– Мы не будем жить вместе, – сказала я, чтобы не говорить лишних слов.

Эрик, успевший надеть штаны и рубашку, сел на край постели, в изножии.

– Это из-за него? – глухо спросил он, не оборачиваясь, рубашка всё ещё была не застёгнута, белая, даже белоснежная рубашка, он был одним из немногих, кто всегда неизменно носил рубашки, предпочитая футболкам и майкам, но ему идёт всё, по сию пору не было человека, обладающего большей мужественной красотой, чем он.

«Из-за него», Эрик, ты хотя бы не начинай, Рыба мне все уши прожужжала Арием, будто я за сотни лет стала деревянной и не чувствую ничего. А она словно и не понимает, что нельзя, нельзя ничего менять, нельзя нам выходить из сложившегося status quo, потому что вот он закачался, и Эрик тёмно-синими глазами, бледнея, смотрит на меня…

– Нет… Причём здесь он? – выдохнула я.

И тогда Эрик поднялся, усмехаясь, и стал неторопливо застёгивать рубашку, пуговица за пуговицей… Что-то было в этом странно знакомое, что-то словно из давних, едва ли не потусторонних воспоминаний, когда я видела, как эта же грудь и живот медленно скрывались под рубашкой… другая рубашка была тогда, богато вышитая шелком, и сам Эрик был тогда не Эрик, он был… нет, имени не вспомнить… и в том воспоминании столько… страха, боли и даже ужаса непоправимости… откуда оно?.. Но я быстро поняла, Кто навеял мне этот морок…

– Причём? – немного скривив рот, произнёс Эрик. – Очевидно, что при всём… Знаешь, что самое удивительное? Ты даже не переспросила, из-за кого «из-за него», ни мига сомнения… меня ты взять не хочешь, потому что есть только он, да? Но… я не ревную, ни к нему, ни к Вану, это Ар сходит с ума, что именно ваш с Ваном сын стал великим победителем. Да что победителем… что вообще у тебя только с Ваном родился и вырос сын. Хотя ему самому, по-моему, вообще плевать на детей… Но… не в этом дело, Яй… вообще ни в чём, кроме одного: я тебя люблю и хочу быть с тобой.

– Нет, Эрик. И я тебя люблю, но именно потому – нет. Вы братья, и вы не поубивали друг друга, потому что последние столетия мы просто живём рядом.

Эрик рассмеялся:

– Ох, Яй, у тебя мания величия, мы могли бы прикончить друг друга несколько раз задолго до твоего рождения, но не сделали этого. Ты вовсе не яблоко раздора между нами.

…Но она изменилась в лице, отводя глаза, и побледнела, потянувшись за платьем, посмотрела куда-то мне за спину и выдохнула:

– Пусть так… но… Обернись, Эр…

Я вздрогнул не из-за ее слов, но из-за и бледности, покрывшей ее лицо. Я обернулся и увидел Диавола, которого в последний раз лицезрел ещё в Нормандии вместе со всеми… Теперь он сидел у стены, на изящном диване из золотой карельской берёзы, опустив крылья к полу, и помахивал голой ногой, забросив её на колено второй.

– Да-да, я здесь… – сказал Он, кривя в ухмылке чувственный красный рот. – А как же?.. Ты ведь помнишь? Я всё ближе, Аяя…

Он довольно разглядывал нас, в то время как кресло под ним и даже стена позади покрывались черной расходящейся плесенью.

– Ты, Эрбин, можешь не бояться. Ты… владеешь тем, что не подвластно никому по сию пору со всем прогрессом, которого достигло человечество, и достиг ваш Ван… да-да, не удивляйся, Ван – величайший ум всех времён, и вы ещё услышите об этом… Остаётся только кусать локти, что я всё никак его не получу, даже Вералга оказалась бестолкова в этом деле, так и не помогла мне подобраться к нему, каменная женщина… Ну да ладно, не о нём теперь речь. И он попадётся ещё… Так что ты, Эрбин, можешь спокойно отвалить, тебя я не коснусь, себе дороже, а Аяя… – он поиграл пальцами, глядя на них, словно в этом могло быть что-то интересное. И спросил будто, между прочим: – А кстати, Эрбин, хороша она в постели?

– Что?! – я поднялся, заслоняя Аяю собой.

– А ты как думал? – сказал Он, глядя на меня с самым непринуждённым видом. – Твой, что ли, грех? Нет, Эрбин. Нет правды на Земле, но нет её и выше, это говорю тебе я, бывший небожитель, никакой справедливости: совокуплялись двое, но твоего греха нет: хотел и взял, а её есть, она потаскуха. И я возьму её. Не сей день, так попозже… Да, Аяя?

