Под утро Феликс наконец уснул, уткнувшись Сезару лбом между лопатками. К тому времени Сезар опробовал на нем весь арсенал из репертуара борделя Клотильды и основательно вымотался. Однако спать не собирался — убедившись, что дыхание любовника выровнялось, быстро натянул разбросанную одежду и, взяв сапоги, вынырнул в коридор, где застал всклокоченного и донельзя возбужденного Базиля, вынужденного всю ночь выслушивать хриплые стоны, крики и животный вой, который попеременно издавали оба.

— Отвези меня обратно, — хмыкнул Сезар, испытывая злорадство при виде того, как Серый человек стал за ночь малиновым, ну по крайней мере на лицо.

— Глаза я тебе все-таки завяжу, обормот, — едко пробормотал Базиль, и Сезар только беспечно пожал плечами. Ужасно хотелось рухнуть в собственную постель и заснуть. И все же тихое, почти не различимое «спасибо», которое шепнул ему на прощание несгибаемый сухарь, он услышал.

***

Кулона матушки Сезар хватился наутро и не расстроился, а скорее задумался. Потому что это был первый раз в его жизни, когда нечто более значимое заслонило от него его собственные интересы. Себя Сезар считал пройдохой и мошенником и моральными мучениями по поводу собственных поступков обременен не был. Так что то, что случилось вчера ночью, стало для него сюрпризом. Впрочем, возвращаться в гулкий пустой особняк он не собрался. Герцоги не снисходят до мелких обормотов вроде него. Даже если под покровом ночи герцогское тело выгибало как тугой лук в его руках и искусанные губы шептали такое, что видавший виды Сезар при воспоминании об этом краснел и бегал от Клотильды, которая целый день добивалась грязных подробностей и скандалила по поводу того, что Сезар так и не взял с клиента денег. Особенно поэтому.

А вот кулон матушки вернуть следовало.

Найти огромный серый дом с колоннадой не составило труда, хоть накануне его два раза провезли в экипаже мимо. О его владельце ходило столько слухов, что ни один из них нельзя было принимать на веру. И то, что его владелец герцог Бонате богат, как Крез, и что страшен, как чудовище, и что одинок, как луна в небе. В свете он не показывался, женат не был и у себя в доме приемы не устраивал. Зато писал и публиковал под псевдонимом Марко Пабло увлекательные романы, которыми зачитывался не только их скромный городок, но даже столица.

Сезар мог пройти через главный вход, но его сущность мелкого воришки подсказывала, что чем честнее и прозрачнее его намерения, тем меньше шансов, что его поймут правильно. Ведь по сути ему первый раз в жизни ничего не было нужно. Все, что хотел, — вернуть свое.

Он легко перемахнул через зеленую изгородь, пригнувшись, миновал внутренний дворик с фонтаном и нырнул в сад, куда выходили высокие двустворчатые окна главного здания. Стараясь не шуршать гравием, направился к тому единственному окну, что было широко распахнуто по случаю прекрасной летней погоды. И даже не удивился, обнаружив застегнутого на все пуговицы Феликса за огромным столом, заваленным книгами, тетрадями и ворохом свитков. Давешний клиент что-то сосредоточенно писал, хмуря светлые брови. Белоснежный шарф плотно обхватывал его шею, испещренную шрамами, а пальцы сжимали перо, однако сама рука оставалась недвижимой.

Сезар перескочил через подоконник и замер перед столом, думая, что ничего в сущности не мешает Герцогу поднять тревогу. Мелкого воришку без рода и племени, вышибалу из борделя Клотильды Бонапри, Сезара, чью фамилию не знал никто, включая его самого, вышибли бы из герцогского особняка в два счета. Однако, завидя его, Феликс потянулся не к колокольчику, чтобы поднять тревогу, а к своему горлу. Дрогнул взглядом, засмотревшись на Сезара, и потянул из-под белоснежного шарфа, душившего шею, золотую цепочку, на которой Сезар с огромным облегчением опознал собственный кулон.

— Полагаю, ты пришел за этим, — глухо произнес Герцог и посмотрел на Сезара так, словно бросал ему вызов. Тяжелый кулон прокрутился на тонкой цепочке и вспыхнул в луче солнца. Сезар подумал, что у сердца — там, где хранил кулон все это время Феликс, тот успел пропитаться его теплом.

Сезар не имел обыкновения долго раздумывать над собственными действиями или врать там, где можно говорить правду. Поэтому он шагнул к столу, обогнул его и склонился над Феликсом так, как склонялся вчера, делясь без остатка своим безоблачным оптимизмом, уверенностью в том, что все будет хорошо, и самим собой.

— Нет, — возразил он тихо. Склонился еще ниже, к губам, к которым с одной стороны подступала легкая вязь давнишних ожогов. И шепнул ровно за миг до поцелуя: — Я пришел за этим…