– Они уже проголосовали?

– Они начали совещаться. Скоро будет вынесено решение.

Повисло молчание, нарушаемое лишь пением сверчка. И. Ти. продолжал:

– Юрий Ильич, мне неловко просить вас об этом в таких обстоятельствах, но все же… Пусть этот разговор остается между нами. Если Hörnerträger узнает, это может стоить мне работы…

Мармеладов подмигнул и поджег сигару. Я отвез И. Ти. домой. Мы молчали всю дорогу. Я обещал подвезти И. Ти. завтра утром. Когда он выходил из машины, я спросил:

– Что это все-таки за слово, о котором говорил Мармеладов?

– Я не знаю, – пожал плечами И. Ти. – Может быть, это просто херня какая-то.

И он захлопнул дверцу.

В ту ночь И. Ти. мало спал. Необычайные события прошедшего дня расстроили его нервы. Возможно, полнолуние и жара также были тому причиной. Он лежал, уставившись в ткань навеса от комаров больше часа, прежде чем смог уснуть.

Внезапно он проснулся и понял, что едет в карете. Он выглянул из окна и увидел, что его карета движется в составе похоронной процессии. Череда карет медленно тянулась по узкому мосту, за которым пыльная дорога поднималась вверх, к кладбищенской церкви. Процессию сопровождало человек пятьдесят, одетых во все черное. Они пешком шли за катафалком. И. Ти. углубился в плюшевом сиденье и попытался припомнить, кого же хоронят. Внезапно в окне показалась шляпа с черной траурной лентой. Какое-то знакомое лицо показалось в окне, приподняв в знак приветствия шляпу. Это был один из пеших участников процессии. Экипаж двинулся вперед, и лицо исчезло. «Где я мог его видеть?» – задумался И. Ти. Вдруг он понял: это же был Достоевский! Без сомнения, это был он. Тут лицо появилось в окне еще раз. У И. Ти. мороз пошел по коже. Когда же лицо возникло в окне в третий раз, И. Ти. задернул занавеску и крикнул вознице, чтобы тот поворачивал в город. И. Ти. упал на пол, когда карета затряслась по разбитым колеям. Его сердце билось, как у загнанного кролика.

Затем он проснулся и понял, что находится где-то в трактире, в темном полуподвале. Снаружи доносился воскресный перезвон колоколов, а трактир был полон табачного дыма, звона бокалов, позвякиванья шпор и стука бильярдных шаров. И. Ти. маленькими глоточками пил водку и с удивлением оглядывался по сторонам. Мимо прошла молодая, пышно одетая женщина под руку с кавалерийским офицером. Свирепого вида мужик внезапно схватил одного из пьяненьких клиентов за рыжую густую бороду и выволок на улицу. За соседним столом лежал головой на столе мужчина средних лет. Он вдруг пришел в себя, выпрямился на стуле и поднялся на ноги. И. Ти. показалось, что он его уже где-то видел. Пьяный незнакомец кивнул И. Ти., с трудом держась на ногах, и проговорил: «Профессор Пух, позвольте представиться: Федор Михайлович Достоевский, несправедливо отстраненный от дел!» Он оперся рукой на плечо И. Ти. и наклонился, чтобы его поцеловать в щеку, но И. Ти. встал и отступил на шаг. Незнакомец придвинулся ближе и пробормотал: «Давайте выпьем на брудершафт». Но споткнулся за стул и упал. Он стукнулся головой; раздался звук, похожий на треск расколовшегося кокоса. И. Ти. заметил струйку крови, сочащуюся из-за уха. В ужасе он бросился к дверям.

Но потом он проснулся, и оказалось, что он идет по пустынной городской площади. Он очень торопился куда-то, только никак не мог припомнить, куда именно. Напряженно соображая, куда он шел, он вдруг увидел человека, лежащего посреди площади. Подойдя ближе, он увидел, что человек этот бьется в припадке. И. Ти. нагнулся над ним и понял, что перед ним тот же самый человек, которого он встретил в трактире. Только теперь он был чисто выбрит. Глаза несчастного эпилептика вылезали из орбит, изо рта шла пена. И. Ти. закрыл лицо руками и побежал прочь по булыжникам. Но прежде, чем убежал, эпилептик узнал его. И. Ти. в этом не сомневался.

