«Жарковато?!» — мысленно взвыл Вадик, наблюдая, как медленно, словно в чертовом клипе и замедленной съемке, тянет вверх тонкую ткань Трипл Эй. Как задирается надетая под низ футболка, обнажая подтянутый пресс и блядскую дорожку черных волос, уходящих прямо под пряжку ремня. Как рассыпаются черные волосы, приведенные в беспорядок слишком узкой горловиной, как напрягаются мышцы на сильных смуглых руках. Агеев отбросил джемпер в сторону и встряхнулся как пес. Сверкнул в сторону Вадика беспечной, молодящей его улыбкой.

«Да тут жарища!!! — Вадик жадно раздул ноздри, невольно вспоминая терпкий древесный запах одеколона, вкус разгоряченной кожи, дрожь, неизменно прошивающую Агеева, когда Вадик играючи проходился вечно ледяными пальцами по выступающим позвонкам. — Гжданьские труселя!!! Ну почему, когда нельзя, так хочется?!»

— Почему нельзя? — отозвался Агеев, снова берясь за журнал и указывая на бутылку красного сухого на стойке. — Ты же взрослый мальчик. Мне ли не знать…

Вадик прикусил язык и, грузно соскочив на пол с высокого стула, отправился искать бокалы. В паху основательно ломило. Отвернувшись и убедившись, что Агеев его не видит, Вадик мстительно сграбастал пятерней все притаившееся в клубничной грядке хозяйство, сжимая до боли. Но было уже поздно. Даже чертова боль екнула где-то в мозжечке мазохистским кайфом, да так, что Вадик тихонько застонал. Тут же воровато обернулся, но Агеев придирчиво разглядывал мясо и, казалось, был полностью увлечен этим процессом.

«Выпить! Срочно!» — решил Вадик и щедро плеснул себе и Агееву в бокалы. Торопливо выдул половину своего и снова долил. Сзади металлически загремели о блюдо шампуры, и через пару секунд Вадика со спины накрыло знакомым теплом.

— Вадюша, может, ну его, мясо? — Горячая ладонь ловко нырнула под ремень в таинственную темноту, где скрывался Вадиков клубничный позор, и ласково тиснула крепкое полупопие, прикрытое ягодой-монстром. Голос Агеева хрипло, рвано дохнул в ушную раковину. — Ты сегодня как-то особенно сексуален. Даже не знаю, в чем дело…

«В гжданьских труселях, судя по всему», — подумал Вадик и похолодел, вспоминая ужасный бабский серо-белый трикотаж и экстравагантность принта. Трусы были не просто ужасом, способным убить любой сексуальный порыв, они еще и психику неподготовленному человеку могли повредить. Они так хорошо тянулись, что при надевании изображенную на них клубнику разносило в разных направлениях и она больше не была похожа ни на ягоду, ни на фрукт, ни на овощ, ни даже на тест Роршаха. Вадик мгновенно пришел в себя.

— Ну как же так! — пискнул он, невольно охая, когда рука в опасных, но пока, слава богу, невидимых труселях провокационно приласкала между половинками. — Оно остынет и станет невкусным!

— Вадюша? — рокотнул Агеев. — Ты же весь вечер ешь меня глазами, облизываешь свои невозможные губы, провоцируешь меня овощами и стонешь, словно вот-вот кончишь…

— Я просто голодный был, — буркнул Вадим и пихнул слегка локтем, высвобождаясь. — Вина?

Агеев перевел взгляд с бокала, который протягивал ему Вадим, на накрытый стол и вздохнул:

— Да, такое мясо не попробовать, это преступление.

Но стоило Вадиму выдохнуть, он ловко прихватил его за подбородок и заглянул в глаза:

— Но потом ты у меня получишь по полной!

Ужин прошел в томлении, вздохах и страстных взглядах. Вадим запивал вино вином, забывал про мясо и медленно таял под огнем Агеевских черных глаз. Под этими жгучими взглядами отходила на второй план даже грядущая перспектива клубничного бесславия. Поскольку вопрос уже стоял не как избежать секса: и Вадима, и Агеева от того, чтобы слиться в объятиях, удерживала только ширина стола, а в том, выдержит ли агеевская эрекция испытания гжданьской клубникой. Как вариант можно было попробовать потушить везде свет, залезть под одеяло и сделать вид, что Вадим выпускница Смольного и девственница. Или смотаться в уборную и там избавиться от трусов целомудрия, однако взгляд распаленного Агеева пришпиливал к стулу и ясно говорил о том, что любое движение Вадика будет расценено как провокация. Поэтому он сидел тихо, дышал редко и мучился стояком и глухим раздражением на Лису-Алису и ее блестящие идеи.

Агеев не выдержал гляделок первым и грохнул вилкой об тарелку. Вадик вздрогнул и застыл как трепетная лань. Их разделяли несколько метров, и еще можно было совершить спасательный бросок в сторону коридора, а потом и в сортир, если бы мужчина не парализовал своим взглядом Василиска.

— Вадюша-а-а-а — прорычал он, огибая стол, словно черная пантера. — Иди ко мне-е-е…

— Я должен предупредить! — выставил руку вперед Вадик, машинально кладя вторую на ширинку, чем выиграл секундную заминку. — У меня там…

— Очередной сюрприз? — хищно прищурил глаза Агеев.

«Господи, ты не представляешь какой!» — взвыл про себя Вадик, но фора закончилась. Агеев настиг его словно похотливый демон и вжал телом в стену. Застонав от удовольствия, мазнул губами по скуле, подбородку и кадыку, воюя с пряжкой Вадиковского ремня. Вадик отчаянно уперся затылком в стену, пока властная рука ныряла к нему в джинсы.

— Предупреждаю, надолго меня не хватит! Ты меня чертовски завел! — прорычал Агеев, вдруг бухаясь на колени.

«Только не это!» — молча взвыл Вадик. Вообще, губы Агеева на его члене выносили почище самой забористой дури, если бы не обертка, в которую сегодня были упакованы изнывающие причиндалы. Но его немая отчаянная просьба услышана не была. Молния вжикнула, резинка белья подперла яйца, и головку обожгло горячим дыханием.

— Р-р-р-р-р-р-р! — донеслось снизу, где растрепанный Агеев уже ритмично насаживался на возбужденный член.

— Ау-у-у-у! — откликнулся Вадик на позывной, забывая про клубнику, трусы и предстоящий позор. Он вцепился в черные мягкие волосы и двинул бедрами, стремясь проникнуть в горячее узкое горло поглубже. Большие сильные ладони скользнули на ягодицы, сжимая их, и палец-лазутчик приласкал сжавшийся от прикосновения анус. Вадика прострелило предвкушением. Он окончательно забил на позор, решив, что, вероятно, разбор белья и последующий модный приговор получит после, и сам насадился на ласкающие его пальцы. Почувствовал давление на простату и взорвался, скручивая в кулаке волосы осатанело отсасывающего ему партнера. Колени дрогнули, и Вадик почти съехал на пол, но Агеев успел подняться на ноги, утирая рот запястьем, и рывком повернул, прижимая грудью к стене. Задергал рукой, освобождая Вадика от злосчастных трусов и от джинсов заодно.

— Хороший мой… Родной… — задыхался обычно невозмутимый Трипл Эй. — Твою мать! Я сейчас сдохну!

На труп, однако, он был категорически не похож. Тем более что вслед за этим отчаянным признанием в слегка растянутую пальцами Вадиковскую задницу стал протискиваться его горячий, твердый и нереально офигенный член. Вадик прогнулся, зашипел и двинул попой, чувствуя все вместе: боль, кайф, веселое отчаяние самоубийцы отношений и огромную, душившую его весь вечер страсть. Он упирался мокрым лбом в стену, пока Агеев рвано и отчаянно вбивался в него, рыча и матерясь, и от этой какофонии в его душе расцветали майские цветы. Ну или сладкая клубника — каждая величиной с кулак. За его спиной Агеев зарычал, напрягся и густо окропил клубничную плантацию вязкой спермой.

Чуть позже они добрались-таки до дивана, и Вадик даже рассеянно пощелкал пультом, обреченно понимая, что кино смотреть не хочется совсем. К этому моменту злосчастные клубничные трусы были утеряны где-то в темном коридоре, и ему хотелось думать, что они провалились обратно в преисподнюю, откуда их в свое время изгнали за уродство. Трипл Эй уперся в его плечо лбом и ровно засопел. Вадик легко пригладил его волосы и решился задать вопрос.

— Андрюш, а тебя мои трусы, хм… не смутили?

Агеев вяло трепыхнулся и крепко обнял его за талию:

— Какие трусы? Были трусы?

Вадик хмыкнул, чувствуя, как в груди разливается облегчение пополам с душившим его смехом. Агеев тиранулся о его плечо носом и сонно пробормотал: