И я вдруг увидел живого человека, вечно обреченного на вторые и третьи роли. Выражаясь по-нынешнему, лузера. Притом состоящего на изворотливой посольской службе, где преуспевают только природные ловкачи.
Но в этой истории есть еще один лузер – Мэри Хастингс, предназначенная в жертву Дракону.
Писатель всегда на стороне лузеров. Потому что они психологически сложнее, потому что их жалко, и потому что болеть за тех, кто и так силен, очень скучно.
Так у меня и сложился этюд о том, как циничные хозяева жизни отлично обстряпали выгодное дельце, и всё у них должно было получиться – они же природные победители, но у жалкого неудачника что-то засвербило внутри, он послушался не разума, а сердца, и случилось чудо. Мне как автору это было приятно.
В рассказе, если вы заметили, есть структурная диспропорция. Начало затянуто, потому что диалог о герцоге Анжуйском продолжается дольше необходимого.
Я это сделал по той же самой причине – чтобы мне было приятно. В детстве я очень любил роман Генриха Манна «Молодые годы короля Генриха IV», и Двухносый – персонаж оттуда. Жалко было сразу его отпускать.
Запомните важное правило беллетристики: автор иногда должен себя баловать архитектурными излишествами, если это доставляет ему удовольствие. Писательский кайф (или, как выражался Пушкин, кейф) передастся и читателю. Ну и вообще беллетрист – профессия гедоническая.
Белкинскими оборотами я, как вы заметили, пользовался очень умеренно. Только последнее предложение является парафразом концовки «Выстрела»: «Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами».
Урок второй
Прямая речь
Tower of London in 1690. 1876. Engraving. iStock.com
Быть попугаем
В рассказе про Ивана Грозного мимоходом поминается царская птица «папагал», передразнивающая людские голоса. Попугай перекочевал сюда из другой моей новеллы «Знак Каина», создавая между двумя текстами некую связь, видимую только посвященным. Этот прием не связан с темой нашего урока, но нет смысла отводить ему отдельное занятие, достаточно будет просто объяснить, зачем это делается.
Беллетрист, в отличие от Писателя, который может создать за всю свою жизнь лишь одну книгу, должен быть плодовит. И желательно многообразен. При этом книги, которые он выпускает, какими бы разными они ни были, должны представлять собой одну вселенную, планеты которой движутся не просто по собственным траекториям, а притягивают и подталкивают друг друга – не обязательно очевидным образом. Человек, прочитавший не одну вашу книгу, а несколько, должен ощущать себя исследователем этого мира, понемногу открывающим для себя его приметы и законы. Выныривают знакомые персонажи, перекрещиваются семейные линии, иногда звучат имена или названия, которые читатель уже слышал.
Беллетрист – это паук, ткущий свою паутину, а читатель – бедная муха-цокотуха, которая по полю пошла и попалась. Но мухе в вашей паутине должно быть уютно. Как дома. Она осваивается, перестает рваться на волю.
И дело не только в читателе. Нити, которые вы перекидываете из книги в книгу, должны быть значимы лично для автора. Например, у меня долгое время были сложные отношения с лентой Мёбиуса. Я пытался понять, где проходит невидимая граница между Инь и Ян и есть ли она вообще. Как безусловное Добро превращается в Зло? В какой момент? Все мои первые романы были про хороших злодеев, которые, в противоположность Мефистофелю, хотели блага, а творили нечто обратное. Я не обременял этой философской нагрузкой читателя (зачем ему мои тараканы, у него свои есть), но в каждой книжке обязательно мелькало слово «Мёбиус». «Мёбиусы» были расставлены, как бакены для обозначения фарватера.
Того же поля ягода (нет, правильнее сказать, калькируя с английского, «того же пера птица») попугай. Они часто запархивают в мои сочинения. В одном из них попугай даже главный герой и рассказчик.
Попугаи – моя обсессия. Я, например, подписан на интернет-канал «Parrots for Friends». У меня там есть свои фавориты, я слежу за их достижениями.
