- Марат? Ты уж прости меня, но что взять с сумасшедшего? Для него это было нормально - втянуть тебя в это по самые уши, но для меня, извини, нет. Я пока в своем уме.
Я отшатнулась, будто он ударил меня чем-то обжигающе горячим. У меня в голове не укладывалось, что происходит. Почему все, кого я знаю, так изменились? Почему они говорят такое, что я раньше представить в их устах не могла? Сначала эта болезнь поразила Антуана, потом Камиля, теперь и Дантон пал ее жертвой. Кто дальше? Огюстен? В Робеспьере-старшем-то я никогда не сомневалась…
- Ну и пожалуйста, - выплюнула я и, не прощаясь, почти побежала прочь из сада. Но чем дальше я удалялась от Дантона по хлюпающей слякотью аллее, тем явнее вызревала у меня мысль все-таки прийти к нему сегодня вечером. Пусть после этого прогоняет сколько угодно, зато увидит, что я не трушу.
Последнее слово заставило меня остановиться. По иронии судьбы, я сделала это напротив витрины того самого ателье, где когда-то работал Шарль, и смогла, закусив губу, внимательно рассмотреть свое отражение в стекле. Мне никто не мешал - ателье выглядело опустевшим и заброшенным, хотя внутри еще различалось какое-то шевеление. Я разглядывала себя долго, впав в какое-то подобие транса, пока меня не выдернул из него случайный прохожий, неловко толкнувший меня плечом.
- Ничего, гражданин, - сонно пробормотала я в ответ на сбивчивое извинение и побрела к дому, давя искушение обернуться.
Я сама себя не могла убедить, что не трушу.
Ужины в доме Дюпле последнее время стали какими-то тихими: непринужденный разговор могли поддерживать только я с Бонбоном и Нора, но последняя не спустилась, сославшись на головную боль, а мне по понятным причинам кусок в горло не лез. Обратил на это внимание даже Робеспьер, с которым мы последнее время вообще не заговаривали:
- Вы хорошо себя чувствуете? Вы почти не едите.
- