- Ага, - радостно подтвердила я. - Да это не суть, слушай дальше…

Судя по виду Антуана, суть заключалась как раз в этом. Остальное он слушал, поерзывая от нетерпения, и когда я прервалась, чтобы сделать вдох, снова спросил с таким видом, будто я готовилась опровергнуть закон всемирного тяготения:

- Так вы с ним действительно?..

- Антуан, - я закатила глаза, - ты можешь сосредоточиться на том, что по-настоящему важно?

- Но это важно, черт возьми! - вспыхнул он, отпуская меня и подскакивая на ноги. - Зачем ты мне это рассказала? У меня живое воображение, знаешь ли! Теперь мне будут сниться кошмары!

Слушая его стенания, я расхохоталась.

- Да ладно тебе, это было вовсе не так ужасно…

- Ты еще подробностями поделись! - взвыл Антуан. - Ну уж нет, обойдусь без этого! Ладно, не буду подвергать сомнению твой вкус, Натали, но все-таки, ты не могла обратить внимание на… на кого-нибудь другого?

- Например? - спросила я, едва ли не ухмыляясь во весь рот. Антуан сердито посмотрел на меня.

- Ты меня провоцируешь.

Я снова рассмеялась, и это внезапно показалось мне истинным наслаждением после моего вынужденного молчания. Взгляд Сен-Жюста оставался недовольным, но в нем то и дело проскальзывали смешливые искры, и я, получив ответную улыбку, неожиданно ощутила, что хочу жить. Приятель был прав - последние две недели я сама себя загоняла в гроб, стенками которого были воспоминания, в которых я заперлась, как в четырех стенах собственной комнаты, не допуская туда больше никого. Но, стоило мне поделиться ими с кем-то еще, окружающую меня тьму смел гигантский поток света, и я в первую секунду подумала, что от этого могу лишиться сознания. Антуан вовремя оказался рядом, чтобы поддержать меня.

- Так-то лучше, - проговорил он, - умойся, оденься, и спустись к ужину. Тебя все ждут.

“Спасибо”, - хотела сказать я, но подумала, что это будет лишним. Лучшим ответом послужили объятия - короткие и неловкие, будто я хотела сделать что-то большее, но постеснялась и от этого торопливо отстранилась. С безгранично терпеливым выражением на лице Антуан погладил меня по макушке. Взгляд его был то ли грустен, то ли насмешлив.

- Я знал, что дело пойдет на лад, маленькая полячка. Жду тебя внизу.

Его домашние встретили как триумфатора, меня - как вернувшуюся из плена. Робеспьер ограничился облегченным вздохом и сдержанно поздравил меня с выздоровлением, Бонбон просто схватил в охапку и не хотел выпускать, и наговорил при этом столько всего, что меня захватил ощутимый стыд от того, что я могла обижаться на этого милашку. Но я так и не смогла выгадать момента, чтобы извиниться перед ним - меня утянула в разговор Элеонора, спешившая поделиться новостями, и я едва могла вставить в ее монолог хоть слово. Сен-Жюст сидел с довольным видом, уничтожая двойную порцию лукового пирога, и только Виктуар улыбалась, опустив голову, с таким видом, что я старалась на нее не смотреть.

После этого жизнь моя постепенно начала выпрямляться, как согнутый чьей-то невероятно сильной рукой кусок железа, который постепенно возвращал себе изначальную форму. Поначалу мне, привыкшей безвылазно сидеть дома, приходилось заставлять себя выходить: прогуляться, заглянуть в лавку, сходить на заседание Конвента или театральное представеление, - но со временем это вошло у меня в привычку, и я почти не могла представить свой день без того, чтобы не пройтись хотя бы до соседней улицы. Часто я стала бывать и у Демуленов, благо Люсиль всегда принимала меня с распростертыми объятиями. Ей я могла пожаловаться на что угодно, и именно она как-то раз предложила мне справиться с вынужденно возобновившимся бездельем тем способом, который должен был прийти в голову скорее мне, нежели ей:

- Слушай, ты математику знаешь?

- Ну… - я попыталась вспомнить хоть что-то из уроков алгебры: на ум пришло слово “интегралы”, и я ощутила сильное желание спрятаться, - немного…

- У моей подруги, - сообщила Люсиль доверительно, - есть сын, оболтус оболтусом. Может, ты сможешь ему помочь?

