Шумской кивнул Фаддею и обернулся к Демке:

– Вон, на последней телеге.

А Демка уж во все глаза смотрел на рыжую Арину:

– Дудку мне в нос! Вот это деваха. Глянь, аж глаза слепит косища-то ейная. И статная, не отнять. Вот спасибо те, Андрей, за такую красавицу. Чё такой смурной? Для себя присмотрел? – ехидный Демка глумился над другом, прекрасно зная, что Андрей по бабьей части не слишком-то ходок.

Шумскому от девиц надобно было только одно, и желательно без всяких слез и скулежа любовного. Предпочитал молодых вдовиц, неболтливых и спокойных. Был щедр и не обижал полюбовниц. Еще не одна из них не жаловалась на боярина после коротких встреч на сеновалах или жарких шкурах в хоромах.

– Болтун ты, Демка. Забирай гостей, мне недосуг. Надо в Савиново поспеть затемно.

– А и заберу, Андрюх. Ты эта…завтра на подворье к нам приезжай. Батька хотел говорить с тобой о деле. Что-то там о Супятово. Вроде как ляхи по реке пришли. – Шумской не ответил,но подобрался и кивнул серьезно. – О, как. Опять харю свою скрючил, Гарм. Не злись, друже. Если что, мои два десятка с твоими выступят. Заломаем.

– Демка, шевелись нето. Вечереет.

Телеги с холопами и рухлядью деда Михаила завернули к Берестово, а ратный отряд Андрея поехал к дому. По дороге Шумской думал о ляхах и …рыжей. Голос-то у нее шелковый. Будто провалился Андрей в странную одурь, так глубоко удумался, что не заметил, как Буян встал, словно вкопанный. Только малое мгновение спустя понял – заехал в лес сдуру, а ратники сгрудились на дороге, не понимая, чего хочет их боярин.

– Щур меня!* – Андрей осенил себя крестом и направил Буяна к дороге, а маленько погодя, показался частокол родного Савиново и главка церквушки.

От автора:

Очелье – это твердая лобная повязка.

Щур (чур) – это обращение к почитаемому предку, умершему. По поверьям славян, духи умерших предков, почитаемых, поминаемых и правильно похороненных, всегда придут на помощь в трудную минуту.

Новь – новый урожай.

На Руси рухлядью называли одежду (от греческого – рухо), мебель, и другое движимое имущество.

Глава 4

– Гляди, Аринка, забороло*-то в крепостице какое!

Не до деда Аришке было совсем. Рыжая от любопытства даже рот приоткрыла. Высокий частокол, кованые ворота и охранные ратники при них. В городище въехали уж в сумерках, но свету доставало, чтобы полюбоваться на крепкие хоромы местных жителей, свежие заборы и церковь, что красовалась в центре крепостицы.

– Деда, а наш-то дом где? – Аришка извертелась на подводе.

– Цыц. Смирно сиди, чай не соплюха, – выговаривал дед Михаил, но сам тоже любопытствовал изрядно.

Пока дед с внучкой озирались, пока вздыхали радостно, глядя на чистую ровную дорогу, что вела от крепостных ворот до боярских хором, к телеге их подъехал боярич. Аришка слышала, что чернявый Шумской называл его Демьяном Акимычем. Стало быть, это и есть внук воеводы Медведева?

– Батюшка мой распорядился отвезти вас на двор новый, а завтрева ждет в гости. Все чин по чину. Велел сказать, что другу боярина Медведева всегда рады, – говорил парень серьезное, а глазюки хитрющие улыбались.

Аришка сразу признала в нем родственную душу – сама частенько с умным видом баяла то, что велел дед, а смех сдерживала.

– Спаси тя Бог, Демьян Акимыч. Батюшке передай, благодарствую за встречу и расположение. Завтра будем ко двору сами. Придем, куда укажут.

– Отец просил быть, когда сами захотите и с главных ворот.

Дед Михаил облегченно вздохнул: если с главных ворот, а не с людских, значит, уважение будет. Инако, можно себя ставить в ряд с ремесленными. Видать, воевода расстарался, упредил сынка.

Пока лясы точили, да сладкими речами дружка дружку ублажали, уж подъехали к небольшому двору и хоромцам. Ворота не высоки, да и зачем? Рядом с ними две липы, скамейка. Домок на краю городища, в месте тихом и дальнем от боярского подворья.

Аришка от нетерпения соскочила с телеги, и уж было собралась бежать в открытые ворота, но дед удержал ее за подол запоны.

