Сон, сковавший мое тело, неохотно выпускал меня из своих холодных щупалец, и просыпалась я с трудом, борясь с поминутно накатывающим желанием снова провалиться в дрему. Даже открыв глаза, я не сразу поняла, где нахожусь, и какое-то время плавала между сном и реальностью, в мутной жиже из обрывков воспоминаний о вчерашнем вечере. Голова была неимоверно тяжела, будто я вчера выпила слишком много вина, и приподнять ее от подушки мне стоило гигантского усилия воли. Зато я кое-как осознала, что нахожусь в своей комнате, что, несмотря на полумрак, наполнявший ее, солнце уже давно встало, просто кто-то заботливый задернул шторы, чтобы яркий свет не беспокоил меня. Слабо чертыхнувшись, я попыталась встать и едва не скатилась с кровати на пол. Все тело залило онемение, будто я отлежала все мышцы разом.

- Черт, - сипло повторила я, опрокидываясь обратно на подушку. Взгляд мой зацепился за стоящий рядом с кроватью стакан с водой, и я, тут же ощутив ужасную сухость в горле, потянулась к нему. Но, стоило моим пальцам коснуться холодного стекла, как я отдернула руку, будто ударившись током. Я вспомнила все.

Робеспьер… чем он напоил меня? Уж не тем ли же самым снотворным, которое я когда-то подлила Бриссо? И зачем он это сделал? “Для вашего же блага”, - так он сказал, но он этим оправдывает все дерьмо, что творится по его вине. Почему он решил усыпить меня? Чтобы я осталась дома и не ходила к Дантону?

Дантон!

Медлить и разлеживаться дальше было нельзя. Силы у меня взялись мгновенно, стоило только захотеть, и я вскочила с постели, заставляя себя стоять ровно и не пошатываться. Слабость все еще одолевала меня, но я попыталась загнать ее на второй план и, одевшись, побежала вниз. По пути, правда, я едва не врезалась в дверной косяк и чуть не скатилась по лестнице, пересчитав ступеньки носом, но это были слишком незначительные мелочи, чтобы обращать на них внимание.

- Привет, спящая красавица, - хмыкнула протирающая пыль в гостиной Виктуар, увидев меня. - Как самочувствие?

Ее дежурный вопрос я проигнорировала - не думаю, что она сильно на это обиделась.

- Какое сегодня число?

- По-старому или по-новому? - уточнила Виктуар. - Если по-новому, то тринадцатое. А если по-старому, то первое.

Первое апреля… получается, я проспала целую ночь. Что же произошло в эту ночь, от чего Робеспьер решил такой ценой меня огородить? Ответа у меня пока не было, но я решила не спрашивать у Виктуар - кому-кому, а этой девице я ни на йоту не доверяла. Впрочем, теперь я ни к одному из обитателей этого дома доверия не испытывала, все они действовали заодно с Робеспьером, так или иначе. Поэтому лучшим выходом мне виделось отправиться к единственному, кажется, во всем Париже человеку, который все еще не потерял рассудок - Люсиль.

- Когда придешь? - спросила Виктуар, увидев, что я натягиваю пальто.

- Тебе зачем знать? - огрызнулась я. - Шпионишь на Робеспьера?

- Больно надо, - презрительно фыркнула девица и вернулась к уборке. Отсутствие желания продолжать беседу было полностью взаимным, и я, радуясь про себя, что никто не стал меня задерживать, выскочила на улицу.

Всего нескольких минут мне хватило, чтобы понять, насколько взбудоражен город. Когда арестовали Эбера, на улицах не чувствовалось и половины того волнения, которое бродило по ним сейчас. Царил равномерный и тревожный гул, какие-то новости передавались приглушенно и полушепотом из уст в уста, разом затихая при приближении подозрительно молчащих и внимательных, неприметно одетых людей - шпиков Комитета Общественного Спасения. Мне, к сожалению, не удалось услышать, о чем говорят - до моего слуха долетали лишь невнятные обрывки фраз, которые казались мне полностью лишенными смысла. Говорили о Дантоне, о том, что он скоро предстанет перед трибуналом, но это вызывало у меня лишь нервную ухмылку. Надо было быть точно не в своем уме, чтобы представить, что Дантона могли арестовать.

