- Да, - твердо заявил Камиль. - Именно за этим мы и приехали.
- А теперь, после всего, что я вам так долго и усердно показывал и рассказывал, - усмехнулся Дантон, вылавливая из глинтвейна кусок яблока, - вы сами можете ответить, вернусь я или нет. Правда?
Камиль посмотрел на него с раздражением.
- Я знал, к чему ты клонишь, устраивая все это. Но пойми, все не так просто, как тебе кажется.
- А мне кажется, - Дантон заулыбался еще шире, - что все как раз очень, очень просто. Здесь мне хорошо и меня никто не тронет. Там мне, скорее всего, снесут голову. Мне кажется, выбор очевиден.
- Такой эгоизм раньше тебе был не свойственен, - процедил Камиль и сделал огромный глоток глинтвейна; я с интересом наблюдала за этими двумя, как за чашами раскачивающихся весов, ожидая, какая начнет перевешивать. - Вспомни, что ты говорил о республике! О судьбе народа!
- Я говорил, - согласился Дантон. - Это не спорю. А теперь я молчу. Потому что там, - он кивнул в сторону, в которой должен был, по его мнению, располагаться Париж, - меня слушать уже не будут. Там теперь слушают других.
- И ты просто так сдаешься? - вспыхнул Камиль. Его упрек не оказал никакого действия на Дантона: тот лишь пожал плечами.
- Не самое приятное слово, но…
Тут я поняла, что Демулен сейчас взорвется от переполняющего его негодования, и решила прийти ему на помочь, благо в голове возникла хоть одна мысль, что можно сказать:
- Но поймите, люди гибнут! Я видела, как это происходит, и…
- Знаю, знаю, - скучающим тоном отозвался хозяин дома. - Известия сюда доходят, хоть и с опозданием.
Он говорил, почти не повышая голос, но я шестым чувством чуяла, что в нем постепенно зреет ярость от того, что в его маленькую, тихую бухту кто-то ворвался и тащит его обратно, в шторм, навстречу бушующему водовороту, который легко может затянуть его с головой. “Он колеблется, - внезапно подумалось мне, - он бы и говорить на эту тему не стал, если бы все для себя решил. Он хочет выслушать наши аргументы”.
- Послушайте, - я успела сказать вперед открывшего рот Камиля, - вы не представляете, что происходит в Париже. Голод, террор… многие хотят устроить настоящую резню!
- Эбер? - отрывисто спросил Дантон и, дождавшись моего кивка, с сокрушенным видом усмехнулся. - И этот туда же. Сам не знает, куда лезет.
- Я… то есть, мы вас просим, - я обернулась на Камиля, тот уже закрыл рот, откинувшись в кресле, и коротко махнул мне, давая понять, что я могу продолжить говорить, - вы столько сделали для революции, и… нельзя же просто так взять и все бросить!
Дантон недолго молчал. Впервые на его лице появилось выражение, отличное от снисходительной усмешки - теперь это была скорее тусклая горечь, которая задела меня сильнее любого язвительного замечания. Поболтав на дне бокала остатки глинтвейна, Дантон допил их залпом и тяжело посмотрел на меня - получилось не хуже пронизывающего взгляда Робеспьера, и я содрогнулась всем телом, но лишь крепче сцепила зубы.
- Людям, - наконец произнес Дантон, - свойственно разочаровыватся. Окончательно и бесповоротно. Может, когда-нибудь ты это поймешь. А пока с меня хватит, пусть другие, те… те, которые уверены… вот, пусть они и занимаются всем этим. А мне уже наплевать. Наплевать.
Я беспомощно посмотрела на Камиля, ожидая от него поддержки. Но он совершил совершенно неожиданную для себя вещь - промолчал. Просто посмотрел на Дантона с какой-то странной смесью сочувствия и снисхождения, с какой, наверное, смотрит врач на безнадежно больного, готовясь сделать ему смертельный укол.
- Натали, - негромко сказал он, не поворачивая головы, - тебе лучше пойти спать.
Я могла бы начать спорить, но в тот момент я ощущала себя до того опустошенной, что без возражений подчинилась.