– Изыди! – крикнула она.

– Не воображай себя подобной Арию, тебе не удастся так легко избавиться от меня. Он принял в себя моей крови, а после исторг. Но с мужчинами всё проще. Женщины всегда платят дороже, и ты это знаешь.

– Изыди! – крикнула Аяя.

– Ладно-ладно, не вопи! Разоралась, не слыхали давно… – Сатана поднялся, за Ним плащом поднялась и черная плесень со стены и с кресла. – Подумаешь…

Взмахнув крыльями, он смахнул всё, что стояло на столе, на подоконнике, повалились кувшины, пара цветочных горшков, стопки книг, всё побилось, книги разорвались, ударяясь об пол, вылетели листки, земля усыпала пол и ковры, сломались хрупкие стебли и листочки… один взмах, и всё распалось и разрушилось, миг, один миг и столько разрушений…

Я снова посмотрел на Аяю. Она, уже одетая в платье, устало села на постель, не глядя на меня.

– Часто приходит? – спросил я.

Она только отмахнулась, потом взглянула всё же на меня.

– Я привыкла. Но Он… говорит больше… Ты… вот что, Эр… не слушай ничего… «плата» и всё остальное, это Он для тебя. Он всегда так делает, все должны Его бояться, ведь страх тоже открывает ему сердца.

– Ты хорошо Его изучила.

– Ещё бы… – засмеялась Аяя. – Я – специалист.

– Замуж снова выйдешь за меня?

– И не думай! – засмеялась Аяя. – Всё, иди домой, любитель жениться. Среди смертных не нашел, к старой жене решил подольститься?

Я всё же притянул её к себе и поцеловал на прощание, и только после отправился в свой пустой и тёмный дом, куда никогда не заглядывал Сатана. Так вот почему Аяя всюду включает свет, Ему, конечно, свет не помеха, но, наверное, ощущение безопасности, всё же Князь Тьмы…

Я сладко заснул, хотя ночь кончилась и кончилась странно, и об этом мне ещё предстояло подумать, что делать с тем как она кончилась и как продолжать…

… Я же подошла к зеркалу, рассвет только занимался, но уже было достаточно светло и можно выключить лампы. Интересно, как Эрик прошёл в дом, Дамэ не мог впустить его. Но, что теперь думать? Всё тело ныло сладкой усталостью, требуя сна, ведь я заставила себя не спать, чтобы выгнать Эрика до рассвета. Нельзя, не надо, чтобы кто-то знал, что произошло, всё закачается, и начнёт распадаться. Мы не для того соединились жить вместе в единственном в мире месте, где можно, не боясь, быть самими собой, чтобы два великих байкальских брата насмерть рассорились из-за меня. Рыба рассказывала, что из-за их ссор рушатся горы и дрожит земля. Я не видела этого, но Рыбе я верю на слово, она никогда еще не лгала…

Я вернулась в постель и заснула сразу, не успев даже вытянуться, как следует…

Эрик рассказывал возбуждённо и много о том, что видел в большом мире, о том, что мы читали каждый день, открывая новости в Сети, он буквально не мог остановиться, взахлёб описывая, как летел в Иркутск, что отсюда всего в трех сотнях верст, и откуда он доехал уже без сложностей, потому что в самом Иркутске пока никаких противоэпидемических мер не принимали, заболевших почти не было.

– Но это дело нескольких недель, вот что я вам скажу, – продолжил Эрик. – Болезнь очень заразная, и высокая смертность. Люди боятся, хаос нарастает, если так пойдёт, в города начнут вводить войска, чтобы поддерживать порядок. А ещё кругом роботы, которым, конечно, биологическая опасность нипочём. Кто ограничит теперь роботов, тот победит эпидемию.

– А я всегда думал, что эпидемии побеждают прививки.

– До прививок ещё надо дожить, вакцины не создаются за неделю, а болезнь возникла всего три месяца назад, и уже охватила все страны мира… И это не прежние, это вроде той самой чёрной смерти, почти без надежды, если человек заразился…

– Я читал, тридцать процентов смертность, – сказал Агори.

– Если так, это очень серьёзно, такого ещё не было, – сказал Викол. – Думаю, нашим лучше приехать сюда, пересидеть, пока наладятся дела в мире, предвечных зараза может убить, как любого человека. Аяя, пошли им весь, пусть приедут.