– Не здесь, не здесь! – Затараторила Эбигейл.

Набравший воздух в легкие Флоренс огорченно вздохнул.

– Почему же? Вы не хотите слушать?

– Хочу! Но нас могут неправильно понять.

– Ну и что? Люди любят стихи! Я начну!

Снеся на скорости шлагбаумы смущений, Эдмунд затянул любовную лирику волнующим голосом.

Эбигейл как бы защищаясь прикрыла ладонями лицо. На ее светлый лоб ниспадала светлая челка. Сквозь ненадежное прикрытие, привлекающее излишнее внимание, она чувствовала как на них с любопытством поглядывают. Засыпающий мужчина развернул даже стул, чтобы полностью обратиться к читающему стихи.

Чары слов подхватывали за подмышки и поднимали скоплением воздушных шариков к вершинам гор, где перехватывает дыхание от завораживающих просторов земли, что раскинула леса и поля, реки и озера, деревушки и мегаполисы. И все эти сказочные творения представлялись одновременно и близкими от возникающего чувства родины, расплывшихся карт мечтаний, и далекими от своей сложности, походившей на заоблачную реальность. Щеки Эбигейл покраснели до предела возможного, она дергалась, порываясь сбежать, боясь вслушиваться в строки дальше и подниматься все выше и выше. Она боялась, что на значительной высоте вот-вот нагрянет грозовая туча, чтобы с упреком напомнить о соблюдении тишины.

– Эдмунд, пожалуйста… – Умоляюще прошептала она, не зная куда деться.

Но он не останавливался, вытягивал каждый слог, будто те – последние из существ святой обитатели, пропитанные страстью к стихам умерших.

Тот мужчина, что кемарил, когда они зашли, опираясь о столешницу, поднялся – сердце девушки буквально протиснулось сквозь ребра, чтобы спастись бегством. Незнакомец решительно наступал на них – Эдмунд продолжал, не замечая того, отмеченного глубоким следом одиночества. С застывшими глазами, выглядывающими сквозь пальцы, как сквозь решетку, Эбигейл уже представила, как незнакомец нависнет над ними, с умеренным гневом принимаясь растолковывать себе в удовольствия просьбу заткнуться… Однако, проходя мимо столика, где лились стихи, незнакомец с благодарностью улыбнулся и, будто отдавая честь, коснулся пальцами виска, уставившись прямо на Эбигейл. После дверь тихо захлопнулась.

Когда Эдмунд закончил, Эбигейл под звуки восторженных аплодисментов – хлопали даже официанты, вызвав тем самым из неведомого альтернативного ада разъяренного администратора, – вынырнула из своего укрытия. Первой в ее глаза бросилась официантка возле кассы с интересом прислушивающаяся к строчкам.

– Счет! – Победоносно потребовал, гордо подняв голову, Флоренс, когда бурные овации стихли.

С забавной улыбкой на лице к столику поспешила официантка, всем видом демонстрируя желание скорее спровадить засидевшихся гостей и убежать домой.

– Это вам, возьмите, все было чудно, – вручал чаевые Эдмунд.

Механическим, бездумным жестом девушка переняла протянутую купюру: ее молодое личико в знак благодарности на мгновение озарилось яркой звездочкой и тут же потухло, нацепив маску измотанности за день.

– А вы красиво читаете, только я совсем не разбираюсь в стихах.

– Не беда, я и сам не эксперт, так, лишь слегка проникся некоторыми стихами. Если хотите, могу вас познакомить.

Девушка смущенно хихикнула и кивнула в знак согласия.

– За чашечкой кофе?

– Только без него, терпеть не могу кофе.

– И такое возможно?

– Как видите. Вот, возьмите мой номер, я буду ждать звонка с пяти часов.

Девушка наскоро начиркала номер, вырвала листок из блокнота и убежала за сдачей.

Эбигейл ревниво постукивала стопой правой ноги и незаметно кипела, хотя свист ненависти, прислушайся, буквально вырывался из ее горла. Какая-то стерва в фартуке одурачила мнимой заинтересованностью, возникшей исключительно в виде благодарности за незаслуженные чаевые, оскорбленно проклинала официантку та.

Разъяренная ревностью, она разорвала. Ожесточенно. Разорвала в клочья, но не бумажку, а салфетку. Осмелиться переступить черту боялась, хоть и понимала, что молоденькая официантка утерла ей нос.

– Все в порядке?

– Все в порядке, хотя порой такие чудеса творятся, диву даешься.

То ли от присужденной роли, то ли от настоящей капельки чувств Эбигейл, сама не понимая почему, уже с утра считала Флоренса завоеванным, собственностью, несмотря на то, что тот уверенно откланялся от задуманного курса спектакля, а тут вдруг стеклянный мир ее мечтаний пустил множество трещин, разрушился. Разом. Непонятно как…

Оставив посуду на произвол судьбы, они молча шагали по полупустынной улице, освещенной желтизной фонарных столбов. С темного неба скатывались, словно на паутинных нитях, звезды на землю – они тянулись настолько медленно, что человеческий глаз вовсе не воспринимал их движение… На пути встречались брошенные газеты с кричащими заголовками, всякие бумажки, иногда под ноги предательски, словно пытаясь подставить, бросались шуршащие обертки от шоколада…

На углу безлюдного перекрестка под красным светом светофора целовалась пара – Флоренс на мгновение захотел столкнуть Эбигейл в кусты и убежать подальше, затеряться среди бесконечности, чтобы его никогда и ни за что не нашли, чтобы навсегда укрыться от доктора Раймса и незнакомкой, спутанной с родной сестрой… Но разве можно сделать больно этому крошечному созданию, которое плетется рядом, понурив голову, вздрагивая от холодных язычков ветра, с одним только наивным желанием: помочь? Мысль оттолкнуть девушку обожгла Эдмунда. Он почти что отскочил в сторону, на проезжую часть, зашатался трухлявым деревом на бордюре – Эбигейл растерянно следила за мужской неуклюжестью: вытащить того за рукав к центру пешеходной части что-то не позволяла. То ли мелкая обида завывала голодным волком, то ли усталость, переквалифицировавшаяся в растерянность.

– Все в порядке? – Скрыто передразнила та, когда Флоренс вернулся на пешеходную часть.

– Разумеется, просто иногда такое скверное думается.

– Например?

– Куда уходят умершие?

Внезапный вопрос оглушил девушку ударом дубинки по голове. Она никогда и не думала о том, всегда спасалась бегством, оставляя позади незакопанные могилы с теми, кто ушел в мир иной. Сложность смирения со смертью буквально переполняла ее – швы тряпичной куклы трещали от порывающейся вырваться за пределы набивки. Замкнутая невозможность, выжидающая подходящего случая, чтобы нанести подлый удар в спину, не принятая за факт и потому не отпущенная на волю, где резвятся свободой те чувства, что отвечают за человеческое счастье и несчастье, что не загоняют в то убийственное состояние, от которого веревка и мыло кажутся милыми друзьями, единственно понимающими и разделяющими взгляды. Смерть одета в своеобразную красоту, которую слепо боятся. Может, смерть и скрывает за пеленой неизвестности, свои кощунства или, наоборот, благодеяния, но, во всяком случае, она, в отличие от жизни, никогда не показывает болезни, страдания и прочие пороки… Но Эбигейл вводили в ужасную дрожь эти вечные вопросы.

– Я… Не знаю…

– И я не знаю. И умершие ничего не знают, может, и я умерший?

Грудь девушки будто бы прессом сдавили, она с трудом дышала и, тем более, говорила, а говорить следовало: молчание отталкивает с устрашающей силой, но не так, как ответы без содержания.

– Мне тяжело говорить… Но вы живой, в этом я больше всего уверена.

– А как проверить, если сомневаешься? Только попытавшись…

– Замолчите! Не смейте о том говорить! Вы… Вы и понять не можете глупость своих слов! Идиотские! Идиотские суждения! Для тех, кто кончен, кто настолько неблагодарен, кто избалован до неприличия так, что даже жизнь ему кажется какой-то чертовски дешевой некачественной игрой, – вспылила Эбигейл, остановившись и нависнув над Флоренсом. Сжатые ее кулачки побелели от злобы.

Какой-то прохожий, обративший внимание на кричащую девушку, поднимающуюся перед мужчиной на носочки, лишь, проходя мимо, помотал, закатив глаза, головой из стороны в сторону. Выслушивая, Флоренс лишь ухмылялся глупости с видом всезнающего мудреца, которого пытаются заставить поверить в неправильность заложенного фундамента мироустройства, не имея собственных теорий, но имея кажущиеся правильными доводы для опровержения.