Наконец послышались торопливые шаги, Петр вернулся в комнату в сопровождении одного из работников кабака. Рыжеволосый парень с интересом взглянул на девку, но вовремя заметил волчий недовольный взгляд и схватился за ручку сундука.

Григорий встал и вышел, девушка последовала за ним, стараясь держаться как можно ближе к своему спасителю.

Во дворе Белов вскочил на тотчас же приведенного ему коня, кинул мальчишке-конюху медную монету и, не оглядываясь, поехал по дороге к Верхнему парку. Скрип колес известил его, что мужик направил возок следом.

Настя очнулась от резкого противного запаха. Первое, что она увидела, когда открыла глаза, было дымящееся перо прямо перед носом. Им размахивала симпатичная девушка в голубом платье. Анастасия вспомнила её имя – Лизетта, фрейлина императрицы.

– Ну, наконец-то! – Воскликнула Лизетта, убирая перо. – Вы так меня напугали!

– Простите, – прошептала девушка, растерянно оглядываясь по сторонам.

Она сидела в небольшой комнате, стены которой были затянуты изумрудно-зеленым шелком с затканными кремовыми и голубыми розами. Белые двери были богато украшены позолоченной резьбой, а на стенах висели портреты государей: Петра Великого и ныне царствующей Елисаветы.

Еще две девушки в почти одинаковых голубых платьях сидели напротив и с сочувствием смотрели на новенькую. У каждой на плече был приколот шифр из бриллиантов и жемчуга, означавший, что фрейлины государыни сейчас при исполнении своих обязанностей.

Под этими взглядами Анастасия окончательно смутилась и хотела встать, но Лизетта удержала её.

– Вы все еще бледны. Посидите здесь.

– Но… я же помешаю вам! – возразила Настя.

– Пустое! Мы все равно должны сидеть здесь, пока нас не позовут, – махнула рукой одна из фрейлин, – Я – Катерина, а это, – она кивнула на свою подругу, – Анна.

– Настя… Анастасия, то есть…

– Вот и знакомы будем! – радостно провозгласила Лизетта.

В ответ Настя слабо улыбнулась.

Она недолго пробыла во фрейлинской. Как только ее новые подруги убедились, что новенькая пришла в себя, а также, что она не намерена рассказывать, что приключилось на аудиенции у государыни, они потеряли к ней всякий интерес.

Исполняя указание, Лизетта сначала проводила Настю к князю Черкасову и передала наказ императрицы. Тот окинул девушку безразличным взглядом, коротко начертал на листе резолюцию, присыпал песком и отдал вместе с небольшим кошельком, полным монет.

– Жалование за два месяца, – недовольно пояснил князь, заметив вопросительный взгляд новой фрейлины.

– Спасибо.

– Ступайте! Ваши обязанности вам объяснят, – и он вновь занялся бумагами.

– «Вам все объяснят», – передразнила его Лизетта, когда девушки вышли из кабинета. – Жаба он! Самая натуральная! Катьке вчера денег в счет жалования не дал!

– А зачем ей деньги? – поинтересовалась Настя, сжимая в руках достаточно увесистый кошель.

– Она на балу в карты перстень проиграла. Хотела выкупить, а Черкасов денег не дал! – Лизетта вздохнула, – ладно, ты в голову не бери, у Катьки полюбовник щедрый, он перстень выкупил и ей обратно отдал. Правда приказал не играть более, а то побьет!

Настя лишь покачала головой. Нравы императорского двора действительно пугали.

– Лиз, а Лиз, – набралась смелости девушка.

– Чего?

– А у тебя полюбовник есть? – она почти выпалила это и слегка зарделась.

Фрейлина рассмеялась, заметив смущение новенькой.

– Нет, конечно, государыня это ой как не одобряет. Только Катьке-то все равно, за ней приданное большое! Из Долгоруких она. Тех, кто не в опале был.

– Понятно, – выдохнула Настя.

Лизетта хитро посмотрела на нее.

– А ты что, уже кого заприметила?

– Кого?

– Полюбовника.

– Нет, – искренне ужаснулась девушка.

Ее собеседница чуть помедлила, а потом хитро спросила:

– А правду говорят, что тебя Белов под руку к императрице ввел?

