– А ты не теряй надежды, Кассианыч, и инициативы. Я её, касатку нашу отлично изучила ещё в те, стародавние времена, когда мы два с половиной века под одним одеялом спать ложились. И вот, что я тебе скажу: как тебя никого она не любит.

– Так разлюбила, похоже.

Рыба, что полола огород в это время, когда я проходил мимо от дома Аяи, снова возвращаясь несолоно хлебавши. Рыба отбросила пук травы из рук.

– Ты чё ж городишь-от? Нешто можно разлюбить? Ты вот не разлюбил, а она, что же, хуже тебя человек? Вот все вы так-от… потому и живет одна, – поговорила она, отряхивая руки, в большущих холщовых печатках, всё же и её коснулась цивилизация, давно уже она и руки защищать стала от работы, которой не гнушалась, по-прежнему, и лицо под солнце бездумно не подставляла, и серые веснушки, что крупными некрасивыми пятнами некогда выступали каждый март, теперь покинули её, похоже, навсегда.

Рыба подошла ближе к плетню.

– Это век у нас бесконечен, вот што плохо, Арий Кассианыч, не замечает времени. Будь обычная баба, рази ж позволила бы себе столько времени казниться да грехи замаливать, Бога просить не казнить за то, что Диавола в гости пускала.

– Так Его давно не было… – бледнея, поговорил я.

Рыба посмотрела на меня, качнув головой с укоризной.

– Мущины… ежли ты чего не видишь, значит это, что его не существует?

– Хочешь сказать…. – у меня внутри похолодело.

– Ничего не хочу. Травы дёргать вот тоже не хочу, а надоть, и ты болтаешь, мешаешь мне работать.

– Хочешь, помогу? – воодушевлённо спросил я.

– Чиво? Полоть будешь? Ты?!

– А что ж? Я могу и очень ловко, – сказал я, перемахивая через плетень, мы их тут делали из привычки, потому что так всегда было в наших жизнях. Но замков, конечно, никаких, в дверях нашего города не было.

Я закатал рукава рубашки, что вышивала Аяя, совсем как в давние времена, разница была лишь в том, что теперь она вышивала рубашки для всех, кто жил здесь. Но мне всё равно казалось, что мои самые красивые и рисунки самые замысловатые…

То, что Рыба сказала мне, в корне меняло дело. Получается, Аяя отталкивает меня не потому, что я стал ей так противен и чувствую я всё правильно, не может сердце, настроенное на неё тыщи лет назад меня обманывать, оно едва не разорвалось, когда она была с Ваном в Москве, это да, тогда она любила его и, может быть, совсем не любила меня, и мне хотелось её возненавидеть, и я, может быть, и смог бы, если бы они с Ваном так и жили бы вместе счастливыми родителями чудесного ребёнка, которого я не смог ей дать, хуже, я отнял… Но всё так быстро разрушилось, всё то её счастье, и так страшно окончилось, что ревность уступила надежде, которая сей день, когда мы с Рыбой дергали траву с её грядок, кормивших всех нас тут, потому что за каждой морковиной в города да веси не налетаешься, вот теперь, даже не применяя Силы, чтобы эту самую траву из земли рвать, я испытывал такую радость, что мне казалось, я не один огород, а сто могу прополоть.

– Ты чего, Арий, чего так взыгрался-то? Сил, я смотрю, девать некуда, так, што ли? Пошли тогда ещё картошку окучим…

Рыба долго приглядывалась ко мне в этот день, думая о чём-то и только к вечеру, когда мы, разминая занывшие поясницы, сели на завалинку к её дому, спросила:

– Ты… Кассианыч… неотлучно же здесь с нами уже столь веков… С женщинами, что же, и не знаесся…

Она вглядывалась в меня, словно хотела без слов понять, потому что я, конечно, не стал отвечать. Слишком хорошо ты хочешь думать обо мне, Рыба, если полагаешь, что я блюду целибат столько времени. Мог бы, я бы, конечно, не стал делать того, что, увы, приходилось: как встарь летал я в города и веси, благо их на Байкале ныне столько, что хоть ежедневно так развлекайся, всех женщин не облетишь, и прежним манером, прикидываясь чуждыми личинами, сходился с женщинами на час-другой… Стали ли теперь женщины доступнее, я не мог сказать, соблазнением я не занимался. А то, что делал, было чуть лучше рукоблудия. Или чуть хуже… Так что нечего мне было ответить Рыбе.

– Знаешь что, Арий, думается мне, что энто… вредно так-от.

– Что ж вредно? Тебе не вредно, поди, – я запрокинул голову, прильнув губами к кувшину с водой. Но вода нагрелась на жарком летнем солнце и стала невкусной, потому я больше пролил себе на грудь и на лицо.