“Нет-нет, все нормально”, - не прекращала повторять себе я, пробираясь сквозь наводнившую улицы толпу, через гул голосов, как сквозь плотную пелену. - “Все будет хорошо, просто надо все выяснить, и тогда…” Что будет тогда, я не могла додумать - мысли зациклились на одном и том же, и сквозь это плотно замкнутое кольцо не могло прорваться ничего из внешнего мира. Даже когда я четко услышала от какого-то парня “Дантон арестован”, эти слова скользнули мимо моего сознания, никак его не задев. Эти слова относились к какой-то иной реальности, а в моей - этого не могло быть, потому что не могло быть никогда.

И все-таки эти ужасные, невозможные вещи говорили вокруг меня слишком много и слишком часто, мой спасительный щит угрожающе затрещал и я, чувствуя, как мутнеет в голове, к дому Демуленов бросилась почти что стремглав, на бегу зажимая уши. “Не может быть, - пульсировало в висках, - не может быть, они не посмели бы, они бы никогда этого не сделали”. Но моя последняя надежда рассеялась призрачной дымкой в одно мгновение, когда я что было сил забарабанила в дверь дома Камиля и услышала доносящиеся изнутри сдавленные женские рыдания.

- Не может быть, - проговорила я вслух и схватилась за дверной косяк. Силы начали утекать из меня с утроенной скоростью, будто во мне ударом ножа проделали огромную брешь. - Люсиль! Люсиль!

Она открыла дверь и тут же бросилась обнимать меня - заплаканная, с опухшим от слез лицом, лихорадочно дрожащая и удивительно, как никогда, беспомощная. Я растерянно прижала ее к себе. Странно, но от того, что кто-то рядом, мне не стало лучше, наоборот - больнее.

- Камиль?.. - тихо спросила я, глядя в ее помутневшие от ночи без сна глаза. Люсиль не надо было ничего говорить. Она просто кивнула.

Пронзительный вскрик против воли вырвался из моей груди, как будто меня только что ударили наотмашь. На секунду мне показалось, что я сейчас снова упаду без сознания, но я заставила себя не делать этого: я же держу Люсиль, нельзя, чтобы мы рухнули вдвоем.

- Заходи, - прошептала она, отстраняясь, и поспешно затянула меня в дом, тщательно заперла дверь на щеколду. - Я… я здесь с ночи сижу… с того момента, как его увели…

В гостиной ничего не изменилось, но она неожиданно показалась мне потускневшей и опустевшей. На полу возился с игрушкой необычно тихий Орас. Не было слышно даже тиканья часов - посмотрев на циферблат, я увидела, что их стрелки замерли.

- Он знал, что это произойдет, - Люсиль обвалилась на стул и подперла рукой голову. По лицу ее с новой силой покатились слезы, а надтреснутый от рыданий голос сорвался. - Он говорил мне, что его предали, что его скоро казнят… а я не хотела верить…

Она свистяще вдохнула, намереваясь снова заплакать, и я тут же оказалась рядом, обняла ее, давая возможность уткнуться мне в плечо. Я не хотела думать, что испытывала она, когда за Камилем пришли солдаты, как провела эту ночь в одиночестве, сидя в темной гостиной, пока я, по милости Робеспьера, дрыхла как сурок вместо того, чтобы поддержать ее.

- Почему? - спросила она, поднимая голову. - Почему это происходит? Ведь все было так хорошо… и я думала…

Трясущейся рукой я осторожно вытерла слезы с ее щек. Она не обратила на это внимания и продолжала смотреть на меня упрямо и с какой-то обидой, словно я знала ответ на ее вопрос и отказывалась говорить ей.

- Может, все образуется, - я обязана была это сказать, хотя непонятно было, кого я пытаюсь убедить: ее или себя. - Их будут судить. Может, они смогут защититься. Подумай, ведь во всей стране нет лучшего оратора, чем Дантон.

На ум мне пришли спасительные воспоминания о суде над Маратом. Тогда тоже считали, что дело его дрянь, и оправдать себя подсудимому не удастся, но он сделал это, обвел всех вокруг пальца и вернулся в Конвент триумфатором. Казалось бы, ничто не мешало мне надеяться на то, что Дантон повторит это, возможно, даже с большим блеском и непринужденностью, но какой-то тихий, настойчивый голос подсказывал мне: то, что было с Маратом - уже давно в прошлом, теперь все будет по-другому.