Да, думаю, вы все поняли верно — это я сотворила и тыквенную карету, и мышиных лошадей, и гуся-кучера, и платье, и туфельки… О да, тогда я умела делать вещи и похлеще, чем бальные наряды! Почему же, спросите вы, я не сделала магию хоть немного более долговечной? Ох, милые, будто сами вы не знаете, как ненадежны чары, наложенные на что-то, что само из себя уже повреждено или сломано. И потом, неужели вы думаете, что смастерить что-то на скорую руку, когда девушка уже опаздывает на торжество, так просто? Нет, нет, это неимоверно сложно, и поэтому нет ничего удивительного, что магия полуночи, магия нового дня, так легко сняла мои чары.
Почему же, спросите вы, я не помогла Золушке в тот год, когда она в неведении находилась далеко-далеко от столицы? Увы. Феи-крестные могут многое, но мы не всемогущи. Мы можем создать великолепное платье из рваного наряда, наколдовать мост через полноводную реку и спасти человека, сорвавшегося с обрыва, но — увы — мы не можем сделать этого, пока человек сам не поверит в нас и нашу магию. Мы даже не можем показаться ему на глаза.
Нет, я ничуть не виню мою малютку-Эллу, что она перестала верить в чудотворное созидание моей магии, когда ее негодяйка-мачеха решила обмануть ее. Я лишь могла наблюдать за ней, наблюдать за принцем. И верить в чудо.
Но эта история не о чуде.
*
Август сменился сентябрем, за сентябрем с заморозками пришел ноябрь. Элла справила свое второе Рождество в охотничьем домике отца, а Кит — первое рождество в новой для себя роли, роли монарха.
— Эй, Золушка! — закричала леди Тревейн из столовой, где она и ее дочери справляли праздник. — Принеси еще мяса, да поживее!
— Ваше Величество, — Эрик почтительно склонился перед своим другом, привлекая к себе его внимание. Король извинился перед своим собеседником, почтенным графом, и жестом указал Эрику продолжать. — Это касается тех детей, что Ваша Светлость просила собрать. Они ждут в Малой гостиной.
Январь засыпал и города снегами, февраль укутывал степи поземкой, март пускал веселые ручейки между деревьев в лесу. Зачем мне говорить, как тосковали друг по другу двое молодых людей, чувства которых разлука нисколько не уменьшила? Вы и сами знаете это, если хоть раз любили так сильно, что все сердце заполняется чувством, а, если не любили так, никакие слова не смогут описать вам того, что пережили они. Месяцы шли, утекали, и, пожалуй…
А, впрочем, нет. Я расскажу все по порядку.
В мае, когда снег сошел окончательно, и снова наступила весна, леди Тремейн решила, что медлить дальше нельзя, и что надо сделать все возможное, чтобы устроить судьбы своих дочерей. Своих, разумеется, родных дочерей: для своей падчерицы она уже сделала все, что было в ее силах, все, что можно было сделать через обман, лесть и жестокость.
— Анастасия, Дризелла, вы поедете в июне на бал-маскарад в столицу, и там найдете себе женихов, — заявила она как-то утром.
— А вы, маменька? — взвизгнула Анастасия, уронив ложку. — Вы что, бросите нас одних?
— Нет, мои рыбоньки, — запричитала миледи, обнимая обеих дочек по очереди и прижимая к себе, — Конечно, нет, золотые мои! Я поеду с вами, а Золушка останется дома, приглядывать за хозяйством. Да?
— Но маменька, неужели ей совсем не нужно найти себе жениха? — слабо возразила Дризелла, однако до того робко и нерешительно, что это показалось скорее вопросом. Мать обожгла ее взглядом, но прежде, чем леди успела сказать хоть слово, в разговор вмешалась сама Элла.
— Милая сестра, спасибо тебе, но это совсем не нужно. Мое сердце уже занято, и я никого больше не смогу полюбить так, как люблю его. Вы поезжайте, а я останусь. Право, я… — но ее беспардонно перебили.
— Вы все слышали, девочки, так мы и сделаем! Золушка, будь добра, принеси нам еще бисквитов, — мачеха хотела как можно скорее спровадить надоедливую падчерицу, и та беспрекословно удалилась. Дризелла и Анастасия проводили ее взглядами: все-таки, несмотря на воспитание мадам, они в глубине души были не так и плохи, и поэтому сочувствие и жалость время от времени прорывались в их души.
Начались дни суетливой подготовки к балу. Две служанки, единственные, оставшиеся в доме, целыми днями носились по дому, пытаясь подобрать платья, туфли, украшения, веера, ленты и камни. Леди металась от одной дочери к другой, бракуя один наряд за другим, а сами девушки уставали едва ли не больше Золушки, на которую свалились все домашние заботы. Еще бы! Они по пятнадцать часов в сутки стояли на табуретах, затягиваемые во всевозможные корсеты, примеряли туфли, мастерили высокие прически, и подчас засыпали, забыв даже вытащить из них шпильки. Но все напрасно: чтобы подготовить юных барышень к балу необходимо было сделать то, чего так боялась и так старалась избежать леди Тремейн: нужно было просить Эллу сшить новые, совсем новые платья. Такие, каких не видело еще королевство, такие, чтобы Анастасия и Дризелла блистали, приковывая взгляды.
— Но мадам, — в замешательстве возразила Золушка. — Как же я сделаю красивый наряд из этой ткани?..
— Ах, ну попытайся! — раздраженно бросила дама. — Неужели ты не можешь?
— Никак нет, — покачала головой Элла. — Мне нужны совсем другие материалы, мне нужны ленты и кружева, атлас и шелк, мне нужны тесемки, и уж конечно я не смогу сделать вышивку старыми нитками!
И леди Элеонор пришлось уступить. В конце концов, какая вероятность была того, что кому-то вздумается на рынке трепаться о короле и его одиночестве? В любом случае, полагала мадам, она всегда будет рядом, чтобы прервать нежданный разговор. На том и порешили: в субботу они с падчерицей собрались, и на повозке, которая обычно привозила сено, поехали в город, который лежал в пригороде столицы. Там на весенней ярмарке можно было найти любую ткань, и женщины справедливо полагали, что это лучшее место для поиска.
Толпа, впрочем, почти сразу закружила обеих, и уже через пять минут леди Тремейн не могла найти в вихре прохожих свою падчерицу. Та же, впрочем, не сильно торопилась возвращаться — более того, она отошла прочь от рядом с тканями, прошла через торговцев фруктами, через бесконечную вереницу женщин и мужчин с хлебом, зеленью, мясом и восточными приправами. Впервые за почти два года она была так свободна: город пьянил, обескураживал, кружил голову, и Элла рассмеялась, позволяя людской суете подхватить ее и понести по булыжным мостовым к главной площади. И, пока мачеха тщетно искала ее в бесконечных рядах с ситцем и льном, она была уже далеко.
— Я только погуляю немного и вернусь. Разве от этого будет кому-то плохо? — шепнула себе под нос девушка, и, словно бы сама убежденная своими же словами, ускорила шаг.
На площади играл оркестрик. Пожилой скрипач с седыми волосами до плеч лихо отыгрывал какую-то мелодию, флейтист ужасно фальшивил и не попадал в ритм, но это не мешало горожанам плясать и притопывать в такт. Какая-то тучная женщина в белом платье схватила Эллу под руку, и через секунду она оказалась посреди толпы, на полпути к сцене. Высокий сутулый мужчина со смешными усиками схватил ее за руки и закружился вместе с ней, затем отпустил, и его место занял какой-то холеный юноша со шпагой на боку, затем могучий великан с огромными мускулами, потом подросток-студиозиус в фирменной шляпе. Девушка и сама уже разошлась, смеясь и подпевая со всеми, и с каждой сменой партнеров оказывалась все дальше и дальше от входа на площадь, так что скоро даже если бы Элеонор вышла бы сюда, она бы уже не увидела в постоянно двигающейся гуще народа свою приемную дочь.
Скрипач без всякого перерыва начал новую мелодию, еще более быструю, нежели прежняя, и Золушка подхватила правой рукой подол юбки, левой принимая протянутую руку партнера. Им оказался еще совсем мальчишка, едва ли старше двенадцати лет, курносый и рыжий, весь усыпанный веснушками. Его костюм был прост, на рукаве рубашки темнело какое-то пятно. И все равно Золушка заулыбалась ему, вытанцовывая какой-то странный пируэт. Мальчишка совсем не умел танцевать, однако Элле было достаточно и этого, поэтому она полностью подчинялась движениям партнера, пусть они и были весьма сумбурными, из-за чего внезапно они оказались совсем рядом с палатками башмачников, которые осторожно примостились вокруг площади. Мальчишке было неловко смотреть на партнершу: разница в росте была весьма значительна, и смотреть прямо означало совершенно неприличным образом пялиться прямо повыше выреза, и поэтому он уставился вниз, туда, где две пары ботинок двигались вразнобой, весело отщелкивая каблуками. Внезапно от споткнулся, запутался в собственных ногах и едва устоял: для этого ему пришлось буквально вцепиться в девичий рукав. Пытаясь избежать падения, столь опасного в такой толпе, они непроизвольно сделали несколько шагов вбок, и оказались за границей площади, где танцевали люди.