Я никогда не работала репетитором, хотя многие из моих однокурсников зарабатывали таким образом неплохие для студентов деньги, и поэтому засомневалась:

- Не знаю, получится ли…

- А ты попробуй, - предложила Люсиль, - не получится - и не надо. Иначе ты совсем скиснешь.

В последнем она была права, и я подрядилась преподавателем математики для невероятно толстого и невероятно тугоумного мальчишки по имени Клод. Больше всего на свете он любил конфеты и день-деньской, разглядывая альбомы с рисунками, что-то жевал, а к учебе чувствовал непреодолимое отвращение. На нашем первом занятии он просто-напросто отказался решать задачу, но получил от матери звонкий подзатыльник, втянул в голову в плечи и со вздохом принялся грызть не поддающийся пример. Мне, если честно, было немного жалко пацана. И зачем только родители над ним издеваются… моя мать точно не пригласила бы учителя по предмету, который я терпеть ненавижу.

- Катет равен четырем, - внезапно выдал мальчик, и я опомнилась, поняв, что слишком глубоко погрузилась в события прошедших нескольких недель. Клод подвинул ко мне бумагу с решением - удивительно, но все было правильно.

- Да ты молодец, - проговорила я и покосилась на часы: да уж, “молодец” думал почти десять минут, но зато мое время истекло. - Тогда не буду давать тебе домашнее задание. Отдыхай.

Невероятно обрадовавшись, Клод живо сгреб исчерканные бумаги в ящик стола, вытащил оттуда свой любимый альбом и погрузился в рассматривание картинок. Я же подхватила со стула свою сумку, накинула на плечи камзол - стоял конец августа, и осень еще не пришла в Париж, но каждый день я готовилась ощутить первое ее дуновение, - и, чувствуя себя победителем в сражении, пошла за законно заработанными деньгами.

Мадам Ренар, вышивавшая что-то в гостиной, недоуменно посмотрела на меня.

- Как, уже уходите?

- Ну да, - бодро сказала я, - я же всего на час…

Но мадам не торопилась подходить к металлической шкатулке на комоде и доставать из нее заветные ассигнаты. Она осталась сидеть, глядя на меня с непонятным сочувствием.

- Милая моя, - проговорила она, - вы утратили чувство времени. Прошло всего полчаса.

Я обомлела - во-первых, от того, что мне опять говорят про это дурацкое чувство времени, а во-вторых, от того, что часы в комнате Клода совершенно определенно показывали, что истек час.

- Ч… что? - я посмотрела на часы над камином; те, действительно, показывали всего половину пятого, а не пять. - Но…

- Вот паршивец! - воскликнула почтенная дама, с ожесточением втыкая иголку в ткань и отшвыривая ее на туалетный столик перед собой. - Он перевел часы! Ну, получит он у меня!

Сверкая глазами и яростно дыша, она поднялась с кресла с намерением идти покарать ленивого сына. Я ощутила себя античным рабом, прикованным к веслу на галере: никогда не подумала бы, что работа препода может быть такой утомительной. Пожалуй, если б мне довелось когда-нибудь вернуться в стены родного универа, я бы поклонилась нашим профессорам за их сизифов труд: сначала всем вместе, а потом по отдельности.

Зайдя в дом, я увидела в гостиной Бабет, наряженную в нескладно-пышное белоснежное платье и примеривающую перед зеркалом фату. Увидев меня, она испустила возмущенный вскрик, но тут же замолкла и пробормотала извиняющимся тоном:

- Ой, я думала, что это Филипп…

Филиппом звали ее жениха, добродушного парня по фамилии Леба, законной супругой которого средняя из сестер Дюпле должна была стать не далее как завтра. С тех пор, как он сделал ей предложение, прошло около месяца, и все это время в доме только и гудели о предстоящем торжестве. Кажется, я успела узнать сотню способов красиво сложить салфетки и две сотни - как и где с минимальными расходами достать подходящее случаю платье для невесты. В ход пошло все: и знакомые швеи, и всевозможные ухищрения для добычи стоящей ткани, и отданное мадам Дюпле на растерзание ее собственное платье… результат поражал своей красотой и обилием украшений, но, на мой взгляд, смотрелся излишне тяжелым для хрупкой фигуры Бабет: казалось, что платье давит ее к земле, а не помогает воспарить к своему счастью. Впрочем, я удержала свое мнение при себе: