- О чем вы? - тихо спросила я, стараясь не давать голосу дрожать. Марат внимательно посмотрел на меня, потом на наши соединенные руки и… легко надавил на ручку, заставляя дверь приоткрыться.
- Вообще об этом.
От себя. Гребаная дверь открывалась от себя.
Я замерла, издавая какие-то нечленораздельные звуки, все еще не в силах переварить, что только что случилось. Вернее, не случилось. Ничего не случилось, черт возьми!
Марат отступил от меня на шаг. Судя по тому, как у него дергался уголок рта, не разоржаться в голос стоило моему редактору огромных, просто титанических усилий.
- Да вы… - я не знала даже, как выразить то, что вскипело у меня в душе. - Да вы просто…
- Просто что? - осведомился он. - Давай, не скупись на слова, вряд ли ты переплюнешь всю эту бриссотинскую клику.
“Идите к черту”, - хотелось сказать мне, но я ограничилась тем, что вымелась из типографии, как ошпаренная, и хлопнула дверью так, что стена почти заходила ходуном, от души понадеявшись при этом, что Марату от этого сотрясения на голову упало что-нибудь большое и тяжелое.
Мое негодование не утихло даже на следующий вечер, и примерно час я всерьез размышляла, а не послать ли подальше всю эту затею с ратушей, но в итоге все равно пришла, почти пылая и чувствуя, что еще хоть одна маленькая искорка - и я просто-напросто взорвусь.
Ратуша показалась мне гигантской, даже больше, чем дворец, в котором заседал Конвент, но ее залы не могли вместить тех, кто пожелал этим вечером прийти туда. Давя поднявшееся в сердце волнение, я медленно прошлась по запруженному людьми коридору из стороны в сторону. Странное дело, обычно я всегда боялась находиться в толпе, предпочитая не отдавать себя на волю случайного движения людского потока, но последнее время это совсем перестало меня пугать.
- Даже не опоздала, - Марат вырос передо мной будто из-под земли и как ни в чем не бывало повел сквозь толпу. - Как твоя рука?
- Почти прошла, спасибо, - я всеми силами старалась быть сдержанной, постановив себе, что ничто сегодня не сможет вывести меня из себя. Но Марат, кажется, понял это сразу и посмотрел на меня хитро:
- Больше нет проблем с открыванием дверей?
- Нет, - коротко ответила я. - Ни одной.
- Вот и славно, - проговорил он с таким видом, будто я помогла ему с доказательством какой-то теоремы. Чувствуя, будто меня планомерно подводят к какой-то точке, от которой не будет возврата, а за которой - лишь что-то темное и огромное, от чего я не смогу убежать, только вступить с ним в бой и, возможно, одолеть, а возможно, сгинуть в этом бою, я содрогнулась и попыталась выдернуть руку из его цепкой хватки, но он только сильнее сжал мою ладонь.
- Только без истерики, - предупредил Марат меня, останавливаясь. - Что с тобой?
- Страшно, - вдруг призналась я и поняла, что ничуть не покривила душой. Его лицо исказилось на секунду. Мне показалось, он обнял бы меня, если б мы не стояли посреди толпы.
- Это пройдет, - пообещал он. - Пройдет совсем скоро. Жди меня здесь.
И ушел, как и всегда, оставив меня одну, ушел так стремительно, что я не успела его окликнуть. Но я не успела всерьез устрашиться своего внезапного одиночества - прошло всего несколько минут, и над головами столпившихся в зале людей разнеслись его слова, каждое из которых падало точно в цель, как камень на чашу весов.
- Народ Парижа, народ свободной Франции, сегодня я обращаюсь к тебе!
В который раз я дивилась потрясающей силе его слова. Что еще могло заставить всех, еще секунду назад гомонящих без умолку, затихнуть и устремить завороженные взгляды на того, кто поднялся на возвышение с намерением держать речь? И как я могла две недели назад заявить, что он притворяется? В этом было все дело - он не притворялся, а жил тем, что говорил, сросшись с этим так крепко, что одно нельзя было отделить от другого, ибо они уже не могли друг без друга существовать. Кто может себе представить Марата без революции? А революцию без Марата? Я бы не смогла, до того неправильным мне это казалось.
- Если мы не доведем восстание до конца, - провозглашал он, почти срывая голос, - если мы не избавим республику от предателей, от трусов, от изменников, играющих на руку Питту, то мне останется сказать только одно - она погибнет!