Я завидую попугаям. Тому, как идеально лучшие из них имитируют любой голос. Для писателя это высший класс.
Учитесь быть попугаями. Без этого авторского умения ваши герои никогда не станут живыми. Это особенно важно для персонажей третьестепенных, эпизодических, потому что у вас нет времени и места что-то про них объяснять. А они ведь тоже люди. Например, если у вас входит слуга с одной-единственной репликой «кушать подано», сделайте его, не знаю, гнусавым, или нервным, или шепелявым. Пусть объявит «куфать подано», и эта маленькая деталь превратит статиста в человека.
Впрочем, как работать с бэкграундом (Шишков, прости, не знаю, как перевести) персонажей, мы поговорим на другом занятии. Сейчас остановимся только на их речи.
Диалоги, разговоры, реплики – одновременно самое простое и самое трудное в работе над текстом.
Самое простое – потому что вы как автор не отвечаете за то, что говорит другой человек. Если он глуп, косноязычен, пошл, банален, неприятен, вы не виноваты. Он сказал, вы повторили. Вы попугай.
Самое трудное – потому что прямая речь неописательным образом создает из ничего, из сотрясения воздуха личность, которую читатель должен сразу ощутить и увидеть.
Как это происходит в жизни? Кто-то открывает рот, произносит какие-то слова, и наш внутренний фильтр, основываясь на личном опыте и знаниях о человеческом роде, моментально помещает данного субъекта в ту или иную категорию. Первое впечатление при этом запросто может быть ошибочным, но это лишь делает людей сюжетно интересней.
Однако в жизни мы руководствуемся не только тем, как субъект говорит. Мы составляем изначальное суждение по его внешнему виду, по поведению.
В литературе эту функцию выполняет авторская речь.
«Нос его был широк и сплюснут, лицо скулистое; тонкие губы беспрерывно складывались в какую-то наглую, насмешливую и даже злую улыбку; но лоб его был высок и хорошо сформирован и скрашивал неблагородно развитую нижнюю часть лица», – читаем мы, когда Достоевский знакомит нас с Рогожиным, и уже ждем от персонажа соответственного поведения – наглого, насмешливого, агрессивного, однако ж догадываемся, что высокий лоб себя тоже как-нибудь проявит.
Этак-то всякий может, как говорится в старом анекдоте про ветеринара, пришедшего к врачу (врач спросил: «На что жалуемся?»). Достоевский сформировал наше отношение к Рогожину своим описанием. Мы с вами задачу усложним. Но прежде чем перейти к заданию, расскажу историю, которая послужит нам исходным материалом.
The Tsar в Лондоне
Жаль, конечно, что Иван Грозный, прихватив ближних опричных, не сбежал в Англию. Россия от этого только выиграла бы.
Первым русским монархом, посетившим остров, стал Петр Первый, век спустя.
Царь был человек яркий и произвел на туземцев яркое впечатление. Это, собственно, первый россиянин, обративший на себя внимание англичан. Он создал саму матрицу «Русский в Англии»: нечто шумное, буйное, медведеобразное (и поскорей бы оно уже уехало обратно).
Первый парадный портрет Петра написан в Англии[17]
Отправляясь сопровождать Великое Посольство в 1697 году, Петр Алексеевич поначалу не собирался заезжать в Англию. Он думал, что строить корабли его научат и в Голландии, которая располагалась поближе и которую он чтил с кукуйских времен, даже голландский язык выучил.
Но на саардамских верфях царю не понравилось, что тамошние мастера строят суда «по неписьменному обычаю», руководствуясь только опытом и интуицией. Зато английские корабелы вроде бы создали целую цифирно-чертежную науку И государь переплыл море, чтобы освоить английскую премудрость.
Венценосного стажера сопровождали четверо придворных, три толмача, повар, поп, шесть трубачей, семьдесят солдат такого же, как Петр, двухметрового роста, четыре карлы и мартышка. Таков был лик, чтобы не сказать имидж России, впервые явленный британцам. (Мартышка, с которой царь был неразлучен, во время его встречи с королем Вильгельмом запрыгнет британскому величеству на голову).
