От бессилия и отчаяния хотелось выть на луну. Это была минута слабости. Но сдаваться я не собирался.

С той ночи прошло две недели. Я не сделал больше ни одной попытки растопить лед между нами. Вел себя с Эллерией ровно и сдержанно. Как и раньше, по утрам заходил поздороваться, а после ужина провожал до спальни и желал спокойной ночи. Но бог свидетель, как же тяжело мне это давалось – когда уже держал ее в объятиях и был в миллиметре от того, чтобы она стала моей.

Хотя к чему иллюзии? Моей она не стала бы, даже пойди я на поводу у желания. Не в том смысле, который я вкладывал в это. Только ее тело – его мне было слишком мало. Когда-то вполне мог довольствоваться этим. С ней – нет.

Сидеть рядом за ужином, разговаривать, смотреть на нее, каждый раз натыкаясь на испуганное выражение и ледяной тон, - вот что было пыткой. Чем бы я ни занимался, куда бы ни шел, в голове крутилось, как заевшая пластинка: что произошло между Эллерией и Гергисом и можно ли это исправить.

Тем временем лето подошло к концу. В северных провинциях оно мало отличалось от питерского – такое же короткое, холодное и дождливое. По-настоящему жарких дней набиралось хорошо если с десяток. В середине осени нам предстоял переезд в столицу. По правде, я не понимал, в чем смысл проводить там по полгода, оставляя за себя управляющего, но так уж было заведено.

Наступил первый день лунной недели. Исчисление времени в этом мире, как и у нас, строилось под солнце и луну. Один оборот земли вокруг солнца – год. Кстати, здесь знали, что земля вращается вокруг солнца, а не наоборот. Месяц – четыре фазы лунного цикла, двадцать восемь дней. А чтобы состыковать между собой солнце и луну, после трех месяцев каждого времени года добавлялась недостающая неделя, которую так и называли - лунной. К ней были прикручены всякие религиозные церемонии, достаточно мутные.

День выдался ясный и теплый, я вышел в сад и увидел Эллерию, сидящую на скамейке с Мариллой на руках. Мии рядом не было: я приказал ей во время прогулок принцессы держаться поодаль, но так, чтобы видеть все, чем она занимается и с кем разговаривает.

Трудно сказать, сколько я стоял и смотрел на них. А потом не выдержал, подошел и сел рядом. Марилла потянулась ко мне, и я забрал ее у Эллерии. И сразу же маленькая цепкая лапка ухватила меня за нос.

Я приходил к ней каждый день. Сначала – через не хочу. Это был не мой ребенок. Даже если Эллерия родила его от Гергиса и я, в силу обстоятельств, приходился девочке биологическим отцом, мое сознание в этом процессе не участвовало. Но именно оно подсказывало, что в сложившейся ситуации я должен ее если не полюбить, то хотя бы привыкнуть к ней. И я привыкал – постепенно. Она уже не казалась мне страшной и сморщенной. Напротив, вполне симпатичный ребенок. Нянька уверяла, что Марилла похожа на мать, и я действительно начал различать в ее маленьком личике черты Эллерии.

Но однажды девочка улыбнулась, протянула ручку и схватила меня за нос. И что-то во мне дрогнуло. И это стало нашим ежедневным ритуалом. Она улыбалась до ушей, пускала слюни мне на куртку и тискала мой нос. А я таял и тоже растекался в блаженной улыбке. И уже не думал о том, что к ее появлению на свет имею только формальное отношение – а может, и вообще никакого.

Пытаясь нащупать пальчики Мариллы, Эллерия коснулась моей руки, и я вздрогнул, словно дернуло током. А вслед за этим она задала вопрос, которым мучился все время: что произошло между нами, после чего ей хочется держаться от меня подальше. И это она еще мягко выразилась!

И вдруг ответ пришел сам собой – чередой вспышек-кадров, настолько отвратительных, что к горлу подкатила тошнота. Гергис грубо, по-хамски вел себя с ней в повседневном общении, но главное – в постели, умышленно причиняя боль, унижая, заставляя делать то, чего она не хотела. И хуже всего было всплывшее последним, задержавшись перед глазами гораздо дольше, в деталях.

