Какое-то время ему кажется, что он умер, потому что Роджер вдруг понимает, что не представляет себе реальности без Фредди, он не знает и не хочет знать, каково это — любить Фредди так сильно, что хочется сдохнуть каждый раз, когда тот смотрит на кого-то другого, и в то же время не иметь права быть с ним. Ему не нужен этот мир, в котором ему придётся быть для Фредди только другом и целую вечность смотреть, как тот счастлив с кем-то другим.

Роджер хочет крушить все вокруг от отчаяния, потому что он просрал свой шанс быть с тем, кого любит, и не важно, что он, по сути, в этом не виноват, да и шанса как такового, как теперь выяснилось, не было и в помине! И все же он думает, что, если бы на этом стуле минут десять назад сидело не безвольно трясущееся существо, а настоящий Роджер Тейлор, возможно, все было бы по-другому. Настоящий Роджер Тейлор не сдался бы так легко, он бы заставил Фредди хотя бы задуматься о возможности быть вместе с ним. Ведь им же, черт возьми, всегда было хорошо вместе, так какого же хрена этот мудак так себя повел?!

Злость и возмущение, пришедшие вслед за отчаянием, они как спасательный круг, и внезапный и запоздалый выброс адреналина, уносящий все переживания и страхи на своих ядовитых волнах, выедающий их кислотой до уродливых и острых краев, так, что можно порезаться. Роджера бесит, что Фредди повел себя как последняя сучка, ведь если ему не нравились поцелуи, он мог бы просто сказать об этом, а не строить из себя злую-добрую мамочку! Зачем нужно было устраивать этот допрос с пристрастием, неужели эта скотина наслаждалась его унижением и растерянностью? Одно дело — послать подальше с его никому не нужной любовью, но совсем другое — обвинять в чём-то подобном! Даже несмотря на всё происходящее Фредди — его друг, а Роджер никогда не позволил бы себе пользоваться своими друзьями, и ему чертовски больно, что Фредди думает о нём по-другому.

— Фиона, где сейчас этот гад?! — кричит Роджер, эмоции переполняют через край так, что руки трясутся от желания догнать и прибить, потому что если он не сделает хоть что-нибудь, то просто взорвется как сверхновая.

Роджер не уверен, что Фиона ответит ему, ведь Фредди имеет право скрыться, если захочет, но та на удивление быстро отвечает:

— Если ты имеешь в виду Фредди, то он на крыше — снова нарушает закон.

Роджер вскакивает и почти выбегает из дома, позабыв про обувь. Его желание восстановить справедливость и воздать по заслугам гаду, который обошелся с ним словно с дерьмом, растет с каждым шагом, оно так велико, что он даже не останавливается, когда видит Фредди, умиротворенно стоящего на самом краю крыши, курящего сигарету и стряхивающего пепел вниз.

Роджер со всего маху бьет его по руке, так, что истлевшая сигарета вылетает из пальцев и пропадает в мареве раннего утра. И это именно то, что надо сейчас исстрадавшемуся сердцу Роджера: видеть растерянность и удивление на лице Фреда.

— Какого хуя, дорогуша? — невольно вырывается у него.

Фредди ошарашен лишь первые пару секунд, когда взъерошенный и злой Тейлор с сияющими глазами Немезиды появляется рядом. Фредди словно видит в нём отражение себя вчерашнего и по этой причине понимает, чем может кончиться дело. Он не удивлен, что тот пришел, наверное, этого следовало ожидать, это же Роджер… Так что он догадывается, что сейчас, скорее всего, произойдет, но отчего-то желание сопротивляться и спорить пропадает. Если Роджер хочет ему вмазать, то Фредди согласен с тем, что заслужил это, они оба заслужили хорошую трепку, если уж честно.

Роджер видит какое-то непонятное ему смирение в глазах Фредди, но у него просто нет сил задумываться над этим. Он спешит высказать, что хотел, спешит сделать, что задумал, желая восстановить хоть крупицу справедливости и показать Фреду, что тот ему не указ!

—  Пришел сказать, что пошел ты нахер, Фредди, со своими подозрениями! Я буду целовать кого и когда захочу, ясно?! И если я захочу целовать именно тебя, то буду! — орет Роджер ему в лицо, наступая.

