“Вот бы вы посмеялись надо мной, гражданин Марат, - подумала я, уныло ковыряя кончиком пера покрытую сукном столешницу. - Девушка-огонь нанялась репетитором по математике”.
Конечно, Люсиль, давая мне адрес своей подруги, чей сынишка-разгильдяй никак не мог превратиться в нового Эвклида, тем самым невероятно огорчая своих родителей, преследовала самые лучшие цели: вытащить меня из той трясины, в которую я угодила, едва в моей голове закрепилось осознание, что Марата больше нет. На это потребовалось всего несколько дней после его похорон, а затем я будто куда-то провалилась. Мне ничего не хотелось: ни спать, ни есть, ни видеть кого бы то ни было. Дни, которые раньше неслись мимо меня разноцветной чередой, теперь мутно тянулись единообразным потоком, и я не всегда замечала, когда заканчивается один и начинается другой. Из своей комнаты я почти не выходила, к еде не притрагивалась и всего за пару недель превратилась в сущую развалину. В зеркало я увидела, как у меня посерело лицо и ввалились щеки, но почему-то это меня не ужаснуло. Я просто развернула зеркало к стене, чтобы не смотреть в него.
- Натали, - как раз в этот момент, несомненно, почуяв шевеление, в мою дверь в очередной раз поскребся Робеспьер, - вы в порядке? Нам надо поговорить…
- Уходите, - попросила я и снова обвалилась на кровать, - не хочу вас видеть.
И он, бессердечный, действительно ушел. У меня от этого только удвоилось ощущение, что все меня бросили и я никому не нужна, поэтому я зарылась лицом в подушку и проплакала до вечера, не в силах даже приподняться, будто мне на спину положили огромный камень. Зато вечером ко мне снова попытались вторгнуться, на этот раз Огюстен.
- Я не видел тебя уже три дня, - вздохнул он с горечью, тщетно попытавшись открыть дверь, - почему ты не выходишь? Я волну…
- Уходи, - громко повторила я, повернув голову.
- Но, Натали…
- Уходи, говорю! - почти крикнула я, ощущая, как к глазам снова подступают слезы. - Я не хочу тебя видеть!
И он тоже ушел. Наверное, бессердечность - их фамильная черта.
Не знаю, сколько я так пролежала, сохраняя почти полную неподвижность. Книги меня мало интересовали, лежавший на столе последний выпуск “Публициста” я замусолила почти до дыр, а когда на глаза мне попался мой айфон, сиротливо покоившийся в одном из ящиков и уже покрывшийся толстым слоем пыли, у меня случилось нечто вроде маленькой истерики - дошло до того, что я, надрывно зарыдав, швырнула ни в чем не повинный телефон в стену, и тут же, через секунду, раскаявшись, кинулась его подбирать. Но было поздно: экран рассекла напополам толстая трещина.
- Извини, - пробормотала я сквозь слезы, поглаживая корпус кончиками пальцев, - извини, родной…
Наверное, это уже признак какого-то заболевания - разговоры с неодушевленными предметами. Но словами не передать, как меня, хуже всепоглощающей тоски по тому, кого было уже не вернуть, грызло желание выговориться хоть кому-нибудь.
За дверью снова послышалось неясное шуршание.
- Натали… - донесся до меня тихий голос Элеоноры. Я отложила испорченный телефон и глухо проговорила, не поворачиваясь:
- Уйди.
- Антуан пришел, - она как не слышала, - хочет тебя видеть.
Я только неопределенно пожала плечами, даже не думая о том, что сквозь дверь Нора не увидит этот мой жест, и снова села на постель. Голова была тяжелая, а перед глазами все немного плыло, как после обильных возлияний или затяжного сна.
- Эй, маленькая полячка, - звонкий голос Антуана врезался в окутавшую меня муть не хуже ножа, - хватит валять дурака, открывай.
- Уходи, - повторила я ставшее мне привычным слово и уронила голову на сцепленные на коленях руки. Даже силы держать спину прямо оставили меня.
- Не уйду, - внезапно ответил Сен-Жюст, - не откроешь - вынесу дверь.
- Уходи, говорю, - пробормотала я, не поднимаясь. Антуан за дверью вздохнул.
- Нора, точно можно, да?
