- Обязательно, - подтвердил Бонбон и обернулся к Антуану. - Мы идем?

- Идем-идем, - тот в последний раз поправил плюмаж, напоследок полюбовался своим видом и распахнул дверь.

Долго еще я пыталась уверить себя, что все в порядке, просто жизнь продолжается и течет своим чередом, но упорно мне казалось, что ее движение лишь огибает меня, как стоячий камень, накрепко вросший в дно в тот самый момент, когда кинжал Шарлотты Корде вонзился Марату в сердце.

Октябрь подходил к концу, но холода все не ощущалось в Париже - стояла приятная прохлада, солнце редко когда скрывалось за облаками, и погода была исключительно мирной, чего не скажешь о том, что творилось на улицах. Бедняки бушевали, краем уха я слышала, что они требовали, и от этого меня охватывал грызущий ужас: народ требовал крови.

- Террора! Мы ждем террора! - звучало со всех углов.

- Террор в порядке дня!

Город был охвачен нервозом. Я иногда опасалась ходить по улицам, чувствуя, какими взглядами меня провожают. Вины за мной никакой не было, но им могло быть достаточно и одного моего приличного костюма, чтобы обвинить черт знает в чем. Прецеденты были - один раз на моих глазах из кареты выволокли и жестоко избили просто проезжавшего мимо мужчину в зеленом сюртуке. Лишь появление нескольких национальных гвардейцев успокоило бушующую чернь, и те разбежались, оставив несчастного на мостовой истекать кровью. Зрелище было настолько жуткое, что никто не решался даже подойти к нему. Наконец нашлись двое смельчаков, а вслед за ними - я.

- Как вас зовут, гражданин? - спросили они, помогая избитому подняться. - Где вы живете?

Имя его я не запомнила, а названный адрес заставил меня вздрогнуть. В этом же доме жил Бриссо.

Наверное, это было дурной знак, потому что на следующий же день я прочитала в газете о том, что арестованные федералисты, в числе которых был и мой старый знакомый, предстали перед революционным трибуналом. Статья любезно ознакомила меня и с подробностями: один из арестованных закололся ножом прямо в зале суда, остальных же ждала гильотина.

Марат запрещал мне сочувствовать его противникам. Но это были его противники, не мои. И он теперь мертв.

Моя рука, держащая газету, дрожала. Я вспомнила деньги, которые унесла из дома Бриссо: я не вынимала из сумки ни одного ассигната, и она лежала, спрятанная в моем шкафу, нетронутая. Возвращать их сейчас было бы глупо, и я это понимала. Тому, кому осталось меньше суток, деньги ни к чему. Но я не знала, что могу сделать еще, а сделать что-то я была обязана, иначе мне грозило мучиться угрызениями совести до конца своих дней. Мысль о том, что и я внесла свой вклад в то, что завтра всех этих людей убьют, я старательно к себе не подпускала, и отбивалась от нее, как могла, но она продолжала нападать на меня, как бешеное животное, царапая когтями по груди и стремясь дотянуться до горла.

Неизвестно, что пришло бы мне в голову в конце концов, но тут я вспомнила, что унесла из квартиры Бриссо не только деньги. Его плащ, который я накинула, чтобы хоть как-то прикрыть полуобнаженную грудь, до сих пор висел, уже основательно запылившийся, на вешалке в прихожей. Никто ни разу не спросил меня, откуда я его взяла.

“Вот за это, гражданин Марат, - подумала я, аккуратно складывая плащ вчетверо, - вы бы точно меня убили”.

Убил бы непременно, да его убили раньше. Впрочем, это не мешало мне все то время, что я убила на прогулку до Консьержери, ощущать между лопаток его неприязненный, колючий взгляд.

В камере смертников шло настоящее пиршество. На столе, установленном посреди просторного, сырого помещения, возвышались блюда с фруктами и графины с вином, были даже какие-то сладости из тех, которые, как я знала, нынче можно было достать только на черном рынке. Я не знала по именам почти никого из тех, кто собрался вокруг этого стола, и в полумраке с трудом могла различить лица, но Бриссо узнал меня сразу и, как призрак, выплыл мне навстречу.

- Посмотрите, граждане, - громко сказал он, - мы ее дождались!

- Ч… что? - я отпрянула, охваченная страхом; слишком жутким смотрелось это застолье живых трупов, ведущих себя, как ни в чем не бывало, как будто это не их головы должны были упасть в корзину завтра утром. Бриссо едко ухмыльнулся.

- Посланница с того света. От того, кто там нас ждет не дождется.

- Вообще-то, никто меня не посылал, - я отмерла и попыталась говорить уверенно, - я пришла сюда сама.

Бриссо вскинул брови.

- Вот как?

- Да, - я вытащила плащ; после обыска, которому меня подвергли на входе, он был скомкан и напоминал половую тряпку. - Держите, это ваше.

Бриссо взял плащ из моих рук и почти бережно провел по ткани ладонью, будто не имел возможности видеть и хотел проверить подлинность вещи на ощупь. Кто-то из сидевших за столом рассмеялся, и Бриссо подхватил его смех.

- Очень любезно с вашей стороны, - наконец сказал он; я ощутила, что от него сильно пахнет вином, и подавила желание поморщиться. - Здесь прохладно по ночам, знаете ли. Не хотите присесть?

Я решила, что он шутит.

- Присесть?

- Да, выпейте с нами стаканчик, - в одну секунду он оказался у меня за спиной и легко подтолкнул к столу, отчего у меня по позвоночнику пробежали мурашки. - Не бойтесь, ничего не отравлено.

Его голос над самым ухом прозвучал так близко, что я невольно дернула головой в сторону, спасаясь от скользнувшего по шее теплого дуновения. Бриссо усмехнулся, отходя на шаг:

- Неприятно, да? Говорят, только это и ощущает тот, кому отрубают голову. Только легкий ветерок, и все, далее - пустота.

Меня начала бить дрожь, и дело было явно не в сырости. Я даже рта не смогла открыть, чтобы ответить. Чувствуя, что все это происходит не здесь и не со мной, я сделала шаг вперед, и передо мной сразу же оказался свободный стул.

- Перемена мест! - пронеслось над столом. - Перемена мест!

Я обернулась на Бриссо, но он как раз в этот момент скрылся в пляшущих от свечей тенях, чтобы возникнуть спустя секунду на другом конце стола. Не переставая улыбаться, он сделал приглашающий жест:

- Садитесь. Налейте себе вина.

Мои соседи справа и слева одновременно отодвинулись в стороны, и я опустилась на стул осторожно, будто в ожидании, что сейчас из сиденья выскочат острия сотни иголок. Прежде чем схватиться за ближайшую бутылку, я огляделась и издала глухой вскрик: в углу камеры лежало нечто, прикрытое какими-то тряпками, и в его очертаниях безошибочно угадывался труп.

- Не бойтесь его, - сказал кто-то, сидевший слева, чьего лица я не видела, - это всего лишь Шарль, и он уже мертв.

- Впрочем, - тут же вступил в разговор Бриссо, - завтра ему тоже отрубят голову, как и всем нам. У них есть нечто вроде чувства юмора, знаете ли…

Я старалась не смотреть на мертвое тело, но оно приковывало взгляд, и я с трудом могла заставить себя глядеть на того, с кем разговариваю. Бриссо сел так, что мне было хорошо видно только его, остальных же я едва угадывала, и на секунду мне показалось, что прочие стулья, кроме моего и его, вовсе пусты. Наверное, так оно и было. Этих людей больше не существовало, их легким рочерком судейского пера вычеркнули из жизни, и то, что завтра предстояло сделать палачу, неожиданно представилось мне лишь пустой формальностью. Все они были ничем не лучше того мертвеца, что лежал в углу. Все они были пустотой.

- Итак, - Бриссо начал чистить апельсин, - зачем вы здесь?

- Пришла отдать ваш плащ, - честно ответила я.

- Не хотите, чтобы что-то обо мне напоминало? Понимаю, - кивнул он. - А как же сумка?

Остальные безмолвствовали. Ни у кого его слова не вызвали удивления.

- Это не ваши деньги, - брякнула я, на что последовал новый бесцветный смешок.

- Это деньги Питта, конечно же. Это он вам так сказал?

- Ну… - я не поняла, в чем подвох, и сочла за лучшее выпустить шипы, - да, он.

- Я же говорил, - вздохнул Бриссо, - он видел лишь то, что хотел видеть. Но я вынужден вас огорчить - эти деньги были переданы мне вовсе не Питтом и должны были пойти совсем не на уничтожение республики.