– Арина, бояричу-то поклонись, дурёха, – прошипел Михаил Афанасьевич внучке на ухо.

Аринка круто развернулась, аж косища по ветру легла, и поясно поклонилась Демьяну, который улыбался хитро.

– Благодарствуй, боярич, за хлопоты, – и уставилась снизу-вверх на крепкого парня, что глядел на нее весело, сидя на кауром жеребце редкой красоты.

– Не на чем, славница. Никаких хлопот, одна лишь радость душевная. На такую пригожую девицу поглядеть не каждый день можно, – и подмигнул глазом своим, голубым и блёстким, приосанился гордо и хвастливо, зная, что собой хорош.

– Спасибо на добром слове, Демьян Акимыч. Сама всю дорогу на тебя любовалась. – Дёмка аж брови вскинул от такой ее прямоты. – Уж дюже конь под тобой красив. Так и смотрела бы все время.

Ратники, что были в отряде Демки прыснули, Фаддей взглянул на Аришку внимательно, но улыбки себе не позволил.

– О, как. Конь, стало быть, хорош, не я? И чем же он тебе приглянулся, а?

– Красивый, да не хвастливый. Бровями не играет, ус не крутит и девицам не подмигивает.

Дед Михаил ажник задохнулся от дерзости Аринкиной, и ткнул ее кулаком в спину. Зря дед боялся, не тот был парень Дёмка, чтоб не оценить забористую шутку и обижаться на глумливые, но и правдивые слова. Боярич засмеялся по-доброму:

– Ох, и язва ты, Арина. Споёмся нето! Так-то посмотреть, не такая уж ты и красавица. Это я еще не сильно приглядывался. Можа, у тебя конопухи есть, а?

– Вот смотрю я на твоего коня, и все больше он мне нравится, – улыбалась Аринка, уж зная, что Демка вовсе не осерчал, а наоборот, рад почесать языком, да пошутковать.

Пока лясы точили, холопья семья слезла с подводы и стала валдохать скарб хозяйский на новый двор. На торжище в Богуново закупили много: воевода щедро одарил друга. Тут и шкуры новые, свежие, и лавки широкие, и стол – домовина тяжелая. Короба, туеса, посуды разной видимо-невидимо.

Фаддей слушал вполуха то, о чем переругивались шутейно брат и симпатичная рыжая. Все на девку смотрел – нравилась. Улыбалась ярко, не робела и взгляда не отводила. Да и глаза такие…ясные, честные.

– А ну, навались, ребята. – прикрикнул Демка, и ратники посыпались с лошадей, похватали короба, да сундуки и потащили дедово добро в новые хоромины.

Пока таскали, гладели, да шутейничали. Аринка не отставала от ребят, таская мягкую рухлядь, забавляясь чужими словами, и своих не жалея. Через половину часа все было на своих местах. Даже две коровы уместились в небольшом стойле и сонно махали хвостами. Должно, утомились с непривычки скакать по лесным-то ухабам.

– Спаси тя, боярич. Помог, – Михаил Афанасьевич поклонился, вслед за ним и Аришка.

– Завсегда рад, – кивнул Демка, и посмотрел на рыжую: – Ну как, Арина, конь мой еще не разонравился?

– Еще больше полюбился, боярич.

– Да что опять-то не так? – шутейно сердился Демка.

– Так ведь молчит и не хвастается. – Еще посмеялись чутка и разошлись.

Демка поднял свой десяток на конь и свистнул весело, а Аринке еще и шапкой помахал. И правда, родственная ехидная душа сыскалась для Дёмки в Берестово. А вот Фаддей прощаться с дедом и внучкой не стал, но долго еще оглядывался на Арину, высматривая за забором ее золотую голову.

Тем временем новосельцы оглядывали свое пристанище: новый домок невелик, то правда, но уютен и крепок. Сени, большая гридница, две ложницы, клеть и подклет. Печка одна, но здоровая ее труба шла с клети в хозяйские покои и согревала все сразу. Для дровяного сбережения решено было поместить холопью семью в просторной клети – и правильно! Одна печь – дров много не надо.

Дед Миша уселся на лавку в большой гриднице и призвал к себе домочадцев. Когда внучка и холопы явились, выдал слово свое:

– Арина, расселяй. Хозяйствуй. – потом обернулся к семье: – Как звать?

– Неждан, – глухо проговорил горбатый глава холопьего рода. – Сын Лука, жёнка Ульяна, а дочь Настасья.