Дни потекли неспешно и однообразно. Я продолжала посещать Клода, вдалбливая в непокорную школярскую голову основы математики, брала с его суровой матушки положенную плату, и возвращалась в гостиницу, где сумела внести задаток за комнату на целый месяц. Больше денег у меня не было, и на большее загадывать не хотелось. На еду я не тратилась - завтраки и ужины (от обедов мы в целях экономии отказались) оплачивала Клер - она чистила трубы целыми днями и иногда приходила домой, валясь с ног от усталости, и сразу засыпала, повалившись на кровать, пока я осторожно стягивала с нее перепачканную в пепле одежду. Как ни странно, никаких следов истязаний на ее теле мне обнаружить не удалось - неизвестно, что творилсь у Сада в голове, но в определенном смысле он пощадил девушку. О нем мы, впрочем, больше не заговаривали. Как и о том, что случилось со мной.
- Теперь я понимаю, - ворковала Клер как-то вечером, развешивая выстиранные рубашки за окном, - надо просто сказать прошлому “прощай” и больше не вспоминать о нем. Вычеркнуть, будто его и не было.
Я не была уверена, что смогу забыть, но решила ее не расстраивать этим:
- Ты права.
- Сейчас мне намного легче, - Клер закончила прицеплять к веревке последнюю рубашку и обернулась ко мне, утирая рукой лоб. - А все потому, что кому-то на меня не наплевать.
Взгляд ее, направленный на меня, стал нежным и подернулся поверх этого каким-то странным мутноватым выражением, отчего мне разом стало неуютно, и я предпочла сбежать из комнаты, ухватившись за подвернувшийся предлог принести снизу кофе. Последнее время выдерживать такие взгляды от Клер в свою сторону мне становилось все сложнее, настолько они участились, и я понятия не имела, что с этим делать. По счастью, соседка пока не пыталась обратить их во что-то более материальное, но я понятия не имела, что буду делать, если она попытается.
- Ты так напряженно о чем-то думаешь, - заметила Клер, когда я вернулась с полным кофейником. - Что-то случилось?
- Нет, - я не знала, куда деться о ее заботы, и чувствовала себя то жертвой насилия, то конченным извращенцем. - Просто… задумалась…
- Может, развлечь тебя?
Наверное, мое лицо было достаточно красноречивым, потому что Клер звонко рассмеялась. Смех у нее был заразительный, но в тот момент я не могла выдавить из себя ни одной, даже самой маленькой улыбочки.
- Ничего такого, что ты не захочешь. Но я могу размять спину или… - тут ее взгляд стал откровенно блудливым, и я прокляла свою способность к состраданию, не позволившую мне тогда, при нашем знакомстве, дать хозяину вышвырнуть несносную девицу на улицу, - что-то еще…
- Нет-нет, - я со всей поспешностью замахала руками, - ничего не надо. Честно.
Она сразу поскучнела, но больше эту тему не поднимала, и я вздохнула спокойно. Оставалось только гадать, долго ли продлится затишье.
Назревало что-то странное и непонятное, но оттого лишь более пугающее. Вечером следующего дня, возвращаясь от Клода, я увидела, что один из переулков почти что перегорожен сгрудившийся возле одного из домов толпой. Я постояла немного в стороне, размышляя, не обойти ли это место, сделав небольшой крюк, но увидела, что никакой злобы или агрессии люди не проявляют, а просто слушают кого-то, плотным кольцом собравшись вокруг него. Не имея представления, кто мог привлечь столько внимания - последнее время народ даже мимо уличных агитаторов, объявлявших изданные декреты Конвента, проходил с равнодушным видом, - я, влекомая любопытством, принялась изо всех сил работать локтями, пробиваясь вглубь толпы, и спустя несколько минут увидела, кто смог собрать вокруг себя такое количество зрителей.
Оборванная старуха с лохматой копной грязных русых волос, безумно сверкавшая глазами, потрясала высохшей рукой, грозя неизвестно кому - то ли небу, то ли соседней крыше:
- Я вижу! Я вижу это! Францию ждут страшные беды!
