– Тот‑который‑там, – сказал Писатель и показал на небо, – лучше знает, что мне лучше. Давай! За фанатов.

И немедленно начали пить дорогущее вино из бумажного стаканчика.

– Ого! Вкусно! – сказала Мурлыкина, закусывая вино рокфором, и замерла с улыбкой. – Ты слышишь, Писатель?

– Что?

– Как все прекрасно в мире, как весь мир звучит прекрасной музыкой? Падающие листья, трамвай, вкус вина, сыра, и даже твой кашель. Жаль, что никто, кроме нас не услышит эту божественную симфонию.

– Это самая лучшая музыка, когда она только для двоих и ее никак не выразить, потому что она слишком совершенна.

– И она никогда‑никогда не закончится, – улыбалась Мурлыкина улыбкой Джоконды.

– Не закончится. И мы в ней останемся. Так и будем вечно сидеть на лавочке и пить вино.

– Ага, – Мурлыкина подышала на озябшие ладони. – А когда мы отсюда уйдем, это будем уже не мы. Потому что мы останемся тут. Да?

– Да! Сказал Писатель и протянул Мурлыкиной бутылку. – Давай! За музыку вечности.

Мурлыкина и Писатель сидели в Измайловском парке на лавочке и смотрели, как падают листья.

– Хочешь, я тебе расскажу свою новую сказку? – спросил Писатель.

– Хочу.

– Тогда слушай! У одной девочки папа был людоед и мама‑овца. От мамы девочке достались кудри и овечий характер, а от папы – людоедский характер и неконтролируемый гнев. Однажды папа‑таки съел маму, приготовив из нее рагу. Одна девочка хотела съесть папу, но прочитала книгу Льва Толстого, где было написано по непротивление злу насилием. Она поняла, что если она съест папу, то станет таким же людоедом, как папа, и не сможет остановиться. А у нее были идеалы. С тех пор она живет в лесу.

– Почему в лесу?

– Потому что боится, что не сможет однажды остановить себя.

– Какие‑то дурацкие у тебя сказки, – сказала Мурлыкина. – Давай я тебе лучше расскажу!

– Давай.

– Один Людоед пригласил в гости Одну девочку на обед. И собирался ее съесть: «Красивые девочки вкуснее, а каннибализм – высшая форма любви мужчины к женщине», – сказал он, истекая слюнями и широко улыбаясь. Но девочка была не выспавшись и злая, взяла ножик и воткнула Людоеду в глаз. «За что? – возопил каннибал. – Я же люблю тебя!» А девочка сказала: «Вот за это!» И ушла. С тех пор она сидит одна в башне из слоновой кости и медитирует.

– Медитирует? – удивился Писатель. – Почему?

– Потому что она вышла из дома Людоеда на улицу и увидела, что у всех людей нет одного глаза. Получается, что все люди людоеды? Так, что ли?

Писатель внимательно посмотрел на Мурлыкину:

– Вроде у тебя два глаза, Мурлыкина. А у меня? Посмотри хорошенько?

– Ну, какой же ты зануда! – вздохнула Мурлыкина. – Это же сказка! В ней всё неправда! Дай мне, пожалуйста, барбариску. Что‑то грустно.

– Это потому что осень.

– Наверно! – сказала Мурлыкина и, вскочив со скамейки, начала бегать по листьям и кричать «А‑а‑а‑а‑а!»

Откуда ни возьмись, прибежала черная собака и стала лаять и бегать вместе с Мурлыкиной. А Писатель сидел на лавочке и улыбался.

– Жила одна девочка, – сказал Писатель Мурлыкиной. – И была у нее квартира, мания величия и мечта найти себе принца.

– Нашла? – спросила Мурлыкина.

– Нашла. Принц на квартиру позарился. Нашелся.

– Девочка счастлива?

– Сомневаюсь, – вздохнул Писатель.

– М‑м?

– Дело в том, что принц полюбил не девочку, а ее квартиру. А когда устроился в квартире, то завел себе уже девочку помоложе. Для веселья и посещения светских мероприятий. В общем, одна девочка сидит дома, делает уборку и варит еду. А принц с другой девочкой на велеках катают и на концерты ходят.

– Да уж… – удивилась Мурлыкина. – Что‑то мне ее жалко стало. А что она его не выгонит?

– Он убедил ее, что ее жизнь сама по себе не имеет никакой ценности. А замуж выходить ей уже поздно. И друзей не осталось. А к принцу она уже привыкла.