Наверное, это должно звучать наивно и жалко, по-детски что ли, но Роджер так зол, и вид у него настолько разъяренный, что Фредди невольно делает шаг назад и тут же упирается задницей в чью-то машину. Он не успевает даже переварить всё сказанное, как Роджер наваливается на него, бесцеремонно хватает за волосы и тянет на себя.

Их зубы жестко сталкиваются, это больно, но Фредди почти не ощущает боли. Поцелуй Роджера короткий и злой, но настолько неожиданный, что это выбивает из колеи сильнее, чем любая их ссора. Они почти лежат на машине, и Роджер цепляется за волосы у него на затылке так, словно собирается вот-вот выдрать их с корнем, но отчего-то медлит. Он тяжело дышит, и глаза его горят огнем, но Фредди вдруг видит в них уязвимость, которая была там несколько минут назад, когда он убегал с их кухни.

— Чертов Фредди, — говорит Роджер срывающимся голосом, потому что не может поверить, что все-таки осмелился на это, что держит Фредди в своих руках, что поцеловал и что все еще не получил по морде. Он на самом деле в шоке от себя, но тормоза уже сорваны, и он просто не может остановиться, когда наклоняется снова и опять припадает ко рту Фредди, на сей раз уже более нежно. Эти губы пьянят, Роджер теряет контроль слишком быстро, еще секунду назад он был зол и хотел лишь показать, кто в доме хозяин, а уже сейчас его с головой накрывает желание такой силы, что поцелуй становится почти болезненным — настолько он необходим и настолько сложно его прекратить.

Он терзает губы Фредди, не встречая сопротивления, но все равно держит его за волосы, словно боится, что тот в любой момент может сбежать. Фредди не отвечает, но и не препятствует, и эта покорность и безучастность, наверное, и приводит Роджера в чувство. Фредди словно застыл под ним.

Роджер с трудом отстраняется, чувствуя, как сгорает в лихорадке. Он отпускает волосы Фредди, заглядывая тому в глаза, и видит там такую непроглядную черноту, что не разобрать ничего. Этот взгляд заставляет покрываться его тело мурашками, и Роджер, если честно, готов умереть прямо на месте, испепеленный его темным огнем, но он ни за что не пожалеет о том, что сделал. Он возбужден до боли и совершенно бесстыдно прижимается своим стояком к ноге Фреда, и тот, скорее всего, это чувствует, но Роджеру плевать. Да, он облажался, и покачать свои права не вышло, он хотел показаться крутым, а показал лишь свою заинтересованность и сейчас, похоже, огребет за это уже по-настоящему.

Однако Фредди не двигается, вместо этого он тяжело выдыхает, открывает рот, снова выдыхает, словно задыхается, и в глазах его загорается настоящая обида.

— Пошел ты на хер сам, — говорит Фред наконец, скорее, даже шепчет, и голос его слаб и надтреснут, а губы дрожат, стоит открыть рот. — Целуй того придурка, который тебе нравится, идиот.

Фредди не может двинуться с места, его словно парализует непреодолимое желание прикасаться к Роджеру и быть ближе, и пока сам Роджер жмется к нему, потираясь о его ногу своим стояком, Фредди не сможет сдвинуть с места даже танк.

— Как скажешь, стерва, — отвечает Роджер, он не знает почему, может, он сошел с ума, но взлохмаченный и потерянный Фредди, с обидой в больших блестящих глазах и зацелованными красными губами действует на него как убойная доза какого-то афродизиака. Его хочется целовать снова и снова, пока он не ответит и с губ не будут срываться стоны блаженства.

Роджер снова наваливается на него, прижимая спиной к машине, и хватает за волосы, уже не так больно, но вполне ощутимо, чтобы Фредди почувствовал его решимость. Тот по-прежнему не сопротивляется, и Роджер воспринимает это как согласие.

Фреду кажется, что он в ловушке, в очень-очень сладкой ловушке. Он, само собой, не делает ничего, чтобы остановить Роджера, когда тот снова целует его, на сей раз уже по-настоящему, и колени Фредди слабеют, как и руки, которые, кстати, словно сами по себе уже прижимают наглого барабанщика ближе.

Все обиды и разногласия рассыпаются как тлен, растворяются в этом поцелуе, и пускай это не лучшая идея — целоваться, когда рассорились вдрызг, — Фредди плевать сейчас на это. Он будет жалеть потом, он точно знает, что будет жалеть, но пока что он в раю, и ради этих минут блаженства готов пожертвовать многим.