— Курить запрещено, — вяло сказал им вслед Истомин, всё-таки развернувший журнал.

Фото разводов в фонтане пропустил, обратив внимание только на статью, где Правдоруб потешался над администрацией Гимназии и обещал отправить сувенирные фото в рамочках в штаб эко-амазонок.

Статью о бассейне Истомин прочитал внимательнее, но опасения по поводу упоминания его имени не подтвердились, хотя Правдоруб довольно грубо прошёлся по Федотову, назвав его «тупым увальнем, неспособным поддерживать порядок». Затем автор рассуждал о том, зачем нужен бассейн в Гимназии, если «ответственные лица» не в состоянии за ним следить, и не лучше ли «прислушаться к голосу разума и отказаться от этого излишества».

Фотографии и едкие комментарии по поводу Мозгова и его появления в пьяном виде Истомин хотел пропустить. Но потом, вспомнив о своей утренней встрече с ещё трезвым Мозгом, всё же прочитал статью. Но автор никак не объяснял несостыковку, а только лишь язвил по поводу «принципов отбора преподавателей в Гимназию» и «куда смотрит Родительский комитет».

Гимназии явно грозило официальное расследование Управления образования.

При мысли об этом внутренности скрутило в узел. Однажды Истомин уже оказался объектом такого расследования и по опыту знал, что «чёрная метка» на досье может грозить чем угодно, начиная от потери работы и вплоть до пожизненного лишения лицензии или даже уголовного наказания.

В прошлый раз Истомину очень повезло, теперь же вроде бы ничего не грозило, и даже в пасквиле его не упомянули. Однако осознание того, что вызов на «беседу» обязательно поступит, вызывало тошноту. Ведь непременно станет известно, что одно расследование уже проходило, и тогда он числился не свидетелем (как он надеялся, будет в этот раз), а подозреваемым.

Хорошо ещё, про голову в шкафу тренерской никто не знает. По крайней мере, очень хотелось в это верить. Хотя кто-то же её туда положил. Если всё это вообще происходило в реальности, а не стало галлюцинацией от измотанных нервов.

— Эй, вам плохо? — из мутной пелены выплыло лицо Сони с хлопающими ресницами и бирюзовыми глазами.

— Всё нормально, — соврал Истомин, откладывая журнал.

— День тяжёлый? — ухмыльнулась Дина, с ногами залезая на диван.

— Точно. — Тошнота не проходила. — Думаю, вам пора идти. Отбой через пять минут.

— Ну и скука.

Девочки слезли с дивана. Уже в дверях Дина обернулась и со смешком спросила:

— Как думаете, эти личинки съедобные?

Соня ткнула подругу в бок, и та засмеялась в голос:

— Наверное, уж получше пищевых брикетов.

За десять дней до Нового года начались каникулы. Расследование Управления образования, связанное с публикациями Праводоруба, постоянное присутствие в Гимназии Инспекторов, вызовы для «бесед» — всё это срывало учебный процесс, добавляя суеты к общей тревожной обстановке.

Дурного настроения и нервозности добавляли журналисты, дежурившие у ворот школы и смакующие детали скандалов. Руководство поначалу вроде бы сумело замять детали происшествий в душевой и раздевалке, но теперь всё всплыло, и репортёры гонялись за мерзкими подробностями. Федотов полностью расклеился и взял отпуск, а Истомин, устав от преследования репортёров, проводил дни в тренерской, выходя только для занятий.

К концу месяца работы сильно прибавилось — предстояло проверить внушительную стопку итоговых эссе. В его старой школе (как и в большинстве традиционных учебных заведений) валеология считалась дисциплиной по выбору, но в «Скандерии» существовало правило о всестороннем развитии личности, так что со сменой статуса педагога дополнительного образования на «предметника» Истомин получил увеличение как дохода, так и нагрузки.

За полгода он натренировался писать лишь печатными буквами, пропись так и осталась для него магическим действом, доступным лишь избранным. А таких избранных в Гимназии было полно.

Каллиграфический почерк Агнессы Русаковой с петельками и завитками вообще пришлось сфотографировать и загрузить в программу, которая перевела эссе в обычный печатный текст. Так и не придумав ни одного толкового замечания к работе, Истомин вывел десятку.