На меня это не произвело никакого впечатления. Уличные сумасшедшие не были редкостью в Париже: Коммуна пыталась как-то бороться с ними, по крайней мере не пуская их в приличные места вроде сада Тюильри, но в той клоаке рядом с Латинским кварталом, где теперь обреталась я, чуть ли не каждый день можно было встретить такую доморощенную гадалку, доносившую до людей свои бессвязные пророчества. Я разве что удивилась, что эту слушали так внимательно.
- Холод… холод убьет множество французов, - старуха обхватила себя за плечи и поежилась, хотя на улице было довольно тепло. - Много людей погибнет, и Франция никогда уже от этого не оправится. А виной всему…
Не чувствуя в себе ни малейшего интереса слушать дальше, я принялась пробираться обратно. Я и так уже опоздала, а лучше не давать Клер повод лишний раз волноваться по поводу моего отсутствия: совсем недавно она смущенно призналась мне, что больше всего боится, что однажды я не вернусь. Ее можно было понять - я не могла представить без дрожи, как снова останусь одна в этом огромном, чужом, пропахшем кровью городе.
- Правитель с застывшим сердцем! - хрипло выкрикнула старуха, и я замерла, ощутив, как вдоль спины у меня прокатилось что-то холодное. - Он навлечет на Францию смерть и разрушение!
Она торжествующе замолчала. Замолчал на секунду и народ вокруг, потом поднялся невнятный ропот.
- Арестовать ее! - крикнул кто-то, но на него тут же шикнули:
- Сумасшедший, молчи! Она говорит правду! Она всегда говорит правду!
- Она хочет смутить души патриотов! - возразили откуда-то слева.
- Да ну? - переспросил издевательский голос. - А ты как будто не знаешь, кого она имеет в виду!
Я еще активнее принялась выбираться из толпы. Участвовать в начавшейся политической дискуссии у меня не было желания - только поскорее добраться до дома, выпить чашку кофе и попытаться выбросить из головы и старуху, и ее бредни. Тем более, я-то точно знала, кого она имеет в виду - того человека, которого я уже которую неделю безуспешно пыталась забыть.
Уходя, я обернулась и увидела лицо старухи в просвете между чужими спинами. Она сидела, закаменевшая, с таким выражением на морщинистом лице, будто ее готовились везти на эшафот, и она с честью и достоинством принимала свою участь. Она была единственная, кто сохранял неподвижность: остальные вокруг нее двигались, волновались и бурлили, но ее это не трогало ничуть, как не трогают возвышающийся над морем маяк бьющиеся в его подножие волны. Начиная понимать, почему ее, в отличие от других лишенных рассудка “предсказателей” слушали так внимательно и серьезно, я со всей поспешностью пошла домой.
Ночью меня разбудила Клер. Обычно я спала с краю кровати, она - у стены, но это не помешало ей посреди ночи придвинуться ко мне и впиться в меня, как клещами. Даже сквозь собственную рубашку я ощутила, что все тело ее покрыто горячей испариной, и в первую секунду перепугалось, решив, что случилось что-то страшное.
- Клер!
Она не слышала меня, она все еще спала и сквозь сон рыдала, прижимаясь к моему плечу так отчаянно, будто в этом было ее последнее спасение. Не без труда мне удалось отстранить ее и привести в чувство - она с трудом очнулась, только когда я выплеснула ей в лицо несколько капель холодной воды.
- Натали?.. - спросила она слабо, обмякая у меня в руках. - Это ты?
- Я, я, - подтвердила я, чувствуя, что меня тоже начинает потряхивать. - Что случилось? Почему ты так…
Лицо ее мучительно скривилось, а губы задрожали, и я подумала, что сейчас она опять расплачется. Но этого не случилось, она просто доверчиво прижалась ко мне снова, а я была слишком растеряна, чтобы отталкивать ее.
- Он мне снился, - пробормотала она мне в плечо; голос ее звучал приглушенно, и мне приходилось прикладывать усилия, чтобы разобрать слова. - Он ведь больше не придет, да?
В груди у меня начало что-то немилосердно щемить, сердце предательски застучало, и я - к черту опасения и предрассудки, - обняла Клер за дрожащие плечи, погладила ее, вздыхающую, по волосам, заставляя успокоиться.
