Это кино о том, как стюардессинской внешности блондинка и просто домашняя брюнетка в разное время лежали под немцами и за то пользовались ненавистью пожилых и молодых, – только одной… (чуть не написал «повезло») только одной не повезло меньше, а другой больше, и та, которой не повезло меньше, сочинила для сына другую, приличную, гордую историю этой войны и этого подвала, которая нас устраивала семьдесят лет, а теперь устраивать перестала, – и режиссер Бондарчук рассказал, как было на самом деле, все равно подписываясь под ее гордой сказкой большими буквами.

Это фильм о том, как разведгруппа «Калуга» дважды не выполнила задачу, потому что и задачи на той войне ставились непосильные, и на выполнение их никто не рассчитывал, и сверхзадача для всех была одна: пустить немцу побольше юшки – а с ней худо-бедно справились и страна, и Калуга, и разведгруппа, названная в ее честь. И эта сверхзадача исстари бесила и по сей день бесит белые страны-победительницы, которые войну начинают, потом сочиняют для побежденных законы этой войны, а потом карают за их нарушение тех, кто усвоил высшую истину: у войны никаких законов нет, вали всякую тварь, что попадется под нож. А после тех, кому повезло меньше, вешает нюрнбергский трибунал, а те, кому повезло больше, жалуются с трибуны ООН на бандитов и террористов, с которыми ну совершенно невозможно воевать, потому что «воюют они не для победы, а для мести». А бандиты тем временем считают остаток гранат и траекторию рикошета последнего наличного снаряда.

Потому что боеприпасов у цветных наций всегда недобор, а в избытке только людей, которых можно не считать, да никто и не считает. И этой готовностью положить прорву своих за десяток чужих цветные нации и отличаются от белых народов-победителей, за что белые считают их варварами и всячески дискриминируют в мирной жизни. И эту принадлежность своей нации к третьему миру, а не к белой элите режиссер Бондарчук, кажется, очень хорошо понимает, потому что после каждого боя разведгруппа «Калуга» выглядит сущими неграми и чертями из преисподней – столько вокруг сажи, копоти, кирпичной пыли и прочих отходов войны.

И самую-пресамую сверхзадачу – упасти от огня деву Катю – они исполняют тоже, коль скоро рассказ ведется от лица пожилого спасателя-международника, рожденного в том хлеву полугодом позже, когда стаял снег, а наши принимали первую за войну капитуляцию. Конечно, догадка о Втором пришествии и обращении Сталинграда в новый русский Вифлеем может показаться и чрезмерной, но так уж повелось, что все мальчики военного рождения родятся не просто так, а с глубоким смыслом. Если так, то вывести Богоявленье из самой бесчеловечной за два тысячелетия бойни, да еще путем смешения вражьих кровей, то есть без швов соединить ультранациональный миф с архиглобалистским – ход, воистину достойный величия. Особенно своей ненарочитостью, отсутствием этих удостоверяющих нимбов, цитат из Писания, всадников Апокалипсиса, с ходу переводящих действие в библейский регистр, – как хочешь, так и трактуй.

Хочу так.

Ибо семьдесят лет без большой войны в эпоху крайнего обострения конкуренции есть большое гуманитарное свершение, ставшее возможным только после большой кровопускательной прививки, причем на самом пороге овладения сверхоружием тотального уничтожения. По прошествии этих семидесяти лет и по мере равноудаления от войны в нас глохнет злоба, а в немцах вина, и они все чаще поднимают язык о своих массово изнасилованных бабушках и о том, сколько в них непрошеной русской крови. Так им режиссер Бондарчук теперь напоминает, сколько в нас непрошеной немецкой и что за ту начатую ими и законченную нами войну мы довольно сильно и противоестественно породнились, что и приближает мир к исходному замыслу; так что пусть заткнутся, ибо какие меж родней разборки. «Твой отец моего убил», – это семьдесят лет звучало гордо и звало ко гневу и моральному отмщению. Сегодня выходит: наш папа убил нашего папу и правильно сделал.