– Он… он просто мне помог, – Настя все еще стыдилась своего опрометчивого поступка и боялась рассказывать о приказе государыни.

– Ой, врешь! Гриша Белов просто так девушку под руку водить не будет! Берегись, сердцеед он знатный!

Настя лишь вздохнула и напомнила, что им надо пойти к белошвейкам. Фрейлина согласно закивала и провела в небольшое деревянное здание неподалеку от дворца.

Надзиравшая за белошвейками женщина сначала запротивилась, но Лизетта сослалась на приказ государыни, и с Настасьи сразу сняли мерки, обещая сшить положенные по циркуляру о рангах фрейлинские платья. После чего Лизавета провела девушку к деревянным домикам, располагавшимся неподалеку от парка.

– Здесь мы и живем, – улыбнулась фрейлина, подводя девушку к слегка покосившемуся крыльцу одного из домов. – Так что – добро пожаловать. Первая комната, которая больше – моя, там и располагайся. Вторая – Дашкина. Она маленькая и темная. А мне пора, – с этими словами Лизетта убежала.

Настя еще немного постояла на крыльце, пытаясь осмыслить происходящее с ней, после чего вошла в дом.

Там везде стоял запах, будто в лесу, когда ходишь по грибы. Сама комната, указанная Лизеттой была тесной и сырой. На дровах явно экономили. От излишней влаги на беленых стенах кое-где проступали пузыри, за кирпичной потрескавшейся печкой собралась паутина.

Анастасия приоткрыла окно, чтобы впустить в комнату свежий воздух, и медленно опустилась на указанную ей кровать, чувствуя, что голова идет кругом.

События ее жизни, произошедшие в одночасье, ввели девушку в полное замешательство. Советуя пасть в ноги государыни, мать Мария хотела лишь того, чтобы воспитанница избежала участи, которую монахиня испытала на себе. Будучи Волконской, мать Мария так до конца и не смирилась с насильственным постригом. Настя то и дело замечала, как наставница смотрит с монастырской стены куда-то вдаль, бормоча себе под нос явно не молитвы.

Сама же девушка не считала судьбу монахини чем-то ужасным. Лет в четырнадцать Настя, подобно всем своим подругам, мечтала и о неземной любви, и о собственном доме, где бы она жила с детьми и мужем. Став старше, Настя легко отказалась от этих грез, понимая, что без значительного приданого вряд ли она будет нужна кому-то. Да и прелести семейной жизни, видимые ей как у соседей, так и у собственных крестьян, не показались ей особо привлекательными.

Окруженная мелкопоместными дворянами, чьи имения дробились при каждом наследовании, девушка нередко лицезрела не самые привлекательные стороны супружества. Самая ближайшая ее соседка, ее ровесница, выданная замуж по сговору родителей, с целью объединить земли, часто ходила с синяками да ссадинами, даже не скрывая их.

Когда же Настя спросила причину такого, та посмотрела на нее, как на церковную дурочку, и долго объясняла о необходимости повиноваться мужу и терпеть от него все. Эта речь надолго запала девушке в голову, и по здравому размышлению Настасья решила, что не годится она в жены – слишком уж она была горяча и нетерпелива, так что прямая ей дорога не то в старые девы, не то в монастырь.

И тут как снег на голову свалилось известие об аресте отца, привезенное верным Петром, короткие заполошные сборы, слезы красавицы Глаши, и эта аудиенция, которая так резко поменяла Настину судьбу. И теперь девушка, растерянная и опустошенная, сидела в холодной комнате, ощущая, что угодила в западню, из которой ей уже не выбраться.

Если в дороге Настя дрожала от одной мысли, что осерчавшая императрица бросит ее в каземат, то теперь это казалось меньшим из тех зол, что обрушились на девушку. Замужество с незнакомцем страшило её гораздо больше. К тому же незнакомый жених был преображенцем, и, стало быть, перекидывался в зверя. В памяти всплыли последние слова матушки про оборотней, и Настасья тяжело вздохнула.

В дверь требовательно постучали, потом показалась взлохмаченная голова щуплого мальчишки, вымазанного сажей. Трубочист, догадалась Настя. Мальчишка шмыгнул носом и потер его рукой, отчего у него сажей нарисовались усы: