В полумраке Фэйрфакс различил голый земляной пол, засыпанный соломой и опилками. Судя по всему, на ночь в дом загоняли скотину, чтобы она была в тепле и никто не увел ее со двора. Приставная лестница вела на чердак. В маленьком, обложенном кирпичами очаге шипели сырые дрова. Перед ним на табуретке сидела старуха, посасывая короткую трубку. Вонь стояла такая, что у Фэйрфакса заслезились глаза: пахло людьми и животными, мочой и испражнениями, разваренной едой, древесным и табачным дымом, аммиаком, выделяемым прелой соломой. Ребятишки сгрудились позади них в дверях, заслоняя дневной свет.

Когда глаза привыкли к темноте, Фэйрфакс различил в углу матрас, заваленный каким-то тряпьем. Ревел подошел к нему и присел на корточки.

– Ханна, я привел священника, – ласково произнес он.

Куча тряпья зашевелилась, и из нее показалась худое белое лицо.

– Отец Лэйси?

– Нет, я отец Фэйрфакс. – Он с протянутыми руками подошел к матрасу. Роуз стояла в отдалении, переминаясь с ноги на ногу и наблюдая за ним. – Можно взглянуть?

Ревел осторожно убрал простыню. Женщина судорожно прижимала к груди младенца. Он был сизо-голубого цвета, точно такого же, как вены на ее голых белых грудях, разбухших от молока. У нее не было сил поднять его. Ревел осторожно взял ребенка из рук жены и передал Фэйрфаксу. Маленькое тельце было холодным и легким, как у мертвой птички. Фэйрфакс в отчаянии огляделся по сторонам и наткнулся на взгляд Роуз. Та отвела глаза. Ему следовало отказаться от проведения обряда. Хороший священник нашел бы слова для того, чтобы объяснить неисповедимость Божьей воли, и не предлагал бы лживого утешения. Фэйрфакс знал это, но у него не хватило духу.

– Богом молю, скажите, она ведь еще не умерла, правда?

– Нет, нет. Мы успели вовремя. – Фэйрфакс пристроил детское тельце в сгибе левой руки, а правой принялся листать молитвенник. – Можно мне света? И воды. Дети, почему бы вам не подойти ближе и не присоединиться к нам?

Четверо ребятишек собрались вокруг. Старуха тяжело поднялась с табуретки, подала ему деревянный кувшин с водой и встала у него за спиной, держа над его плечом огарок свечи. Он чувствовал ее зловонное свистящее дыхание.

– Как вы хотите ее назвать?

Ревел посмотрел на жену.

– Джудит Элизабет, – сказала та.

Он кивнул.

Фэйрфакс слегка полил водой сморщенное личико:

– Джудит Элизабет, крещаю тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

– Аминь.

– Преклоним колени все вместе? – Он повернул молитвенник к огню свечи, но слова и без того были ему хорошо – слишком хорошо – известны. – Мы возносим свои хвалы Тебе, Отец наш милосердный, за то, что Ты благоволением Своим возродил Джудит Элизабет от Святого Духа, признал ее как нареченное дитя Твое и принял в лоно Святой Церкви. Смиренно молим Тебя: яко ныне причастна она смерти Сына Твоего, так же пусть будет причастна и Его воскрешения, и с остальными святыми сможет унаследовать вечное царствие Твое через возлюбленного Сына Твоего Иисуса Христа, Господа нашего. Аминь.

Повисло молчание, потом один из ребятишек спросил:

– Она уже умерла, да?

– Думаю, да. Упокой Господь ее душу! – Фэйрфакс вернул малышку в объятия матери. – Но мы успели вовремя.

Он стоял посреди утоптанного пятачка земли, опустив руки, запрокинув лицо к небу, и вдыхал запахи скотного двора. Беднейшие кварталы Эксетера всегда вызывали у него потрясение, но тишина и уединение, среди которых обитали деревенские бедняки, почему-то производили еще более гнетущее впечатление. Неудивительно, что после Упадка люди вновь обратились к Богу: им просто необходимо было верить в то, что есть другая, лучшая жизнь, в то время как древние со всеми их удобствами вполне могли существовать и без веры. Хотя… В его памяти вспыли странные, малопонятные фразы из письма Моргенстерна. «Мы считаем, что наше общество достигло такого уровня развития, который делает его беспрецедентно уязвимым перед тотальным коллапсом… Ключевые отрасли и технологии могут пострадать настолько, что наши шансы на возвращение к прежней ситуации станут таять с пугающей быстротой». Чего-чего, а веры у древних было предостаточно. Их Богом была наука, и этот Бог отвернулся от них.

Присутствие Фэйрфакса в Свинарнях вызвало переполох. Люди глазели на него из открытых дверей. Некоторые лица он вспомнил – видел на поминках. Худые босоногие ребятишки, самый высокий из которых едва доставал ему до груди, носились вокруг него, крича и размахивая руками. В руках они держали деревянные кресты, то резко опуская их вниз, то описывая ими круги. Поначалу Фэйрфакс не обращал на них особого внимания, но потом игра заинтересовала его.

– Во что это вы играете?

– В летающие машины!

– Откуда вы знаете про летающие машины?

– Нам старый священник рассказывал!

– Можно взглянуть?

Игрушка была грубо выстругана из цельного куска дерева. Крылья слегка отведены назад, как у ласточки, а хвост поднят вверх, как у сороки. Крохотные дырочки, выдолбленные по обеим сторонам корпуса, судя по всему, представляли собой окошки. В своем воображении ребятишки находились высоко над залитым лужами скотным двором, стремительно носясь между облаками. Фэйрфакс никогда не видел такой игры. Он крутил деревянную летающую машину в руках до тех пор, пока Роуз не потянула его за рукав. Она кивнула светловолосой девушке – та и сама выглядела ребенком, однако живот у нее уже округлился, что говорило о приличном сроке беременности. Девушка сделала книксен:

– Прошу прощения, преподобный отец.

– Что такое, дитя мое?

– Моя матушка хотела бы причаститься, сэр. Прошлый раз был уж давненько, тяжко ей без причастия.

– Так что ж она не придет в церковь?

– Не встает с постели, сэр. Уже десять лет как овдовела.

– Увы, боюсь, я не взял с собой ни облаток, ни вина…

Роуз снова коснулась его локтя, расстегнула свое мешковатое коричневое пальто, порылась во внутреннем кармане и вытащила черный хлопковый мешочек, стянутый шнурком. Потом развязала завязки и показала ему содержимое: облатки для причастия и заткнутую пробкой полпинтовую фляжку. Удивленный и почему-то пристыженный, Фэйрфакс взял у нее мешочек.

– Спасибо, Роуз. Как тебя зовут, дитя мое?

– Элис, преподобный отец.

– Что ж, Элис, веди нас.

Они двинулись следом за девушкой через двор, и Фэйрфакс приготовился исполнять свой долг: «призирать сирот и вдов в их скорбях и хранить себя неоскверненным от мира…»[13] Скопление лачуг, между тем, было куда более протяженным, чем ему показалось вначале. Один двор плавно перетекал в другой, а тот – в третий. Многочисленные струйки дыма, поднимавшиеся над соломенными крышами, говорили о том, что поселение своими размерами едва ли не превосходило деревню. Тонкие стены, беленные известью, были сложены в основном из саманника – смеси глины, соломы и гравия. Такие лачуги давали кров значительной части человечества. Они прошли мимо мужчины с ножом, который обстругивал палку. Фэйрфакс на мгновение почувствовал себя неуютно при мысли об опасностях, которые могли подстерегать его в таком гиблом месте, но потом вспомнил, что взять с него нечего, кроме молитвенника и поношенной сутаны старого священника.

К дверному косяку был привязан тощий пес с запавшими боками. При виде чужаков он с рычанием рванулся вперед, натянув веревку и вскинувшись на задние лапы. Девушка, не обращая на него внимания, зашла внутрь, Фэйрфакс и Роуз последовали за ней. Чтобы не удариться о низкую притолоку, ему пришлось пригнуть голову. Внутри жилище оказалось точной копией предыдущего: такое же темное, устланное соломой. Перед остывшим очагом на боку лежала свинья с присосавшимися к ней детенышами. Приставная лестница вела на второй этаж.

– Она лежит там, наверху?

– Да, преподобный отец.

– Как зовут твою мать, Элис?

– Матильда Шоркум, сэр.

– Кто за ней ходит?