Войдя в спальню Гергиса, Эллерия застала его в чем мать родила, верхом на какой-то девице. Нисколько не смутившись, тот предложил присоединиться. Когда жена назвала его скотиной, встал, отвесил ей оплеуху, швырнул на кровать и взял силой, зажимая рот ладонью. А потом выставил за дверь и продолжил с девушкой. Той же ночью Гергис пришел к Эллерии в спальню и повторил то же самое. Сказав в заключение, что будет трахать кого захочет и когда захочет, а ее дело – помалкивать и раздвигать ноги.

Вся эта кинохроника заняла от силы несколько секунд, но мне они показались вечностью. Прижимая к себе Мариллу, я впился через штаны ногтями в колено. Боль помогла взять себя в руки и ответить так спокойно, как только мог:

- Я вел себя с вами не лучшим образом. Слишком грубо. Мне очень жаль.

И предположил, что, может быть, теперь, когда она ничего этого не помнит, мы могли бы начать сначала.

Идиот! Ее отвращение наверняка залегло намного глубже памяти. И Эллерия немедленно это подтвердила. Заявив, что она все равно останется моей женой до самой смерти, я отдал ей Мариллу и ушел. Только после этого сообразив, насколько неоднозначно можно было истолковать эту мою фразу.

Себе хотелось надавать по роже. Что б я сделал с Гергисом, попадись он мне… Эллерия была права – натуральная скотина. Да нет, я бы назвал его совсем иначе.

День шел своей чередой. Я сидел в кабинете, ко мне заходили приехавшие с докладами чиновники, секретарь приносил на подпись какие-то бумаги. Я все читал, ставил печать, слушал, отдавал распоряжения, а в мыслях крутилось совсем другое.

Почему он вдруг так  изменился? Что с ним произошло? Словно его заколдовали.

Заколдовали?..

Когда этот поток понемногу рассосался, я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, пытаясь хоть как-то собрать рассыпавшиеся кусочки мозаики. Но сосредоточиться не удалось: в дверь постучали, а секретаря я отпустил. И поэтому крикнул, потирая виски:

- Войдите!

- Прошу прощения, господин, - на пороге топталась Мия.

Обычно она приходила ко мне по вечерам, перед ужином, с подробным докладом о своей хозяйке. И если вдруг заявилась во внеурочное время, значит, причина была веской.

- Зайди и закрой дверь! – приказал я.

- Господин, вы не разрешили мне подходить близко, когда принцесса в саду, - прикрыв дверь, она все же осталась стоять у порога. – Поэтому я не могу утверждать, но мне показалось, что она с кем-то разговаривала. Может, конечно, сама с собой, но я сомневаюсь.

- Когда это было? Сегодня?

- Да. Вы ушли, а вслед за вами кормилица с девочкой. Принцесса осталась одна, и мне показалось, кто-то прятался за кустом рядом со скамейкой. Она сидела, повернувшись в ту сторону, и что-то говорила, очень тихо, я не могла разобрать издали. И не все время говорила, а как будто ей отвечали. Этот человек, наверно, убежал, когда я подошла ближе. Песок на дорожках громко скрипит под ногами.

Прекрасно! Если гора не идет к Магомеду… Любовничек соскучился и притащился сам. Записка и прочие обстоятельства прозрачно намекали, что он не из замка. Значит, либо вхож сюда, может, даже из тех, кто приезжал по делам, либо пробрался тайком. Единственное место, где нет постоянной стражи, - задняя калитка, через которую в Одден попал и я. Но тогда она была не заперта. Кто же открыл ее сейчас?

Словно услышав мои мысли, Мия нерешительно добавила:

- Не знаю, связано ли это как-то, но два дня назад в стражу заступил Альгис, брат Ириты. Бывшей служанки принцессы.

Вот как? А это уже интереснее.

С рыжей Гергис точно не спал. Возможно, она была не в его вкусе или просто очередь не дошла. Тут я ничего не мог сказать, потому что это касалось чувств и эмоций, которые не сохранились. Конечно, ее брат вполне мог провести тайком в замок дружка Эллерии, но интуиция подсказывала: скорее, это была сама лиса. С весточкой от означенного дружка.

Еще не представляя, как буду вентилировать ситуацию, я отпустил Мию и вышел во внешний двор, направляясь к воротам. И тут на ловца выскочил зверь – старший из стражников.