Этот дурацкий, изначально лишенный смысла спор выпил меня до дна, и я хотела в тот момент только одного: побыстрее дойти до кровати и чтобы меня никто не беспокоил. Но сонливость, как и желание остаться одной, испарились почти сразу же, стоило мне добраться до комнаты. Против первого поработала сухость в горле, а против второго - начавшийся, как и предсказывал Дантон, дождь. За окном гулко выл ветер, тяжелые капли барабанили по стеклу, и даже при свете свечи мне казалось, что на улице притаились какие-то темные тени, которые ждут, пока я засну, чтобы ворваться в комнату и вцепиться в меня тысячей когтей.
“Бред, - уговаривала я себя, на цыпочках подбираясь к кровати, - это бред, мне кажется, я просто…”
В этот момент в стекло ударила ветка стоявшей под окном яблони, и я, не ожидавшая резкого звука, чуть не заорала в голос от ужаса. Огромных трудов мне стоило убедить себя, что никто не стучит в окно с той стороны, это просто дерево, ведь на улице жуткий ветер… но подойти к окну и проверить я боялась: казалось, когда я это сделаю, тени просто-напросто выбьют стекло и поглотят, пожрут меня в один миг.
Еще несколько секунд я сидела, глядя, не мигая, на окно, а потом схватила со стула первое, что могло худо-бедно сыграть роль накидки и неслышно направилась вниз. Похоже, поспать сегодня ночью мне вновь не светило, поэтому почему бы не…
- С этого надо было начинать, Камиль.
В столовой все еще продолжался разговор, и я не удержалась, потушила свечу, чтобы ее огонек не выдал меня, и слилась со стеной рядом с дверью, чтобы иметь возможность слышать все до последнего слова. Слышать-то я слышала, но не понимала, признаться, ни черта.
- Ситуация вышла из-под контроля, - напряженно заговорил Демулен; я слышала, как он напряженно мерит шагами комнату. - Мы выращивали дерево, долго и упорно, а его плодами хотят воспользоваться другие люди, просто-напросто сдвинув нас в сторону!
- Робеспьер, - сухо рассмеялся Дантон; судя по голосу, он был уже немного пьян. - Я от него не ожидал.
- Я тоже не ожидал, - признался Камиль. - Никто не ожидал.
Боль в его голосе мне, наверное, почудилась.
- Но если бы дело было только в нем, - вдруг поспешно продолжил он. - Есть еще Эбер…
- Разве рядом с ним нет никого из наших?
- Есть, - молвил Камиль неприязненно. - И они сходятся в одном: его невозможно контролировать. От него надо избавляться, потому что этот безумец сам не понимает, что творит.
- Понимает. Все он понимает. Ему нужна власть, и он упивается ею, наслаждается, когда чернь носит его на руках… он получил возможность выпустить на волю все самое темное, что дремало в нем, и делает это не без удовольствия, кстати.
Я вспомнила Эбера, его подрагивающие руки, выступивший на лице пот, когда он тщетно пытался удержать вот-вот готовую свалиться маску, и мелькающий в его взгляде почти звериный блеск. Интересно, что было бы со мной, согласись я по глупости свой пойти по одной дороге с “папашей Дюшеном?”. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять: ничего хорошего.
- А что же ты, Камиль? - вдруг спросил Дантон. - Неужели твои дела идут так плохо, что понадобилось вытаскивать меня?
- У меня есть несколько идей, - сказал Демулен. - Но без тебя я не справлюсь, меня просто-напросто задавят…
- Попросил бы своего приятеля поддержать тебя.
Я не сразу поняла, что Дантон имеет в виду Робеспьера, но пауза, повисшая после его слов, была достаточно длинной, чтобы я успела сообразить. Камиль откликнулся, причем казалось, что голос его исходит откуда-то из-под земли:
- Он… я… в общем… я не уверен…
- Не продолжай, - хмыкнул Дантон. - Ты в нем не уверен. И это понятно. Я давно тебе об этом говорил.
Послышалось шуршание бумаги, и я навострила уши. Интересно, они что-то пишут или читают? Но выяснить не было никакой возможности - я боялась даже краем глаза заглянуть в дверной проем, ощущая, что меньше всего мне сейчас стоит быть обнаруженной.
- На самом деле, я ждал этого, - вдруг сказал Дантон; следом послышался резкий треск пламени, и я поняла, что неведомая мне бумага отправилась в огонь. - У нас два противника, условно говоря. Одного мы свалим… а второй нас, скорее всего, сожрет.
