— Вставай!

Меня разбудил этот надменный возглас прямо над ухом. Я открыл глаза. Камеру освещал яркий солнечный свет от решётки. Надо мной стоял тучный охранник, его толстые щёки лениво шевелились, словно перекатывали во рту жвачку. В правой руке он держал миску, а в левой — деревянную дубинку.

— Чего надо? — пробормотал я, сев на кровати.

— На, жри давай!

— Не хочу, — покачал я головой.

— Как хочешь? — пожал плечами боров, — Захочешь — съешь!

С этими словами он смачно харкнул в миску с едой и, поставив её на пол, удалился. Щёлкнул замок в камере, и я вновь остался один.

— Вот ублюдок! — произнёс я по-английски.

Делать было нечего, и я просто ждал. Я ходил по своей камере туда-сюда, периодически поглядывая в окошко. Сквозь решётку я видел залитую солнцем улицу. К сожалению, видимо, она была не слишком оживлённой, кроме как кирпичного дома напротив и мусорного контейнера, в котором копались жирные крысы. Время от времени я останавливался и отжимался от каменного пола, разминая свои мышцы. Рана на ноге уже не давала о себе знать, и я только мог гадать о том, как меня так быстро поставили на ноги местные индейцы. Эти знахари явно знали о ранениях гораздо больше, чем мы, бледнолицые. Сделав тридцать отжиманий, я вновь расхаживал по камере. Все мысли сходились в виде образов. Транквиландия, Дикий Билл, жуткий одноглазый солдат по имени Рамирес, Рауль, Перес, Герилья, Сэм Фьюри….

Я услышал, как партизаны открыли соседнюю дверь камеры. Спустя несколько мгновений, под конвоем провели Родриго. Выглядел он не самым лучшим образом: под глазом расплывался свежий синяк.

— Родриго! — я подскочил к своей решётке.

— А ну назад, падла! — зарычал толстозадый охранник, ударив по прутьям решётки деревянной дубинкой.

— Не волнуйтесь, сеньор Рене, — пообещал Родриго, — Я вас вытащу отсюда!

Партизаны бесцеремонно вытолкнули Родриго к лестнице, и он покорно зашагал по ней наверх. Я же продолжил своё наматывание по кругам своей обители. Так время подошло к вечеру. Родриго так и не вернулся в свою камеру. Я вновь и вновь отжимался от пола и продолжал ходить по камере. Жутко хотелось курить или, хотя бы выпить глоток хорошего пола.

Так прошёл ещё один день. Я вновь отказался от еды, поскольку, боров снова и снова удобрял баланду своим соусом харчо: утром и вечером. Я расхаживал по своей камере уже в милионный раз, пытаясь понять, что такое Транквиландия и как связаны между собой Перес, Рамирес и отравленный кокаин. Я расхаживал по своей камере, пытаясь унять стук в своей голове. Он непрерывно отстукивал какой-то собственный мотив, мешая моим мыслям собраться в кучу. Но тут, внезапно, я остановился. Стук в моей голове не прекращался. Я присел у дальней стены, и вдруг до меня дошло: стук доносится не из моей головы, а от стены. Прислушавшись к мотиву стука, я внезапно осознал: это азбука Морзе. Одно и то же сообщение, которое кто-то повторял снова и снова.

Слава Богу, я учил морзянку ещё когда служил на срочке и вскоре, написав себе шпаргалку, я прочитал адресованное мне сообщение:

— Укрепляй свой дух, Человек из Реки!

Ну, спасибо тебе, добрый индеец. Отстукав ему ответ, чтобы он не парился, я лёг на кровать. Второй день закончился. Третий день был всё такой же, как и предыдущий. Поразительно, что в Колумбии у меня подобное случалось только сейчас. Даже когда мы с Раулем находились на базе Ортеги, дни были разнообразными. Но сейчас, когда я был, будучи в тюрьме партизан, дни напоминали рутину. Я вновь расхаживал по своей темнице и размышлял.

Транквиландия. Перес. Рауль.

Я отжимался от пола.

Рамирес. Дикий Билл.

И вновь хождение по комнате.

Ортега. Герилья. ЦРУ. Парамилитарес. Кто же виноват? У кого искать ответы?

