Когда на Руду опустилась непроглядная ночь, освещаемая лишь слабым светом лунного серпа, Дирдамлуино убедился, что жена крепко спит, и тайком выбрался из чума. Избегая света коптящих фонарей, прижимая к груди обрубок руки, он покинул пределы поселения и направился прямиком в лес.

Терять ему было нечего, ибо жизнь без лука — не жизнь.

Дирдамлуино шел, не волнуясь о бесшумности своих шагов; ломился через кусты, спотыкался и долго приходил в себя, когда вспыхивала болью очередная едва зажившая рана. Много боли он уже пережил и знал, что стерпит и последнюю — когда снова встретит голодных волков.

Когда лунный серп уже прошел середину неба, а Дирдамлуино устал молить снежного идола о быстром избавлении, он выбрался на заснеженную опушку. По краям ее зашевелились тени, и один за другим из леса вышли волки — и их было гораздо, гораздо больше, чем в прошлый раз.

— Наконец-то, — спокойно улыбнулся Дирдамлуино.

Но волки не стали нападать, а вместо этого улеглись на снег, повернув морды к противоположному от Дирдамлуино краю поляны. Что-то пряталось там, во мраке… или кто-то?

Из-под сени деревьев появился человек — Дирдамлуино различил лишь бледное в лунном свете лицо с острым носом, длинные черные волосы и волчью шкуру, наброшенную на голову и плечи. Незнакомец сделал еще один шаг, и тогда Дирдамлуино увидел лук за его спиной.

— Дирдамлуино, — подозвал его некто и огласил: — Тебе быть моим проводником.

— Кто ты? — непонимающе отозвался бывший охотник.

— Мое имя Кматалоунэсхилта.

— “Последний из волков”? — повторил Дирдамлуино. — Это имя не говорит мне ровным счетом ничего. Я пришел умереть, и ты…

— Постой, — поднял руку Кматалоунэсхилта, а затем глухо зарычал. Один из волков встал, отделился от всеобщей тени молча наблюдающих зверей и подошел к Дирдамлуино; в его зубах была зажата кисть руки. Тот отшатнулся, но Кматалоунэсхилта решительно вырвал кисть у волка из зубов и приладил ее к культе Дирдамлуино.

Ошеломленный охотник пошевелил пальцами и поднял глаза на Кматалоунэсхилту.

— Ты… ты божество. Еще один идол. Такой же, как Китвенсарминкайана.

— Ты говоришь не веря собственным словами, но так и есть, — сказал волчий идол. — А теперь настает время мне покинуть Руду. Принеси мое имя в этот мир и одари их знанием, что Кматалоунэсхилта вернется, когда мир будет на грани конца.

— Ты спасешь его?

— Нет, — улыбнулся Кматалоунэсхилта, обнажив волчьи клыки. — Мой лес и мои звери помогут ему кануть в бездну.

— Я думаю, что божеством следовало бы провозгласить лекарку, которая выходила Дирдамлуино после нападения целой стаи.

— Ну, возможно, волков было меньше, чем я сказал, — смутился Леднио.

Он был первым в бездне, и разум его, порожденный причудливыми движениями звезд, был абсолютен. Настолько, что восхищение красотой быстро сменилось стремлением создать нечто, что принадлежало бы только ему от начала и до конца времен. Многие эры, вбирая в себя черноту, он проливал ее, словно воду на семена, пока не появились первые ростки такого чуда, как камень — а дальше дело было за малым…

Мечтатель отлично помнил, как впервые увидел чистое ночное небо.

Сначала он подумал, что стоит под снегом, но белые холодные точки не двигались; тогда мальчик побежал — и звезды закувыркались вслед, превращаясь в воображаемых животных, что могли разговаривать с ним одним. Пол-луны мальчик только и говорил, что о звездах, пока мать не запретила упоминать про них всем домочадцам. Мальчик не понимал ее строгости и плакал в подушку, пока та не видела, а в следах слез находил те же самые фантазийные сюжеты.

Мальчик рос, и мечта побывать на небесных лугах оставила его, но страсть к звездам не утихала. Он наполнял их рисунками целые свитки, соединяя точки в витиеватые узоры, многим из которых он дарил не менее витиеватые названия.

