- Я знаю. Спасибо. Но я не думаю, что тебе стоит приходить... пока… пока всё не устроится. Это беспокоит маму. Она не знает, как это воспринимать. И ты прав – из этого не выйдет ничего хорошего.

Он стоял и смотрел на неё. На один ужасный миг. Ада подумала, что он может поцеловать её на прощание. Этого она бы не вынесла. Её самообладание было сильно, но не несокрушимо. Да и как иначе? Это же Чарльз, что учил её танцевать, ездить верхом, играть в пикет. Чарльз с его мальчишеским обаянием и уже не мальчишескими грехами, вспышками щедрости и неизменным эгоизмом. Она знала его лучше, чем себя. В конце концов, она была влюблена в него всю жизнь.

Он не поцеловал её. Просто сказал: «Ну… до свидания», засунул руки в карманы и вышел так, будто ему было всё равно, куда идти, и что с ним станет.

Ада была рада, что Чарльз ушёл, но всё равно подошла к окну, чтобы бросить на него последний взгляд. Он как раз выходил из дома. «Тигр», что заигрывал со служанкой с другой стороны улицы, поспешил к кабриолету. Шёл лёгкий дождь, так что Чарльз опустил складную крышу над местом возницы, потом сделал шаг назад и вздрогнул.

На кожаной крыше зияли три разреза, складывающиеся в большую, жирную букву Р^[17].

- Откуда эта чертовщина? – воскликнул Чарльз.

- Знать-не знаю, сэр. Хоть режьте, не знаю!

- Ад и проклятие! – зашипел Чарльз. – Вот как ты следишь за моим имуществом? Бога ради, мне стоило бы всю душу из тебя вытрясти…

На улице появились две почтенные пожилые леди. Чарльз унял свой гнев и буркнул что-то «тигру», который уже складывал крышу обратно. Чарльз прыгнул на место кучера, «тигр» взобрался на запятки, и кабриолет рванул с места, оставляя за собой клубы пыли.

Ада отвернулась от окна, хмуря брови. Она не удивилась, что Чарльз так разозлился. Он ненавидел находить царапины или вмятины на своём лёгком, стремительном, щегольском экипаже. Она подумала, что над кузеном так подшутил один из его знакомых. Но это очень странно. Шутка шуткой, но к чему портить кабриолет? А почему «Р»?

Глава 5. Как обхитрить дракона

На следующее утро после того как в его доме появилась Салли, Джулиан поднялся рано – то есть побрился, оделся и позавтракал его ещё до полудня. Брокер вызвал для господина экипаж с ближайшей станции, и Кестрель отправился к дому 9 по Старк-стрит, намереваясь узнать, что скрывается под адресом из письма неизвестной женщины.

Старк-стрит была тупиковой улочкой в уныло-респектабельном районе к югу от Госпиталя найдёнышей^[18] и к востоку от Рассел-сквер. Джулиан вышел из экипажа на углу, желая пройти по улице пешком и осмотреться. Он миновал несколько непримечательных домов, бакалейную и книжную лавки и силящийся выглядеть достойно пансионат, объявление в окне которого гласило, что один из жильцов преподает французский, а другой – игру на фортепиано. Дом 9 был следующим.

На самом деле он состоял из двух соседних, кое-как соединённых домов того облика, что строили по всему Лондону уже больше сотни лет – узкий, но глубокий, в двумя или тремя комнатами на каждом этаже. Впрочем, дом 9 оказался паршивой овцой в своём племени – он был сложен из желтушного кирпича, да и тот, вероятно, лишь прикрывал более дешёвые стройматериалы. Парадным входом служила дверь в правой части дома – там была сонетка и внушительная, но маленькая медная табличка, которую было не прочесть, не подойдя ко входу. Левая же часть дома была кроткой и скромной. Дверного молотка не было, колокольчика тоже, окна заперты и забраны железными решётками.

Джулиану это место совсем не понравилось. Дом справа прямо излучал суровость, скаредность, подозрение. Так и хотелось отделить эти дома друг от друга и отпустить левый на свободу. Кестрель подошёл к парадной двери и прочитал надпись на табличке. Она гласила: «Общество возвращения».

«Возвращения чего? – Подумал он. – Краденого добра? Американских колоний? Потерянных пуговиц и ботинок? На самом деле, это скорее одно из обществ, что печётся об общественной морали. В наши дни в Лондоне их полно».

