Делегация прибыла в страну и января 1698 года и пробыла на английской земле до середины апреля. Петр осмотрел то, что его везде интересовало: верфи, пушечные заводы, обсерваторию, монетный двор, Королевское научное общество, часовую мастерскую – и почему-то Оксфордский университет, что было нетипично. В любом случае университет ему видимо не показался хорошей идеей. На Руси это малополезное для армии и флота учреждение государь по возвращении заводить не стал.

Про петрово житье в Лондоне обычно рассказывают всякие «жареные факты», и я их, конечно, тоже не пропущу, но есть по меньшей мере один свидетель, описавший скандального московитского владыку совсем в другом свете.

Достопочтенный Джилберт Бёрнет, епископ Солсберийский, высокоученый муж и человек во всех смыслах достойный, имел с царем продолжительную беседу с глазу на глаз (не считая переводчиков). Потом прелат добросовестно всё записал для отчета перед «королем, архиепископом и епископами».

«Он любит механику и имеет задатки не столько государя, сколько корабельного плотника, – докладывает Бёрнет. – Ему очень хочется понять наши законы, однако применять их в Московии он, кажется, не намерен». И цитирует царские слова: «Английская свобода для России негодна… Чтоб править народом, надобно его понимать». При этом Англия царю ужасно понравилась. «Это самое лучшее, самое красивое и самое счастливое место на свете, – сказал он. – Я жил бы счастливей, будь я не русским царем, а английским адмиралом». Мы знаем, что Петр вежливостью не отличался и комплименты говорить не умел, так что сказано было, по-видимому, искренне. Епископу русский показался человеком страстным, грубым и суровым, но безусловно заслуживающим самого серьезного отношения.

Однако отчет святого отца прочли немногие. Большинству же англичан Петр продемонстрировал совсем другой свой облик, хорошо знакомый тогдашним москвичам по гульбищам Всешутейшего, Всепьянейшего и Сумасброднейшего Собора.

Правда, нужно отдать царю-труженику должное – безобразничал он в свободное от работы время.

В Англии, как и в Голландии, Петр каждый день стучал топором и молотком в Дептфордских королевских доках (это современный восточный Лондон). Он даже поселился не в каком-нибудь дворце или респектабельном квартале, а в непосредственной близости от верфи.

Для царского проживания был снят Сейес-Корт, дом с садом, принадлежавший некоему Джону Ивлину. Там уже жил арендатор, адмирал Джон Бенбоу. Прославленный моряк, гроза мавров и пиратов, в ту пору отправился в дальние моря и, чтоб зря не тратиться, «подсдал» пустующий особняк августейшему гостю.

Бедный домовладелец Джон Ивлин очень скоро об этом горько пожалел. Петру с его патологической нетерпеливостью было лень ходить через ворота, и он велел проделать дыру в стене, чтоб быстрей попадать на верфь. По вечерам его величество любил отдохнуть – по-своему, по-кукуйски. Сохранился документ огромной трагической силы, в которой Ивлин описывает последствия царского отдыха.

Верфь в Дептфорде[18]

Все шторы, перины и постельное белье изорваны в клочья; полы на трех этажах выломаны; уничтожена вся мебель – не уцелел ни один из пятидесяти стульев; разбито триста (!) стеклянных панелей на окнах; двадцать висевших на стенах картин изрезаны. Больше всего владельца убило то, что зачем-то вытоптан его бережно лелеемый сад – очевидно, Петру не понравились пресловутые английские газоны. В общем, «то академик, то герой, то мореплаватель, то плотник» обошелся с маленьким кусочком британской территории примерно так же, как потом обойдется со всей Россией. (Да, я не люблю Петра Великого и считаю, что он принес стране больше вреда, чем пользы, но это другая тема, не для беллетристики).

Материальный ущерб от всего этого вандализма, подсчитанный с английской тщательностью, составил 305 фунтов 9 шиллингов и 6 пенсов плюс (почему-то отдельно) три фунта за три тачки, которые царь всея Руси лично расколошматил.

Памятник Петру на месте, где находился Сейес-Корт[19]

За пределами Сейес-Корта Петр тоже не стеснялся.