– Што сравниваешь? Я женщина, нам нет никакого вреда, а вам, мущинскому полу… нет-нет, вредно… Так и умом тронуться можно: на красоту глядеть и не трогати. Брат твой правильно монахом не сидит, мотается куды надо.

– Ты скажи мне лучше, Рыба, двадцать второй век на носу, а мы всё кверху задом грядки полем. Ты почему робота не пускаешь на огород?

Она лишь отмахнулась:

– Да выбросила я его, не ндравится мне энто… скоро вместо людей эти пластиковые творения и детей рожать станут. Причём таких, пластиковых. На что им человеки? Вот тут всем конец и придёт, скорее, чем от ваших вирусов новых.

– Как знать, – вздохнул я. – Может быть, ты права… а может, и нет.

– Права, чего там. А ты, Кассианыч, давай-ка, форсируй крепость, не то засохнешь на корню, даром што тыщелетний… Аяе я тоже парочку ласковых слов скажу от себя, засиделась она в сестрах ваших, не годиться эдак… И тебя терзать не след, хватит ужо, взялась дурить, понимаешь ли…

Она бормотала ещё что-то. Потом предложила баню истопить.

– Да это мы с тобой до ночи будем тут… вон уж закат… – усмехнулся я. – Ты ж электроникой не пользуешься.

– Сказанул тоже мне, электронная парилка, ты што? Всё равно, што твой робот на грядке. Нет, лучше нормальной моей баньки дубовой, да с дубовым веничком ничего быть не может, ни сауны ваши, ни прочие суррогаты. Истопить-то недолго.

– Лучше вместе айда к Агори напросимся, у них баня всегда стоит, любят они это дело.

– Досужие развратники, – сплюнула Рыба. – Басурманы ж оба, откуда им понимать на што баня, они думают, что как у римлян, для разврата…

А я захохотал, потому что это именно так и было, Агори было скучно, он всё время уговаривал Басыр отправиться куда-нибудь к людям, построить какой-нибудь новый город.

– Ты забыл, что было в последний раз? Едва не засудили тебя.

– Они строить не умеют, думают, все такие, – грустно отмахивался Агори. – Мои строения, те ещё, что за тыщи лет до их новой эры я возводил, по сию пору стоят незыблемо, а их рушатся уже через пару десятков лет, тем паче через сто. Все небоскрёбы пришлось им перестраивать, сносить, не рассчитаны их конструкции на вечность.

– Они минутой живут, в будущее не глядят, на что им вечность!..

В этот раз я вернулся после своих бесплодных попыток, где-нибудь в прекрасном уголке мира прожить пару десятков счастливых лет с женой и детьми, которых она нарожала бы мне, богатому и доброму мужу, с полным понимаем того, что в теперешнем мире мне нет места вовсе. Вот, кажется, мир стал свободным и слепым, можно быть каким угодно и жить где угодно, если у тебя достаточно средств, ты абсолютно свободен, но на деле это призрачная свобода, настоящая иллюзия, вроде гипноза. В прежние времена свобода была полной, как полёт, теперь подобна той самой их виртуальной реальности…

Никакая деятельность в этом мире мне была недоступна. Не только мне, но и Арику, к примеру, или Агори. Для всего нужна была аккредитация или лицензия. Только торговцу, как Мировасор всё было по-прежнему доступно. Он умело сводил нужные знакомства и подкупал сильных мира, чтобы получать выгодные контакты и пути сбыта. Всё это нравилось ему даже больше, чем прежнее пребывание Богом. Он наслаждался и только веселел год от года. Но и ему становилось теперь непросто, всё и все в мире были под присмотром, невозможно было затеряться, твоё лицо становилось достоянием, поэтому он научился действовать через подставных, оставаясь в тени. Но и оставаться в тени тоже было непросто, потому что почти не было тени…

Арик своими научными изысканиями и опытами принуждён был заниматься теперь, не отлучаясь с Байкала, но благодаря сети Интернета, что без помех покрыла всю планету в последние пятьдесят лет, когда не нужно стало подключение, оно было доступно в любой точке мира, с тех пор как для этого задействовали не только наземные вышки, как в самом начале, но и специально выведенные на орбиту спутники. Так что теперь вся научная литература, видео, были ему доступны, он зарегистрировался на своих научных платформах ещё в начале века, так что только время от времени менял пароли и ники. Агори был его ближайшим соратником, как и Аяя, увы, он мог увлечь её, всегда бывшую неравнодушной ко всем этим загадкам мироздания, это меня загадки не интересовали, а мой бат и она всегда стремились их разгадать. Наверное, потому Диавол никогда не охотился за мной, как за ними, древо познания, для них по-прежнему оставалось главным соблазном со всеми своими волшебными плодами. Я был куда более божьим человеком в этом смысле и не лез познавать мир, я лишь хотел им наслаждаться, как данностью.