорила с Рыжим – наплевать, бери Сергея, в пандан. Они даже похожи, правда, Рыжий брутальнее, зато Сергей остроумнее. Вот и будет у нас, у каждой, по паре мальчиков: симметрично, позитивненько.

– Ненавижу уменьшительные суффиксы! – отозвалась Ирина. – Тебе не жалко Игоря? Закрутишь его… Он же маленький еще, наверняка страдает. Ладно Максим, у него жена в городе…

– Душа моя безыскусная! – Лиза все же разозлилась, но без огонька, лениво. – Это я, я буду страдать, если сама о себе не позабочусь. А Гарик-Игоречек с Максимом Петровичем радуются. Строго по очереди. Если тебя так все раздражает, посиди-ка завтра на хозяйстве вместо меня, передохни у моря от нас от всех. А я лучше на гору сбегаю, вдруг больше не придется.

Лиза забралась в палатку, сердито уснула и не слышала, как вернулась мужская часть экспедиции, также поцапавшаяся меж собой без причины. И уже не было у них одного ума и одного настроения на всех, как у стайки уклеек, и всякий спал врозь и раздраженный.

До Рыжего у Иры жизни почти не было, а были мама и 8 марта – самый страшный день в году. Ира может полгода не покупать булочек в школьном буфете, накопить денег на серьезный букет и подарить маме, и полдня будет все хорошо, и мама будет улыбаться, ставя букет в парадную вазу с гранеными ромбами. Но после обеда мама пойдет в ванную – ненадолго, выйдет с розовыми щеками и спросит: