Положение исторической науки в Путинской России на редкость неутешительно. Поляризация и нетерпимость к чужому мнению в стране достигли такой степени, что независимое видение истории приравнивается к преступлению. Всё, что так или иначе не вписывается в трафарет официально-патриотической догмы, рассматривается властями как крамола и подвергается яростным нападкам.[8],[9]

Политический аппарат Кремля не терпит свободы мысли. Он не выносит оппозиции – ни идеологической, ни нравственной. Подобная аракчеевщина и фанатизм давно стали отличительными особенностями отечественного политического мейнстрима. Они также являются барометром непогоды, индикаторами того культурного тупика, в который Путинская диктатура завела Россию.

Каждый день является напоминанием от том, что в несвободной стране не может быть свободной исторической науки. Полицейское государство репродуцирует полицейские структуры во всём, с чем оно соприкасается: в искусстве, в СМИ, в образовании, в музейном деле и в историографии.

Для Кремля идеологический контроль над историей важен как никогда раньше. Свою силу власть черпает отчасти из дореволюционного, но главным образом из советского прошлого. Однако помпезная, героизированная, патриотическая версия истории поражает своей фальшью. Эта имитация противоречит подлинной истории России во всём. О ней революционер Александр Герцен написал: „История императоров – канцелярская тайна, она была сведена на дифирамб побед и на риторику подобострастия.“[10]

Истинная история России демонстрирует бесчисленные примеры инакомыслия, низовой мобилизации и стихийных инициатив. Она предоставляет широкий диапазон методов борьбы с политическим диктатом. Любой, кто почитает воспоминания социалистов XIX века, будет поражён тем, насколько организованы, бесстрашны и изобретательны они были – на свободе, в подполье, в тюрьмах и на каторге. И это при том, что самодержавие активно пользовалось институтами Охранки, доносительства и смертной казни.

Именно поэтому официальная ортодоксия так старается заглушить голоса прошлого, не переиздавать старых мемуаров и свидетельств, прервать связь времён. Цель этого подхода заключается в том, чтобы не позволить современникам учиться у первопроходцев: политических борцов, рабочих агитаторов и диссидентов прошлого. Нынешнему поколению зачастую приходится учиться гражданскому сопротивлению заново, без ценного опыта XVIII–XX веков.

Для укрепления своих позиций российская олигархия пропагандирует самодержавную мифологию. Задача её внедрения состоит в легитимации Путинского строя и в политической мобилизации сознания вокруг главы диктатуры. Себя Путин упорно позиционирует как наследника и продолжателя давних русских традиций.

Сложное и противоречивое прошлое страны пропускается через фильтр идеологии. Результат преподносится россиянам в розовых тонах как карикатурная смесь из добродетельных, мудрых царей, непогрешимой РПЦ, легендарных военных подвигов и благодарных народов имперской семьи.

В фантазиях Путинских чиновников, история „Святой Руси“ должна быть сияющей и незапятнанной. Она должна вызывать не просто гордость, но слепое, религиозное почитание. Поэтому правительственный официоз занят круглосуточной чисткой истории в соответствии с требованиями политической конъюнктуры.

Из истории России стираются целые пласты, противоречащие идее „национального величия“ и „традиционных ценностей“.[11] Историография подвергается процессу жесточайшей унификации. По наблюдению журналиста и историка Михаила Соколова, происходят попытки создать некий „коридор“ исторического знания, причём историков пытаются погнать по нему вперёд, по „правильной“ дороге.[12]

Помимо откровенных фабрикаций, подмен и извращений фактов одним из самых распространённых приёмов на историческом поле стала цензура через замалчивание. Замалчиванию подвергаются тысячи неудобных исторических фактов.

Захватнические войны Российской империи, насильственная христианизация, принудительная русификация окраин, этническая и религиозная дискриминация национальных меньшинств перестали быть темами для обсуждений. Бесжалостные подавления многочисленных антиколониальных восстаний, правительственные зверства и карательные акции предаются забвению. Холерные, картофельные и рабочие бунты XIX века также совершенно затушёвываются.

Татаро-монгольское иго с подачи национал-патриотов превратилось в „политическую зависимость“ или „вассальную зависимость“ Руси. Киевскую Русь переименовали в „Древнюю Русь“. Забыты массовые движения „бунташного“ XVII века. Варварский институт рабства стало принято обходить стороной. Всё больше ретроградов называет беззакония крепостничества „очернением“ Российской империи.

Как и в дореволюционные времена, авторы современных учебников сознательно замалчивают тот колоссальный вред, который Крепостное право нанесло стране. В школах не объясняют, до какой степени рабовладение растлевало сердца людей.[13] В трактовке неоконсерваторов теоретическое обоснование крепостничества всегда вытесняет практику торговли соотечественниками. Права помещиков всегда вытесняют права крепостных.

Великодержавники не любят писать о скупке купцами целых деревень для работы на мануфактурах, фабриках и заводах. И это неудивительно. Эксплуатация на большинстве производств была абсолютно бесчеловечной. Другая причина стыдливости заключается в том, что Пётр I лично узаконил принудительный труд указом 18 января 1721 года.[14],[15] В нём император разрешил фабрикантам (шляхетству и купецким людям) покупать деревни для их заводов, „токмо под такою кондициею, дабы те деревни всегда были уже при тех заводах неотлучно.“[16]