— Ты слишком много смотришь на звезды, — повторяли ему старейшины и гнали мальчика учиться — то к кузнецу, то к лекарю, то к лесорубу, но нигде он не проявлял должного усердия и ничто ему не было интересно так, как ночной небосвод.

Когда мечтатель стал тем, кто он есть — юношей, чья душа была навеки прикована не к земле, — его постепенно оставили в покое, махнув рукой. Пускай слоняется под своими звездами до тех пор, пока не причиняет кому-либо вред.

Та ночь была одной из многих, но волею судьбы стала для Руды особенной. Мечтатель прогуливался по синим в ночи холмам, зная: вьюги не будет, а волки не выйдут из леса, ведь обоим идолам люди снега поклоняются истово и старательно. Взгляд мечтателя блуждал, как и его мысли; может ли оказаться так, что это мир не имеет никакого значения, а звезды — такие прекрасные звезды! — являют собой всё?

— В них действительно есть высший замысел, — произнес глубокий голос за спиной мечтателя.

Юноша обернулся, и вначале ему показалось, словно он не видит ничего — но потом он разглядел складки плаща и бледные руки. В глубине рукавов сверкало звездное небо, что было ему так знакомо… и одновременно оно было совершенно иным. Кроме привычных белых точек там полыхали розовые, будто чьи-то веки, спирали, алые хвосты комет и пронзительно-голубые взрывы.

Мечтатель поднял глаза, и ему улыбнулась луна — уложенный на спину серп, тонкий, как руки невидимого незнакомца. Длинные золотистые волосы ледяным водопадом пролились по краям черного, словно бездна, лица.

— Словно бездна, из которой я вышел, — улыбка не двигалась, а слова проросли из ниоткуда внутри мечтателя.

— Ты читаешь мысли… ты говоришь моими мыслями…

Внезапно незнакомец исчез и появился снова, заставив мечтателя повернуться. Теперь тот висел в половине человеческого роста над землей, и на фоне звездного неба юноша мог увидеть его размашистый силуэт.

— И летаю, — промолвил он.

— Ты — третий идол? — высказал мечтатель неожиданную догадку.

— Я — первый идол, — поправил его невидимка. — Я создал этот мир, и мое имя Чарснотилингерра.

— “Дитя звездного склона”…

— Да-да, я знаю, как меня зовут, можешь не повторять, — отмахнулся Чарснотилингерра; рукава качнулись, и звезды внутри них на миг смешались с настоящими — или именно они и были настоящими? — в ослепительно сияющее действо. — Теперь и ты знаешь. Принеси своим братьям и сестрам знание обо мне.

— Они не поверят мне, — нервно рассмеялся мечтатель. — Они мне никогда не верят.

— Неужели я напрасно вложил в тебя стремление к звездам? — с неожиданной мольбой в голосе произнес Чарснотилингерра.

Мечтатель долго смотрел на молчаливую луну-улыбку и наконец прошептал:

— Тогда я заставлю их поверить.

Возвратившись домой, он отыскал в материнском доме факел и кремень; затем проник в хранилище и достал оттуда несколько горшков с жиром. Рассвет наступил гораздо раньше, чем ему следовало наступить, ибо пожар высветил все до последней мелочи — начиная страхом в человеческих глазах и заканчивая выщербинами на деревянных лицах второго и третьего идолов.

А Чарснотилингерра растворился в ночи, зная, что мечтатель правильно уловил второе предназначение ночного идола —

разрушать.

— Ты уверен, что не списал мечтателя с себя и не хочешь сжечь Фикесаллерамник дотла? — спросил Эолас, выискивая подсказки на лице Леднио. Тот покачал головой; быстро проверив его поверхностные мысли, Эолас понял, что юноша честен.

— А зря.

Ночь стояла ясная, чему Эолас был несказанно рад. Мричумтуивая с неохотой сказал ему, что, дабы попасть к Колодцам Руды, идти следует немного южнее созвездия Волка; иной человек снега на месте Эоласа гордо заявил бы, что в священной миссии ему помогают все три идола. Эолас лишь поднял повыше песцовый воротник и молча — в знак своего презрения — отправился в путь.