Он позвонил. Дверь чуть приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянула женщина. У неё было маленькое, угловатое лицо, которое туго обтягивала кожа, будто ткань на станке. Глаза у привратницы были чёрные и круглые, волосы – цвета соли с перцем, а со рта будто бы никогда не сходила кривая ухмылка.

- Да?

- Доброе утро, – Джулиан приподнял шляпу. – Я просто проходил мимо и увидел табличку у вас на дверях. Не будете ли вы добры рассказать, возвращением чего занимается ваше общество?

- Пропащих женщин. Мы помогаем им сойти с дурного пути и стать скромными, сожалеющими о своём прошлом, полезными членами общества. Быть может, вы слышали о нашем основателе, – с гордостью добавила она, – преподобном мистере Харкурте.

Он слышал. Харкурт был священником из какого-то сельского прихода, что недавно читал в Лондоне проповеди о вреде проституции. Они принесли ему преданных сторонниц из числа респектабельных женщин, что к своим падшим сёстрам были куда суровее мужчин. Джулиан припомнил, что Харкурт, кажется, открыл приют для проституток. Должно быть, это он и есть.

- К кому я имею честь обращаться? – спросил он.

- Я миссис Фиске, одна из сестёр-хозяек. – Но в этом прямо ответе явно читалось «И это явно не ваше дело».

Если на свете и существовал мистер Фиске, Джулиан сочувствовал ему ото всей души.

- Это очень трудное дело – изменить этих женщин, сделать их скромными и полезными. Как вы этого добиваетесь?

- Мы требуем исповедаться в грехах – это первый шаг к покаянию. Они должны упорно трудиться, молиться и каяться. У нас строжайшая дисциплина. Лишь научившись обуздывать свои порочные желания и побуждения они смогут вернуть себе частицу себя самих.

- А если они не смогут – что тогда?

Она выпрямилась.

- Если они окажутся слишком испорченными, чтобы воспользоваться примером и возможностью, что мы даём, они вольны уходить. Это не тюрьма. Но та, что уйдёт, навсегда закрывает себе дорогу назад. Иначе они бы толпились у нас на порога всякий раз, когда проголодались или потеряли жилье, жили и наедались бы у нас, а потом возвращались к своему порочному ремеслу!

- Я думал, вы занимаетесь благотворительностью.

- Благотворительность для тела – погибель для души. Кто вы, сэр? Вы из газеты?

В то, что Джулиан газетчик она бы нипочём не поверила – газетчики так не одеваются. Вопрос был риторическим, едко подчёркивающим его любопытство. Миссис Фиске начала закрывать дверь.

- Одну минуту… – начал Кестрель.

- Хорошего вам дня, сэр. У меня нет времени для любопытных бездельников. Здесь и без того околачивается слишком много молодых людей.

Кестрель сообразил.

- Возможно, я захочу сделать пожертвование.

Дверь замерла в дюйме от косяка и неохотно отворилась снова.

- Уверена, мы будем очень благодарны вам, сэр, – сухо сказала сестра-хозяйка.

- Конечно, мне нужно узнать о вашей работе чуть больше. Каких женщин вы принимаете? Только англичанок? Какого-то определённого возраста? Из каких семей?

- Я дам вам брошюру, где обо всё рассказано. Мистер Харкурт сам её составил. Сейчас его здесь нет, но, быть может, если вы вернётесь позже, он найдёт время встретиться с вами. – Она говорила об этом как кардинал – об аудиенции у самого папы.

- Я обязательно прочту. Спасибо.

- Я сейчас принесу. Мне придётся попросить вас подождать снаружи. Джентльменов мы пропускаем только для встречи с мистером Харкуртом или, если они смогут доказать, что здесь находится их дочь или сестра. Не думайте, что здесь не было сводников, что пытались выдавать себя за братьев и отцов! – Она пождала губы, а её маленькие глазки вспыхнули.

Она скрылась в доме. Джулиан вынужден был признать, что малого достиг. Да, теперь он знал, что расположено в доме 9 по Старк-стрит. Скорее всего, та женщина и правда находится здесь – или была здесь три дня назад, когда писала письмо. В нём она выражала стыд и сожаления, достойные кающейся Магдалины. Теперь Кестрель понимал, почему писавшая скрывала, кто она – здесь требовали исповеди и публичного унижения – неудивительно, что ей не хотелось выдавать себя. Особенно, если она происходит из уважаемой семьи – а это, скорее всего, именно так – тогда она не захочет, чтобы родственники делили её позор.