Я понятия не имела, о чем он ведет речь, но сочла за лучшее чуть подвинуться, чтобы оказаться дальше от двери. Это оказалось не лишним - спустя секунду до меня донесся ужасающий треск, какой бывает, если запертый замок от сильного удара вырывается из косяка. Я хотела резко подняться, но у меня закружилась голова, и я, утратив равновесие, повалилась на бок. В комнату ворвался поток свежего воздуха, и мне стало почти дурно от одного вдоха.
- О, Натали, ты бы хоть окно открыла, - обмахиваясь ладонью, Антуан шагнул через порог. - Как ты тут вообще дышишь?
- Как-то дышу, - монотонно ответила я. Даже злости на то, как он бесцеремонно вломился ко мне, не было - ее засосало в какую-то гудящую черноту вслед за всеми остальными эмоциями. Антуан несколько секунд глядел на меня и, по-видимому, оценил мое состояние как безнадежное. Во всяком случае, голос его из звонко-бодрого стал мягким, даже вкрадчивым.
- Как давно ты так лежишь? - спросил он, открывая окно. Я слабо покачала в ответ головой:
- Не знаю.
- Максим говорит, около двух недель, - он сел рядом со мной на постель и вдруг с силой встряхнул меня за плечо. Я сотряслась, словно бесполезная тряпка.
- Что тебе от меня нужно? - пролепетала я, пытаясь вывернуться из хватки Сен-Жюста, но он держал крепко, да так, что мне даже стало больно. Я недовольно замычала, но Антуан заговорил непреклонно, заглушая всякие мои попытки протестовать:
- Если ты думаешь, что тебе просто так дадут залезть в гроб вслед за Маратом, то ты ошибаешься. Можешь хоть рассказать, почему ты в таком состоянии? Бонбон скоро с ума сойдет.
Наверное, последней фразой он рассчитывал меня пристыдить, но добился этим лишь того, что во мне прибавилось ожесточения. Я оттолкнула его руку и все-таки смогла вырваться на свободу.
- Уходи. И дверь за собой закрой.
- Да что ты заладила, - поморщился Антуан, - “уходи” да “уходи”. Максим говорит, от тебя последнее время только это и слышно. Ты всех прогоняешь. Почему?
Я повернула голову и впервые осмысленно посмотрела на него. На миг мне показалось, что я вижу его впервые - совершенно незнакомое, чужое лицо, от вида которого в моей душе не просыпается ни одного воспоминания. В какой-то момент я даже озадачилась, отчего незнакомый парень смотрит на меня с таким беспокойством, но тут же напомнила себе: это Антуан, мы с ним если не друзья, то хотя бы хорошие приятели, и у него, наверное, есть причины за меня тревожиться. Мысль оказалась сухой, как недоказанная теорема, которую палками пытаются вбить мне в голову.
- Натали, - Антуан осторожно коснулся моих волос, - ты меня пугаешь.
- Нет, со мной все в порядке, - я отдернулась и постаралась завернуться в одеяло, ухватившись за его край. Мне снова хотелось спать, - просто уйди…
- Да ты с ума сошла! - вдруг воскликнул он, хватая меня за плечи и с легкостью заставляя сесть. - Ты тут как в могиле! Скажи хотя бы, почему?
Я бы с удовольствием ответила, но отяжелевший язык не позволил мне сделать это. Я закрыла глаза, больше всего на свете мечтая снова остаться в одиночестве, как вдруг Сен-Жюст будто вонзил в меня тонкое и длинное шило:
- Марат?
Одного звука этого имени мне хватило, чтобы встрепенуться. Даже Антуан перестал казаться мне незнакомцем.
- Это он, - заявил он с убеждением, не дожидаясь, пока я отвечу. - Это из-за него ты так убиваешься.
- Да, - почти неслышно слетело с моих губ. Антуан чуть приподнял бровь.
- Почему? Расскажи мне все.
И я рассказала - с самого начала, с того момента, как впервые столкнулась с Маратом на дороге Жоржа Помпиду. Удивительно, как мне это удалось, учитывая, что еще минуту назад не могла вытолкнуть из себя ни слова. Но мое повествование лилось удивительно легко, я даже забыла, что тот, о ком я рассказываю, убит и покоится в своей гробнице в Пантеоне, и, клянусь, не один и не два раза, вспоминая что-то забавное, я смеялась. Больше двух недель мне, наверное, не было так хорошо.
Антуан слушал меня, раскрыв рот.
- Ты не шутишь? - уточнил он, когда я дошла до пикантных подробностей. - Вы с ним?..