- Долой бриссотинскую сволочь! - заорал кто-то.
- А вместе с ней… - у Марата закончился воздух, он едва не закашлялся, но продолжил говорить, хотя я и представляла, сколько сил ему приходилось прикладывать для этого, - вместе с ней погибнет и свобода, безжалостно задавленная тиранией! Нас снова закуют в кандалы и обратят в рабов! Мы…
Он не договорил - вместо слов с губ его сорвался тягостный хрип. По счастью, почти никто не заметил этого - возбужденная речью толпа уже задвигалась, зашумела с новой силой, среди поднявшегося гвалта сложно было различить какие-то отдельные выкрики, но я поняла, что все они призывают лишь к одному - к немедленному продолжению народного бунта. Но не это волновало меня сейчас, а то, что Марат, держась за край кафедры, начал, бледнея на глазах, медленно сползать на пол. Наплевав на все, я метнулась к нему.
- Эй, вам плохо? - мне не удалось бы удержать его, если бы он и впрямь вздумал упасть, но ему удалось устоять на ногах, опираясь и на меня, и на трибуну. - Давайте, я вас вытащу на воздух…
- Нет, - он помотал головой и натужно закашлялся, - нет, нужно ударить… ударить в набат…
- Я сама ударю в набат, - заявила я, оглядываясь по сторонам почти в отчаянии. Неужели никто не поможет?
- Ты? - Марат бы рассмеялся, наверное, если б у него были силы. - А как же…
- О, только не начинайте, - попросила я.
- Не буду, - неожиданно легко согласился он, и я увидела, что у него закрываются глаза. “Нет, только не это, - вспыхнуло у меня в голове, - я же его не удержу”. Я уже приготовилась к тому, что сейчас упаду на пол вместе с Маратом, когда он провалится в обморок, но тут чьи-то невероятно сильные руки подхватили нас обоих и поддержали с такой легкостью, будто мы не весили ничего.
- Что с ним? - так кстати подошедший на помощь мужчина, одетый в форму национального гвардейца, обратился ко мне. - Вы, гражданин… или вы гражданка?
- Сейчас неважно, - ответила я. - Помогите мне его вытащить на улицу…
Незнакомец с готовностью кивнул, но тут ожил Марат - забытье все никак не могло его одолеть:
- Нет, нужно ударить в набат…
Я глубоко вдохнула, потом выдохнула, пытаясь успокоиться. Но спокойствия мне это не принесло. Напротив - то, что раздувалось во мне все предыдущие несколько дней, вытеснило из моей души все остальные эмоции, и я ощутила, что сейчас сделаю что-то, на что раньше считала себя никогда не способной. Например…
- Так, - слыша свой голос будто со стороны, заговорила я. - Я сама пойду и ударю в набат. Гражданин, а вы…
- Анрио, - представился нежданный доброхот. - Командующий Национальной гвардией Парижа.
- Отлично, - резюмировала я. - Гражданин Анрио, приведите, пожалуйста, этого орла в чувство, а то народ лишится своего друга как раз сейчас, когда так в нем нуждается. Я до колокольни и обратно. Ждите меня внизу.
Если посмотреть на то, что я делала потом, со стороны, то это, конечно, было настоящим сумасшествием, но в тот момент мир для меня перевернулся вверх дном и все, что казалось безумием, теперь виделось мне единственно правильным и даже необходимым. И остановить меня не могло уже ничего - я продралась, едва не потеряв шляпу, сквозь толпу санкюлотов, заполнивших каланчу, выхватила у кого-то из рук нечто металлическое и кошмарно тяжелое, с трудом разогнула спину и что было силы врезала по пузатому боку набатного колокола.
Волна, прошившая мое тело насквозь, отшвырнула меня на пару шагов в сторону, а протяжный звон - оглушил на несколько секунд, но силы вернулись ко мне в одно мгновение, когда я услышала, как в разных концах Парижа эхом моего удара раздаются ответы. Вот зазвонили у кордельеров, спустя парой секунд - у якобинцев… это было похоже на пожар в иссушенном лесу, когда огонь перекидывается с ветки на ветку со стремительностью кидающегося на добычу хищника - не прошло и минуты, как притихший было на день город наполнился мерным и тревожно-ритмичным перезвоном, а на опустевших улицах вновь начали загораться огни множества факелов.