Потом он проснулся. Было туманное утро. Туман был так густ, что уже в двенадцати метрах ничего нельзя было разглядеть. Они маршировали в полном обмундировании. Их было пятеро. Каждый нес мушкет. И. Ти. не знал, как маршировать, и капитан тыкал его сзади штыком при каждом шаге, что только осложняло все дело. Откуда-то доносился шум невидимой в тумане толпы. Им приказали остановиться и зарядить мушкеты. И. Ти. не умел заряжать мушкет. Он поглядел на других солдат и несколько удивился, узнав в них Альфонсо Пристойле, Десять Галлонов, Тфуттинутти и Жан-Жака Калина. Они не обратили на него ни малейшего внимания и продолжали заниматься своим делом.

В шести метрах от них у каменной стены стоял человек. Руки его были связаны спереди, лицо закрыто черной повязкой. Справа стояла группка взволнованных людей. Вероятно, это были родственники обреченного. И. Ти. узнал некоторых из них. Тут были Николай Ильич Снегирев и его сын Илюша, Илья Мурин, Егор Ильич Ростанев и его сын Илюша, брандмейстер Илья Ильич, пьяница Емельян Ильич, Павел Трусоцкий. Слева, затянутые в корсет, в пышных юбках с огромными турнюрами, Хельвина и Хельга злобно поторапливали стрелков с казнью.

И. Ти. пытаясь зарядить свой мушкет, рассыпал порох, а потом еще и пуля выкатилась из ствола. Капитан отдал приказ: «Готовьсь!». И. Ти. заторопился, но пуля снова выкатилась из ствола. Кто-то ударил его по затылку саблей плашмя. Он содрогнулся от удара, обернулся и увидел лошадиную челюсть и разинутый в крике рот капитана Hörnerträger'а. «Пли!» Раздалось четыре выстрела и вдогонку холостой выстрел И. Ти. Когда дым от выстрелов рассеялся, И. Ти. увидел, как пытается встать на ноги умирающий человек, хватаясь за голову связанными руками. Но тут Хельвина и Хельга прикончили его выстрелами из своих дамских пистолетиков, скрытых в лисьих муфтах.

Женщины и дети, стоявшие справа, при звуке выстрелов зарыдали. Мужчины горестно склонили головы. Внезапно из тумана показался курьер на белом коне. В руках у него был белый пакет с большой золотой печатью. «Я не опоздал?» – вскричал курьер, подергивая вожжами, чтобы утихомирить ретивого коня. И. Ти. взглянул на свои часы, но рука Микки Мауса, служившая стрелкой, бесполезно болталась внутри пластикового корпуса. Трое солдат унесли окровавленное тело, сняв повязку с лица. Стала отчетливо видна голова казненного с глубокими залысинами. Лицо было обезображено ранами от выстрелов, уцелел только один глаз, но И. Ти. все же узнал в казненном Достоевского. За мгновение до того, как и этот единственный глаз залила черная жижа из простреленного лба, он узнал И. Ти. И. Ти. был в этом уверен. В ужасе он бросился бежать, но куда бы он ни бежал, штык всегда указывал на него: капитан Hörnerträger и рядовые – Пристойле, Тфуттинутти, Салли и Калин – следовали за ним. Потом он проснулся.

На следующий день в часовне колледжа состоялась особая служба, как и распорядился президент колледжа. Только немногие посвященные имели доступ к последним сведениям о состоянии декана Колдбурна. Общая путаница происходила также оттого, что никто не знал, заздравная будет служба или заупокойная. Умер ли Колдбурн или еще цеплялся за жизнь – никому не было известно.

К одиннадцати часам утра около ста человек собралось у дверей церкви. Ровно в одиннадцать почтенные мужи и жены науки начали заходить вовнутрь. Как и положено в таких торжественных случаях, администрация колледжа, зажиточные спонсоры и прочие лучшие представители общества заняли первые три ряда. Даже выдающийся Джонатан Стаутон и судья Уильям Корвин почтили своим присутствием собрание. В следующем ряду разместились директора отделений, которые, следуя врожденному чувству приличия, свойственному людям их положения, заняли предназначенные места. Пятый ряд остался незанятым, символизируя собой зияющую пропасть, отделяющую сильных мира сего от простых смертных. Остальные ряды, подальше и похуже, были заняты рядовыми сотрудниками колледжа, допущенными в церковь. Некоторые из них рассаживались, руководствуясь врожденным чувством, что их место рядом с администрацией, другие же не руководствовались никакими чувствами вообще. Остальных (в основном это были преподаватели без постоянного места в колледже) пригласили послушать трансляцию службы по местному радио в спортивном зале.