– С ума сойти! – Мурлыкина чуть не подавилась барбариской.

Они замолчали.

Тихо падали первые огромные снежинки. И таяли, касаясь бурой опавшей листвы.

Однажды подруга Мурлыкиной освоила веселую игру. Она встречалась с Мурлыкиной и говорила:

– Какое у тебя красивое платье!

Мурлыкина улыбалась в ответ и давала подруге конфету.

Подруга брала конфету и нечаянно толкала Мурлыкину в лужу.

– Ой! Прости! Прости! Я нечаянно! – искренне извинялась подруга и протягивала руку Мурлыкиной, помогала ей отряхнуться.

Мурлыкина чувствовала себя куском дерьма, но не могла понять – почему.

Но потом Мурлыкина встретила Даоса, и он показал ей пару приемов из тайцзы.

И вот опять подруга сказала Мурлыкиной:

– Какое красивое у тебя платье!

А Мурлыкина уже наготове была, и подруга сама упала в лужу. Но Мурлыкина не стала ей помогать.

– Я с тобой больше не дружу! – крикнула подруга и заплакала.

– Вот и хорошо, – сказала Мурлыкина. – А то я стирать устала.

Мурлыкина и Писатель сидели на лавочке в Измайловском парке. Мурлыкина смотрела на самолеты в небе и болтала ногами, а Писатель что‑то писал в записной книжке.

– А хочешь, Писатель, – сказала Мурлыкина. – Я тебе свою сказку расскажу?

– А ты умеешь сказки? – хитро спросил Писатель.

– Не‑а, – сказала Мурлыкина. – Я же художница, а не списатель. Я придумываю сказки просто так, как придется.

– Хм, – задумался Писатель. – Возможно, что это самые интересные сказки. Рассказывай!

– Однажды одна девочка очень долго ждала своего счастья, – сказала Мурлыкина. – И так устала ждать, что когда счастье наконец пришло, она сказала ему: "Чо надо?" И закрыла перед ним дверь.

– Хм. Грустная сказка. Почему ты ее придумала?

Мурлыкина поворошила ногами осенние листья и сказала:

– Счастье похоже на мечту – либо ты его не замечаешь, либо оно тебя обманет.

– Ого! Непротив, если я запишу это в свою книжечку?

– Непротив, – сказала Мурлыкина. – Барбарисками рассчитаешься.

– Заметано! – сказал Писатель и начал писать.

– А знаешь, почему я так подумала? Потому что я в детстве смотрела сказку в театре и влюбилась в героя. Я мечтала с ним познакомиться и взять автограф. Потом я выросла и случайно встретила этого актера в кафе. Они сидели втроем – он, какой‑то господин и девушка. И актер унижал девушку и смеялся. Она тоже смеялась, но я видела, что она с трудом сдерживает слезы. И я расхотела брать у него афтограф. И вообще… Я почувствовала себя так, будто все эти годы пила чай, в который кто‑то плюнул.

– Грустно. Думаешь, что все мечты такие?

– Думаю – да. Самые лучшие вещи прямо сейчас. И здесь. просто мы их не замечаем. например, то, что мы с тобой сейчас сидим на этой лавочке, счастье. И даже мечта. Но мы не ждем от этого ничего особенного, просто нам хорошо. Мы даже не замечаем, как мы счастливы.

– Нет! Мурлыкина! Я знаю, одну вещь, о которой можно мечтать, и она не обманет.

– Да ладно! Говори, что это?

– Это теплое море.

Мурлыкина заулыбалась и даже перестала болтать ногами.

– Насчет моря ты прав, Писатель. Море – это мечта, которая еще лучше, когда ты уже к ней приехал.

Мурлыкина сидела на лавочке и кидала птицам остатки печенья. Подошел Писатель.

– Привет, Мурлыкина. Как дела?

– Да, вот, думаю, что такое позитивное мышление?

– И что ты надумала?

– Лучше не спрашивай!

– А все‑таки?

– Я думаю, что мне оно точно недоступно. Вот, когда ты просыпаешься утром на улице, в снегу, без мобилы, денег, с сотрясением мозга, в чужой стране и без документов и говоришь "Спасибо, Боже, что живой! И вообще, спасибо тебе за все! У меня все хорошо!", то это позитивное мышление. А негативное, это когда ты просыпаешься в мягкой широкой постели, тебе кофе приносят, потом у тебя массаж, потом салон красоты, потом презентация в дорогой галерее, а ты смотришь в потолок и думаешь «Как все достало!»