— Пошли, — тоже рассмеялась Гермиона. А потом вдруг добавила тихо и серьезно. — Я завтра выбью у этой грымзы разрешение тебе на поездку в Мунго.

— Спасибо, — тихо ответил Невилл.

Только на следующий день от всезнающей Джинни близнецы узнали, что у матери Невилла был день рождения, а Амбридж со свойственной ей черствостью отказалась давать юноше разрешение на поездку к родителям, сказав, что они все равно уже неизлечимы, а оценки по Зельеварению у гриффиндорца не потерпят пропуска. А потом Анджелина вечером еще добавила, что Грейнджер после уроков пошла прямо к Снейпу, уговорив сначала его, а потом с его разрешением уже к Генеральному Инспектору, и министерской жабе крыть было нечем.

Фред почему-то не рассказал даже Джорджу о той сцене, которую он видел в гостиной поздно вечером.

В декабре выпал снег, стало холодно, а это значило, что зима окончательно вступила в свои права, прогоняя невнятную осень. Близнецы развлекались всеми силами, устраивая целые снежные баталии, в которых участвовала добрая четверть студентов, и даже Амбридж не смела отнять у подростков эти мгновения веселья. Джордж все чаще вечерами убегал в Выручай-комнату, оставляя брата одного, и он часто слонялся один по древнему замку, касаясь кончиками пальцев неровных стен, древних статуй и вдыхая еле уловимый, но от этого не менее характерный запах школы. Ему не верилось, что это был их последний год в школе, что потом все будет иначе. Он еще плохо представлял, как, но точно по-другому, и больше будет этих вечеров, когда он был непривычно один, больше не будет гневных писем от мамы, Джинни, пробирающей по ночам в их комнату. Больше не будет слышно по ночам храпа Ли, и все они разлетятся, разбегутся по миру, лишь изредка собираясь вместе. Больше не будет игр в бутылочку в комнате девчонок, ночных игр в догонялки со Снейпом и Филчем, больше не будет Грейнджер с ее суровым выражением лица. Все изменится, настанет новый полный красок и событий год, но он больше не будет писать в верхнем уголке пергамента кривоватое Ф. Уизли. Все закончится.

Однажды, во время одной из таких прогулок, вскоре после того вечера, когда Невилл говорил с Гермионой, Фред наткнулся на Малфоя. Он услышал его голос, а потому остановился, невидимый для мерзкого слизеринца, с которым встречаться сейчас не было никакого желания. Тот, кажется, отвечал кому-то:

— Тебя? Пригласили? Не смеши меня, кто? Горный тролль?

Фред не услышал, что ответил второй голос, явно девичий, но, судя по тому, что Крэбб и Гойл сначала загоготали, а потом оба закашлялись, девушка смогла ответить что-то достойное Хорьку. Уизли скрылся в потайном ходе, не желая встревать в конфликт между неизвестной и слизеринцами, и еще долго бродил по коридорам и лестницам, пока совсем не стемнело. В гостиную он вернулся уже сильно после отбоя.

Свет был погашен, кажется, после сегодняшней снежной битвы все разошлись по спальням раньше обычного, только из спальни мальчиков-семикурсников разносился приглушенный смех Анджелины и Алисии, на которую у Ли явно были планы. Фред хотел уже пройти к друзьям, когда вдруг заметил на диване у камина одинокую фигурку Гермионы Грейнджер. Она плакала.

Он хотел было незаметно пройти мимо, чтобы не смущать девушку, но почему-то вдруг развернулся, подходя ближе. Было ли это желание утешить также, как она утешала Долгопупса?

— Хей, — тихо окликнул он старосту, засовывая руки в глубокие карманы мантии. Она вздрогнула, разворачиваясь к нему, и, глядя на ее красное от слез лицо, Фред понял, что, если уйдет, будет чувствовать себя последним мерзавцем.

— Чего тебе, Фред? — прогнусавила она, тщетно пытаясь скрыть свое состояние. Он опустился рядом, заставляя тем самым ее подобрать ноги.

— Что случилось, Грейнджер? — напрямую спросил он, глядя точно ей в лицо.

— Ничего, иди, куда шел, — она отвернулась еще сильнее, обняв себя руками.

— Неужто Макгонагалл влепила тебе Выше Ожидаемого за последнюю работу? — попробовал пошутить парень, однако девушка почему-то буквально взвилась, резко поворачиваясь к нему и зло скаля зубы.

— Действительно, плохая оценка за работу, что же еще может меня расстроить?! Да что ты вообще знаешь обо мне, Фредерик? — ее голос задрожал, готовый сорваться.

О, Фред много знал о ней, он только сейчас понял, что действительно знал очень много. Что она хмурится, когда размышляет о чем-то, что она любит на завтрак пить горячий кофе или чай, что у нее на шее треугольник из родинок, что она не ложится спать до тех пор, пока не убедится, что Гарри и Рон пришли и не нуждаются в ее помощи с учебой. Он мог бы сказать сотню вещей, но сказал ту единственную, которую говорить, пожалуй, не следовало:

— Я знаю, что ты влюблена в моего брата.

— А? — от удивления она даже выдохнула, забывая о слезах. — В какого брата? — она выглядела настолько ошарашенной, что Уизли даже засомневался.

— В Форджи, конечно, — он приготовился, что сейчас ее накроет новый всплеск эмоций, однако она только удивленно моргнула, отвечая на удивление спокойно.

— Но я никогда не была влюблена в Джорджа, — она наклонила голову, хмурясь, что-то соображая, а потом в ее глазах появилось понимание. — Он думает, будто он нравится мне, да?

— Кто-то вообще говорил, о том, что думает он? — попытался было выгородить брата парень, однако Гермиона покачала головой, цокнув языком.

— Да, это все объясняет. Он уже месяц смотрит на меня так виновато, что я все время думаю, что вы что-то испробовали на мне.

— Если ты не влюблена в него, то что произошло? — Фред развернулся к ней целиком, и поэтому успел заметить, как ее лицо за долю секунды исказилось вновь подступающей истерикой. Она сдержалась, проглатывая ком, и ответила очень тихо.

— Не все на свете объясняется любовью, знаешь ли… — она обхватила колени руками, и Уизли заметил, что ее ладони мелко подрагивают.

— Тогда что? — не отступал он. С ней что-то происходило, уже несколько месяцев, как происходило, и сейчас почему-то ему стало очень важно определить, что именно.

— Просто, — ее губа задрожала, и Фред, поддавшись какому-то инстинкту, не иначе, потянулся вперед, обнимая ее и аккуратно прижимая к груди. Так всегда делал Чарли, когда плакала Джинни, запоздало понял он. К его удивлению, Грейнджер не стала вырываться, а вдруг и сама вцепилась в него маленькими ладошками, и юноша почувствовал, как ткань одежды на плече намокает от слез. Она плакала, а он молчал, еле ощутимо покачивая ее из стороны в сторону, словно маленького ребенка.

— Просто я так устала, — снова начала она через несколько минут. — Я так устала…

— Расскажи, — тихо попросил он, и она крепче прижалась, мелко кивая.

— Все началось в сентябре, за несколько дней до моего дня рождения, — Фред припомнил, что в тот день Гермиона спряталась на целый день в библиотеке, и даже Джинни с трудом смогла выцепить ее, чтобы поздравить. Сестрица жаловалась на это. — Я оштрафовала Мередит с четвертого курса за то, что она после отбоя шаталась по школе со своим бойфрендом, сказала, что это безответственно и глупо. А через два дня она заработала баллы на занятии, и, придя в гостиную, буквально швырнула мне в лицо свое эссе, сказав, что это мне подарок на праздник, и что она надеется, теперь я счастлива. А потом… — она всхлипнула, и Фред внезапно понял, что утром обязательно подольет что-нибудь в бокал этой стерве-Мередит.

— Ну, ну, что ты, — он осторожно провел рукой по ее волосам, но это почему-то вызвало только новый приступ слез.

— А потом я внезапно осознала, что она действительно права. Понимаешь, вы все время нарушаете правила, вы заставляете малышей пробовать всякую дрянь, вы взрываете навозные бомбы и доводите учителей, но при этом вас все любят. Я серьезно! Даже Саймон с первого курса, который две недели провел в Больничном Крыле, даже он любит вас, а меня видят только как вечную зубрилку, девочку-энциклопедию, или же как надзирателя. Я ведь, в сущности, и есть и то, и другое… Я никогда не прислушивалась, что говорят за моей спиной, но оказывается, что большинство ненавидят меня чуть ли не больше Амбридж, и я не понимаю… — она тихонько завыла, и Фред перепугался. Он обнял ее еще крепче, прижимая к себе, и зашептал что-то успокаивающее в волосы. Ему было жгуче стыдно, что и сам он до недавнего времени не видел в ней ничего больше старосты, воспринимал как досадный раздражитель, но не как живого человека. А ведь она была простой девчонкой, ранимой, как обычно и бывает в шестнадцать, доброй, просто излишне правильной. Но разве можно ненавидеть человека за это?