Это и честнее, и всечеловечней, и, невзирая на все счеты друг к другу, намекает на довольно близкий генетический код. Всечеловеческое стирание разницы меж людьми сначала внутри одного племени, а после и меж племенами в ходе конфликта, внешне противоречащего самой идее человека, – мощное прозрение, и обдумывать его еще долгонько придется.

Это так, черновик.

P. S. Это довольно беспорядочные заметки – но, когда немец опять начинает, совершенно невозможно писать, потому что задувает коптилку и с потолка сыплется всякая дрянь.

И не надо, Федор Сергеич, так орать, я все равно ничего не слышу.

К столетию со дня рождения Николая Кузнецова

России трудно вставить дискант в хоровую атлантическую анафему терроризму. Ибо террор – оружие слабого, а страна знавала времена похуже, чем главный крестоносец мира США. Туго, с неохотой и не до конца осудили у нас первомартовцев, «Народную волю», Меркадера и ликвидаторов Бандеры (их-то за что?).

Но остается и останется в нашей истории неприкасаемый чистодел, ас «мокрых» операций, суперстар индивидуального террора.

Герой Советского Союза Николай Иванович Кузнецов

Как многие в его цеху, Кузнецов был убит своими. По мудрому изречению оккупантов из «Города мастеров», «народного героя должен сразить не меч чужестранца, а рука его же соотечественника». По всей видимости, смерть Кузнецова следует считать вторым после убийства генерала Ватутина триумфом УПА – украинских антисоветских партизан («Кто это там свои? – проворчат на Украине. – Москаль мене не брат»). Триумфом случайным. По мере отступления немцев и отката партизанских соединений вместе с ними в глубь правобережной Украины, население становилось все более нелояльным к красным. Плутая по лесам, Кузнецов с группой просто вышел не на тот хутор и погиб в бою с бандгруппой (версия о самоподрыве была придумана позже для красоты изложения). В биографический фильм «Сильные духом» стычка не попала: дабы не марать единство советского народа перед лицом захватчиков, авторы переписали конец – там Кузнецов и его люди погибали в перестрелке с немецким патрулем при проверке документов.

По рейтингу популярности фильм занял 28-е прокатное место за всю историю советского кино (в год выхода – 15-е). Одно это прозрачно указывает на отношение советского народа к террору.

В истории разведки Кузнецов оказался личностью уникальной: он был «инициативщиком». С детства хотел в разведку, с детства учил язык вероятного противника – таких обычно не берут, полагаясь на собственную селекцию. Однако выдающиеся лингвистические данные соискателя были оценены «конторой» в полной мере: уже к 27 годам дважды исключенный из комсомола уралец знал шесть диалектов немецкого, коми, польский и украинский – за три года до войны уже представляя собой идеальный кадр для работы в ближнем советском тылу (господи, коми-то ему был зачем? на случай необоснованного ареста и ссылки?). Уже с 1938 г. Кузнецова используют для внутрироссийских вербовок в среде дипкорпуса, а с началом войны – рекомендуют к работе по линии «Т» (террор) в 4-м управлении генерала Судоплатова. К работе он приступает поздно, осенью 43-го – но с редкостной результативностью. За полгода спецопераций пехотным обер-лейтенантом Паулем Зибертом в Ровно и Львове ликвидированы:

заместитель рейскомиссара Украины Пауль Даргель (выжил при взрыве, потерял обе ноги);

вице-губернатор Галиции Отто Бауэр;

начальник канцелярии губернаторства Генрих Шнайдер;

верховный судья Украины Альфред Функ;

начштаба антипартизанских соединений генерал Макс Ильген;

заместитель рейхскомиссара по финансам Ганс Гель.

Гель попал под раздачу случайно: он был с Даргелем в одних чинах и походил на него внешне. После досадных обознатушек обер-лейтенант, подходя к объекту на улице, всегда спрашивал его имя.