— Да уж! Ты, говорят, только-только разорила и сослала на каторгу графа д`Аннунцио? — лукаво спросил итальянец.

Изабэлла скептически повела бровью:

— Слухи преувеличены. Но в том, что д`Аннунцио вернулся наконец в отчий дом — правда, моя заслуга. Его мать должна быть мне благодарна. А ты откуда узнал?

— Если бы только я! — Танти смеялся. — Никак не пойму, как твой муж может спокойно отпускать тебя на такую работу?!

— Кто сказал, что спокойно, — возразила графиня. — У нас нет особого выбора… Передашь ему, кстати, привет и скажи, что с тобой у меня был чисто сестринский поцелуй.

— Мадонна! Думаешь, я могу хотя бы заикнуться о таком и не вылететь за борт, не успев сказать фразу до половины? Смеешься! Я согласен рисковать жизнью при ограблении еще трех банков, но только не с… Извини, мне надо спешить.

Обняв Изабэллу за плечи, исполнитель роли грабителя, героя-любовника и близкого друга встал и уехал в карете. Графиня осталась сидеть на скамейке.

Через полчаса, пройдя полицейское оцепление, заметив отряды полиции, курсирующие от улицы Святой Катерины до Сант-Антуан, Изабэлла пешком пришла домой.

Оба банка остались без гроша в сейфе. Газеты продолжали обсуждать, что в один и тот же час один негодяй ворвался в здание Первого Национального и удрал, взяв заложницу, а другие трое головорезов ограбили Коммерческий Банк. Один из троих — главарь — ранен, но обанкротившимся гражданам не легче от этого. Денег им все равно не вернуть, да и грабители на свободе.

Изабэлла тем временем вернулась в гостиницу, где ждала ее сестра (с долей Жозе в саквояже). Одно плохо — Жозе, то есть Хосе-Мария, ранен в руку. В правую, навылет. А сегодня вечером у них с Жозефиной обычное выступление. Нужно быть в форме.

Сёстры пожалели, что для Артьенов никто выходной не устроит. Жозе ведь не может закрыться в комнате и никого, кроме жены не впускать. Одна надежда, что как-нибудь отработают сегодняшний вечер. Завтра можно и отпуск просить. Но сегодняшнее алиби необходимо. Без него могут начаться подозрения и прочее. День обязан завершиться удачным вечером. Это понимали все.

* итальянская уменьшительная форма имени Константин.

— На что это похоже! — Жозефина нервно ходила по комнате. — Ты не слушаешь меня, не слушаешь старших, ведешь себя как последний болван, и вот результат: в зеркало посмотри! Тебя просили действовать по плану или просили нарываться на неприятности?! Что же не отвечаешь? Я пойду, скажу директору, что номер отменяется. Буду работать только я.

— Помолчи, женщина, — устало потребовал Хосе. — И сядь, наконец. Нет, я должен переодеться. Дай мне костюм.

— Что-что? Это ты "Качели" собираешься работать в таком виде? У тебя лихорадка, надо лечь в постель. Благодари Бога, что все подобные раны вызывают температуру! Никто ничего не поймет.

Хосе наконец поднял глаза на жену:

— Не получится. Нас вышвырнут из театра, скажут: только эпидемии им не хватало. Мы ведь не сможем вызвать врача. Принеси мне белую рубашку от номера с кинжалами. И синюю куртку-болероф.

— Ни за что. Думаешь, я позволю сбросить меня с пятиметровой высоты, да? Как ты собираешься держать меня на трапеции? Чем?

— Левой. Поддержки переведем на одну руку, кинжалы я могу бросать левой.

Жозефина с чувством сказала:

— Спасибо! На репетиции времени уже нет. Ты собираешься…

— Помолчи. У меня раскалывается голова. Мы должны быть сегодня на сцене, это понятно? Тогда публика действительно ничего не заметит. Даже если я там умру, не обратят внимания. Переоденься к выходу и помоги мне. Надо работать.

— Хосе, я прошу тебя, нет!

— Да! — Он по привычке стукнул кулаком по столу и тут же позеленел от боли. Сказав по-испански всё, что он думает об охране банка и вообще о порядке в Империи, Хосе отхлебнул рома и стал готовиться к выступлению. Как обычно. За время, что осталось до выхода, они с женой обсудили все перемены в двух номерах и сократили их время до крайних возможных пределов. Потом сидели, молча глядя друг на друга.