А некоторые почерки даже программа не смогла разобрать. Когда перед глазами поплыли разноцветные ленты, Истомин отложил стопку писанины и посмотрел на часы. Кажется, новогодний концерт уже должен завершиться, но из окна тренерской всё ещё виднелись разноцветные лучи, направленные от школьного сада в небо. Засигналил коммуникатор — звонила мама.

— Да? — Истомин приготовился натянуть радостно-возбуждённый тон.

— Что у вас там происходит? — с ходу обеспокоенно спросила мама.

— Где? — не понял сын.

— Что это за история с расчленёнкой на балу? Что это за ужас? С тобой всё хорошо?

— Со мной всё хорошо, — пробормотал Истомин. Ему никак не удавалось перестроиться и уловить суть разговора.

— Это, что, чья-то шутка?

— Наверное.

— Тоже мне, шутники. Когда тебя ждать?

— Как договаривались. Мне надо идти. — Пришлось соврать, чтобы хоть как-то разобраться в навалившемся сумбуре.

— Идти надо. Хоть бы раз с матерью нормально поговорил. — На этом мама отключилась.

В сознании маячило слово «расчленёнка». Мелькнула голова Русаковой в шкафу, тут же вспотели ладони. Только не это. Выйдя в Сеть, Истомин мгновенно обнаружил причину маминых расспросов. Ролик под названием «Гимназия самоубийц» мелькал во всех заголовках.

Запустив первое попавшееся видео, Истомин увидел на экране главный зал Гимназии. Ведущая новогоднего бала, куколка по имени Моника, в узком красном платье с вырезом по ноге, белозубо улыбаясь алыми губами, сыпала со сцены банальностями.

Нажав на паузу, Истомин снова посмотрел в окно. В середине декабря, когда выпало достаточно снега для лыжных занятий, он вывел девятый курс на поле. Бег на лыжах, даже по такому небольшому кругу, да ещё с заездом и спуском с пологой горки, мало кому давался хорошо, так что приходилось проявлять максимум снисхождения и вытаскивать студентов из сугробов, куда они падали каждые пять минут.

Одна из девочек с театрального факультета всё морщилась и никак не могла обрести равновесие, а потом со слезами плюхнулась в снег, сбросила лыжи и стянула ботинки. По её вязаным носкам расползались бурые пятна. Самый шустрый мальчишка прямо на лыжах побежал за школьным врачом, а Истомин присел, чтобы помочь ревущей девочке снять носки. И тут прямо над его ухом кто-то самодовольно хихикнул. Пострадавшая девочка вскочила и, перепрыгнув через ошарашенного педагога, вцепилась в лицо другой студентке, и они вместе повалились в снег. Расцепить визжащий комок когтей, волос и зубов оказалось непросто. Наконец Истомин оттащил пострадавшую. Радостной хохотушкой оказалась Моника.

— Это ты сделала! — вопила та, чьи стопы оставляли на снегу алые следы. — Это всё из-за концерта! Потому что меня выбрали его вести!

— Да пошла ты, — скривившись, проговорила Моника, поправляя белокурые локоны. А потом надменно улыбнулась: — Хотя далеко ты теперь не уйдёшь.

Второй раз им не дали сцепиться другие студенты и Истомин.

После занятия он пришёл на поле и лопатой, которую взял у завхоза, забросал снегом алые контуры следов.

И теперь Моника, светящаяся и напомаженная, вела новогодний концерт. Добилась-таки своего, устранила конкурентку.

Истомин снова запустил видео. Моника объявила «небольшое видео об истории школьных балов, снятое студентами с театрального факультета» и исчезла во тьме.

С разных сторон повалил фиолетовый дым, и из-за левой портьеры на сцене показалась рука. Потом вторая. Некто, медленно, цепляясь за пол, выползал на сцену. Совсем молодой блондинистый парень в чёрной водолазке. Подтягиваясь на локтях, в полной тишине, он наконец показался до пояса, и…

В зале кто-то истошно завизжал. От парня осталась лишь половина, вместо ног мокрой, пропитанной кровью тряпкой, тянулась водолазка, оставляя на полу алую дорожку.