– О чем вы вообще толкуете, профессор?
– Вам сложно понять. И едва ли вы сумеете увидеть всю суть. Нет, не потому, что я сомневаюсь в ваших умственных способностях. Отнюдь. Просто мы с вами живём в разных изменениях. У меня есть возможность думать о высоких материях. А у вас, как выяснилось, ее нет.
– Пожалуйста, давайте ближе к интересующей нас теме. Очень занятный рассказ, но все же.
– Хорошо, мы уже как раз проходим к интересующему вас отрезку. Для того, чтобы Инга жила, ей нужно было одно из двух: либо постоянный приток свежей крови, который бы позволил красным тельцам отмерать без последствий, либо какие-то изменения на генетическом уровне, которые бы позволили тельцам задерживаться в крови дольше. Первый вариант, разумеется, был самым простым, но где взять столько крови, ещё и необходимой группы? Нужно было около литра в день. Я посчитал, что без переливания она проживет не больше двух недель, при этом вторая неделя пройдет в бессознательном состоянии.
– Что вы сделали, профессор? – на его лице вдруг проступило напряжение.
– Я сделал то, что должен был. У нас совместимые группы крови. Я забрал Ингу домой и на протяжении месяца или полутора выкачивал из себя столько крови, сколько было можно. А когда приходил в себя, то работал. Знаете, кто такие гематофаги?
– Нет, не знаю.
– Это организмы, питающиеся кровью. Комары, клещи, некоторые кольчатые черви. Всем им кровь нужна для нормальной жизнедеятельности. Но есть и позвоночные. Вы точно о них слышали. Самое знаменитое из них – летучая мышь породы десмод. Desmodus rotundus, если быть точным. Маленький зверёк, который пьет кровь других млекопитающих, чтобы выжить. Иронично, верно? Знакомая ситуация с выживанием. За несколько дней, в промежутках между очередными помутнениями от кровопотери, я сумел выделить необходимые связи из ДНК десмода и встроить их в код человека. Я победил время, мой друг. Дрожащими руками, впалыми глазами, уставшим и обескровленным мозгом. Больше не нужно было переливаний, поисков нужной группы. Достаточно было просто укусить и выпить. Красные тельца все ещё умирали, но теперь гораздо медленнее, и все это очень походило на обыкновенную жажду. А самое главное – раковые клетки, по какому-то чудесному стечению обстоятельств, больше не атаковали здоровые. Все будто бы замерло внутри ее тела. Вместе с этим обострились чувства. Это просто невероятно, мне хотелось показать это людям, поделиться, я мог бы спасти миллионы жизней, если бы занялся исследованием последовательностей.
– Вы сейчас издеваетесь надо мной, профессор? Это очередная высокоинтеллектуальная шутка?
– Никаких шуток, мой друг. Немного терпения, и вы все поймёте. Да, сейчас сложно в это поверить, но я и не жду слепой веры. Больше не жду. Я убил в себе тщеславие тем утром, когда она проснулась. Это был лишь шаг на пути к моей цели. Очень большой и уверенный, но все же только один. И,как у абсолютно всего в этом мире, у этого чуда тоже была своя цена. Свежая кровь все же должна была поступать, пусть и совсем не в тех объемах и не с прежней периодичностью. Пришлось даже прерваться в собственных исследованиях раковых клеток, чтобы придумать то, как быть дальше. Тогда я не нашел ничего лучшего, кроме как продолжать кормить ее собственной кровью. Видите эти шрамы? – он подтянул рукав свитера, под которым была закрытая пластырем рана, – это было временное решение. Проблема была в том, что со временем жажда усиливалась, и все хуже влияла на эмоциональный фон. Чувство вины, осознание собственной, так сказать, особенности… все это угнетало ее. Ее мозг стал работать иначе, если выразиться проще. Первое время помогали антидепрессанты, но лишь первое время. Организм очень быстро привыкал к ним, и эффект пропадал. И тогда я понял, что и к крови она точно так же привыкает. Нужна была другая, свежая кровь, моя больше не подходила. Чтобы вы понимали, она перестала быть обычным человеком, таким, каких вы себе представляете. После каждого нового приема крови она становилась быстрее, сильнее, гораздо выносливее, но к концу двухнедельного цикла без крови, когда жажда начинала ее медленно убивать, она была слабее, чем любой другой человек, превращаясь в живой скелет. И снова дилемма: продолжать давать ей собственную кровь, изредка подворовывая чужую из банка, чем испортить чистоту эксперимента, или же действовать иным путем.