На Либертаде Эсперито опустились сумерки. Периодически я слышал чьи-то голоса на поверхности, но я не придавал им значения. Я продолжал ходить по камере, и тут у решётки мелькнула тень. Я остановился. Звук открываемой решётки и холодный голос:

— На выход!

Я сначала не осознал, что меня зовут на допрос, но повторять свой призыва партизану не пришлось. Глубоко вздохнув, я понял: если меня не отпустят, я выйду из этой камеры уже только в мешке для трупов. Сопровождающий меня партизан, не стал проявлять никакой агрессии ко мне, а только указал на лестницу. Я покорно поднялся по ней и прошёл по старому коридору. Судя по всему, комендатура была бывшим отелем или домом отдыха: некоторые панели были вырваны с корнем, обнажив бетонную кладку, но какие-то остались: цикламенового цвета, леопардового тона. Какие-то картины в позолоте партизаны решили оставить, однако все они были весьма приличные — похабщину содрали явно сразу же. Поднявшись на второй этаж, я увидел, что капитальный ремонт дома Герилья явно не проводила: всюду виднелись следы от пуль, разбитые мраморные колонны и искорёженные осколками гранат стенами. На лестничном пролёте посередине висел огромный портрет вождя пролетариата Владимира Ленина. Я коротко присвистнул: однако хорошо партизаны сохранили холст с ликом вождя.

— Направо, — скомандовал мой конвоир. Кстати, был он сам похож чем-то на Ильича: лысый, аккуратные усы и борода и тоже слегка картавил. Я лишь усмехнулся: может стоит перед тем, как меня расстреляют, сказать ему об этом?

Однако, несмотря на вечернее время, охраны в комендатуре было порядочно. У каждой двери стоял вооружённый «Калашниковым» охранник в партизанском камуфляже. Выправка у этих ребят была очень хорошей, не чета нашей роте в Легионе.

— Вот здесь! — остановился у третьей двери «Ленин», — Заходи, команданте ждёт!

Я кивнул и уверенно потянул за ручку двери, заходя внутрь. Комнату, в которую я попал, освещал тусклый свет керосиновой лампы. Пахло порохом и терпким запахом кубинских сигар. Через окно, из которого виднелись крыши домиков, слышалась трель ночных сверчков. Но, я всего лишь мельком отметил всё это, надумывая прыгать в окно, если дело предпримет очень плохой оборот для меня. Внимание моё было приковано к широкому дубовому столу, за которым сидел самый настоящий Че Гевара. Это точно был он, судя по тем изображением что я видел: широкое скуластое лицо, чёрные, как смоль волосы, усы и борода. Весёлые чёрные глаза несколько нахально изучали меня, а из слегка приоткрытых губ вылетали колечки дыма от сигары.

— Садись! — команданте жестом указал мне на табуретку перед своим стулом, и я сел, продолжая изучать хозяина кабинета, — Итак, я команданте Эрнесто, командующий войсками Герильи в этом районе! У тебя есть что сказать мне?

— Хороший у вас стул, команданте! — лишь выдавил из себя я.

Стул действительно был хорош: резной, с высокой спинкой и массивными подлокотниками, почти что полноценное кресло.

— Ты прав, — команданте затянулся сигарой, — На таких стульях в этом здании некогда восседали эксплуататоры рабочего класса Колумбии, заказывая для себя приватные танцы несчастных бедных девушек. И, скажу тебе серьёзно, в стране осталось ещё много таких стульев с такими же сидящими на них буржуями.

— Охотно верю! — согласился я.

— Ладно, это всё лирика, — команданте открыл ящик стола и вытащил оттуда пачку документов, — Теперь поговорим вот об этом!

— Что это такое? — изобразил удивление я.

— Те самые документы, которые были при капрале Вагосе, — пояснил команданте, — Он рассказал мне о том, как напали на базу Сантьяго, как он попал в деревню индейцев и встретился с тобой. Он же сказал, что вы случайно напали на грузовик официалов и наткнулись на эти документы. Теперь я хочу услышать твою версию! Итак, … Кто ты такой, для начала?

— Меня зовут Рене Десперо, — представился я, — Я в Колумбии как турист, здесь зарабатываю на обратный билет.

— Но ты где-то служил?

— Французский Иностранный Легион.

— Как ты попал в индейскую деревню? — слова команданте уже больше напоминали допрос.