Он развлекался, устраивая ДТП на Темзе – таранил своей лодкой чужие, пьянствовал по кабакам, делал разные полезные покупки вроде крокодильего чучела, пировал с какой-то женщиной-великаном ростом 2 метра 80 сантиметров, «под протянутою десницей которой царь мог пройти не сгибаясь». Купил «арапку» и «арапчонка», до чего когда-нибудь докопаются жители современного лондонского района Дептфорд и снесут шемякинский памятник рабовладельцу.

Главным собутыльником царя был маркиз Кармартен, такой же выпивоха. Пишут, что эта пара устраивала в пабах соревнование, кто больше выпьет. Заведение, в котором они чаще всего дебоширили, потом называлось «Царь Московии». Улица до сих пор носит имя Маскови-стрит.

Кармартен познакомил собутыльника с семнадцатилетней актрисой Летицией Кросс (сценический псевдоним «Маленький Херувим»), которая задорно плясала и звонко пела. Девица поселилась у самодержца в доме, после чего там стало еще веселей.

Живу недалеко и часто здесь гуляю. Помню, горжусь[20]

Юное создание наверняка рассчитывало сказочно разбогатеть – шутка ли: стать фавориткой великого восточного владыки. Но на прощанье получила за свои услуги только 500 гиней, чем была страшно недовольна. В ответ на упреки неблагодарный Петр – он был прижимист на личные траты – сказал Меншикову: «За 500 гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила своим передом». Подхалим Меншиков поддакнул: «Какова работа, такова и плата» – вместо того, чтоб ответить «Вот бы пусть старики тебе и служили по этой части». За Летицию прямо обидно – она потом станет звездой и будет блистать в театре Друри-Лейн. В Национальной Галерее есть ее портрет в виде Святой Екатерины.

Портрет Летиции написан тем же Готфридом Кнеллером, который сделал вышеприведенную парадную парсуну Петра[21]

Закончилось петровское гостевание в Англии так же, как в «Бесплодных усилиях любви», где московитским послам говорят: «Посетили – и ступайте». Сначала правительство, устав от жалоб обывателей, стало намекать царю, что пора и честь знать. Поскольку толстокожий Петр тонких сигналов не улавливал, ему сократили содержание и отобрали предоставленный экипаж. В конце концов королю пришлось напрямую поинтересоваться, когда-де вы, любимый брат, уже перестанете радовать нас своим присутствием?

Лишь после этого царь наконец покинул Англию. Впрочем, кажется, безо всяких обид.

Задание

Основываясь на этой фактуре, нужно написать текст, состоящий только из прямой речи. Это называется – правильно – «пьеса».

У драматургии свои законы и приемы, знать которые для выполнения задания необязательно. Стреляющие в финале ружья и эффектные «выходы» нам не понадобятся.

Единственное – очень рекомендую придумать убедительную сценографию, чтобы вы сами увидели разворачивающееся действо. Иначе картинка не оживет.

Как сделать, чтоб она ожила?

Булгаков объясняет: «А очень просто. Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует. Вот: картинка загорается, картинка расцвечивается. Она мне нравится? Чрезвычайно. Стало быть, я и пишу: картинка первая. Я вижу вечер, горит лампа. Бахрома абажура. Ноты на рояле раскрыты. Играют „Фауста“. Вдруг „Фауст“ смолкает, но начинает играть гитара. Кто играет? Вон он выходит из дверей с гитарой в руке. Слышу – напевает. Пишу – напевает».

Для беллетриста сочинение пьесы подобно бегу в мешке. Твой главный опорно-двигательный аппарат, авторские описания, не работает. Можно пользоваться лишь короткими служебными ремарками («выходит, напевает»). Телегу действия тащат на себе только персонажи, своей прямой речью.

В ней мы и поупражняемся. Прямая речь должна быть такой, чтобы сразу возникала индивидуальность. Человек едва открыл рот, произнес первые слова, а мы уже догадываемся, что это за птица.

Далеко не все писатели, даже великие, хорошо владеют этим искусством. Процитированный выше Достоевский, например, в учителя нам тут не годится. В речи всех его героев я слышу голос самого Федора Михайловича, иногда даже вижу его: как он взволнованно диктует стенографистке или лихорадочно бормочет себе под нос, разбрызгивая чернила по листу.