– Одумайтесь, профессор! О каком эксперименте идёт речь? Вы же только что рассказывали о своей невероятной любви к жене. А теперь она для вас – всего лишь эксперимент?
– Я понимаю, о чем говорю, мой друг. Я блуждал в потёмках на неизведанной территории. Там, куда ни разу не ступала нога человека. Чтобы пройти реку вброд, сперва нужно было нащупать дно палкой. Это все было одним большим экспериментом. И я выбрал его чистоту. Это было около шести месяцев назад.
– Ясно. Вот и признание подоспело. Вы убили этих людей?
– Да. Вот ваша правда. Я отправил их на смерть. Это и было мое взвешенное обдуманное решение. И, прошу вас, не нужно пытаться взывать к моим чувствам. Я никогда в жизни ни о чем не жалел, и делать этого впредь не намерен.
– Ну да. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть, так?
– В сущности, к тому моменту я уже так увяз во всей этой пучине необъяснимого, что осталось только постараться минимизировать ущерб. Без самого ущерба уже было не обойтись. Я ведь могу сделать иначе. Мог просто выпускать ее из дома раз в две недели. Но так я поступить не мог. Мы бы не смогли с этим жить потом. Тот путь, который мы вместе выбрали, был единственным правильным.
– О, и теперь нам нужно благодарить вас за великодушие?
– Нет, этого я не прошу.
– Погибли люди, профессор. По вашей вине. В угоду вашей сумасшедшей идее.
– Вы называете их людьми. При этом каждому из них грозило пожизненное заключение или смертная казнь…
– После суда, профессор. После того, как суд решит, виновны ли они.
– Ну, выходит, что я стал их судьей. В этой области я конечно не эксперт, но в справедливости я разбираюсь.
– Это точно.
– Точно. Без сомнений. Первым был педофил, вторым насильник, третьим – человек, который ежедневно избивал свою жену и детей. Не стройте из себя моралиста, мой друг. Мы оба понимаем, что я выступил санитаром в этом глухом лесу. Просто из нас двоих только мне хватает смелости это признать.
– Не вижу тут смелости, профессор. У вас нет выхода, вы в тупике. Вот и приходится оправдывать свои ужасные действия такими способами, которые вам проще всего даются.
– И снова мы с вами расходимся во мнениях. Я вижу смелость, когда не закрывают глаза, а вы видите смелость, когда их специально держат закрытыми до решения какого-то утопического суда.
– Где тела, профессор? Десять тел. Где вы их спрятали?
– Тела, вернее, то, что от них осталось, закопаны на заднем дворе. Неглубоко, так что, вам не придется долго копать, чтобы их достать.
– Как вы их убили?
На лице появилась снова эта снисходительная улыбка.
– Вы так и не поняли, верно? Я лишь был их судьей. Палач у них был другой.
– Ваша жена-сверхчеловек? Вы думаете, я поверю в это?
Он пожал плечами.
– Откровенно говоря – нет, не думаю.
– Мы договорились, что вы все расскажете.
– Именно так.
– Где ваша жена, профессор? Она мертва? Вы убили ее?
Он устало потёр переносицу и снова взглянул на часы.
– Она жива, мой друг. Живее, чем вы можете себе представить.
– Где она?
– Тут. Внизу. В подвале.
Он поднялся со стула и достал из-под куртки пистолет.
– Вы ее там заперли? Держите ее в плену? Она в порядке?
– О, уверяю вас, мой друг, в этом нет никакой необходимости, – он кивнул на оголённое оружие, – я вам не опасен, а когда мы спустемся вниз, оружие все равно будет бесполезно.
– Вставайте, профессор. Мы идём в подвал. И, богом клянусь, если вы мучили ее…
– Какой кошмар. Вы меня совсем не слушали, – медленно поговорил он, поднимаясь, – а в какой-то момент мне даже показалось, что вы поймёте. Да, я снова ошибся. Ну ничего. Наши десять минут в любом случае уже истекли. Я отведу вас вниз, и вы сможете увидеть, так сказать, всю картину целиком. Своими собственными глазами. Только сперва, пока мы идём, я, если позволите, закончу историю. В детстве мне поставили диагноз – обсессивно-компульсивное расстройство. Если не закончу что-то начатое, то буду очень плохо себя чувствовать.