Когда раздался неумолимый дребезжащий звонок, Жозе улыбнулся жене, положил руку ей на плечо, приказывая встать. Оттененные блестками и краской на веках, серые глаза Жозефины с густыми крашеными ресницами выглядели трагически. Только за порогом комнаты, сжимая свои внутренние чувства и страх в маленький клубок и мысленно смотав его до конца, она положила тревогу и всё ненужное в тайник, оставив для выступления только текст песен, музыку, память всех движений, всех жестов и чувств. Тяжело начать, это словно нырнуть в ледяную воду, а потом всё начнет разворачиваться само собой. Иногда даже сам забываешь, каких усилий требовало всё это. Не расслабляться; спокойно; вперед!.. Не забыть сбросить шаль и надеть ослепительную улыбку. Надо работать…

Врач приехал ночью, после полуночи. Его привезли Изабэлла и Антонио — хозяин казино. Никто не должен был знать об этом визите. Повезло, что друг Антонио оказался в княжестве в этот момент. Нормальный морской врач и не из болтливых.

Доктор сказал, что Хосе — идиот и самоубийца. Но, увы, как всем идиотам, ему везет. Пусть полежит в постели хотя бы дня два-три и пьет каждый час настойку. Не устраивает подобного цирка, как в этот вечер, хотя бы еще с недельку. Лучше — три. И все будет в порядке. Усмехнувшись, Хосе сказал, что за полсуток покоя он может ручаться. А дальше пойдет как пойдет. Махнув на него рукой, врач беседовал с Жозефиной. Ей же передал лекарство и велел проявить характер и заставить мужа пить настойку по часам. Мадам обещала. Она хотела отблагодарить доктора материально, но тот отказался взять деньги, согласившись выпить чашечку кофе.

Изабэлла предоставила свою карету и кучера в распоряжение врача, пожелала супругам Артьен удачи и один грамм благоразумия, хотя бы один, раз на большее здесь не способны.

Вместе с Антонио Бонито графиня прогуливалась по набережной.

— Тонино, вы, кажется, самый благоразумный из всех нас. Скажите, что мне делать?

— Просто я вас на двадцать лет старше, — мягко ответил синьор Бонито. — Мои глупости приобрели более солидный, тихий характер. А вот вы, синьора, вы можете ругать Танти или нашего андалузского тореадора за рискованные поступки, а сами поступаете точно так же.

— Я?! Разве?

— Будьте уверены, — кивнул Антонио. — Но вы собирались что-то сказать до поездки в Тенао. Эти хлопоты сбили вас с мысли.

— Нет, я помню… — Изабэлла вздохнула: — Мы с Элль уезжаем завтра. Недели на две, с княжеским двором. Я хотела просить вас присмотреть за Элкиными молодцами. А теперь и за Жозе с Жозефиной. Пусть всё будет тихо. Меня беспокоит полиция.

— Есть основания для беспокойства или просто предчувствие?

— Скорее, предчувствие.

— Я вас понимаю, синьора. Хорошо, транспорт оружия мы на время приостановим. Банда нашей Крошки будет только смотреть и слушать. До вашего возвращения — никаких дел.

— Спасибо, Антонио. Впрочем, организуйте на свое усмотрение небольшую заварушку в порту. Не надо чтобы затишье четко связывалось с нашим отъездом. Но, пожалуйста, осторожней.

— Будет сделано, — заверил Антонио.

Некоторое время они шли молча. Гребешки низких волн на море фосфоресцировали в темноте. На берег в теплой ночи накатывались полоски бледно-зеленого света. Терпкий сладкий запах цветущих альбиций* смешивался с соленым дыханием моря.

— Синьора Изабэлла, вам никогда не бывает страшно?

— Что?

— Я говорю, испытываете ли вы ужас перед тем, что мы творим или боитесь разоблачения? Потому что мне временами жутко, должен сказать. Я забыл, когда спал целую ночь, не просыпаясь от каждого шороха. А вы?

— Я тоже сплю неспокойно. Но у меня есть сестра. Бессонница для нас золотое время, чтобы поговорить. Мы ведь не успеваем общаться днем. Не до того. А страх… Не знаю… Я тревожусь за всех нас, за себя тоже, но иногда мне неловко, что все дерутся за что-то, они сражаются за свое, а у меня просто такая работа. Я хочу помочь мужу. И вам. Но в такую ночь как сейчас, я не понимаю, что нам за дело до всех тиранов, войн и денег на свете. Не знаю, что я здесь делаю? — она тряхнула головой. — Я знаю, что вы ответите: "За ночью снова наступит день". Да, Тонино, вы правы. Днем сразу всё предстает в другом свете. Всё очень ясно.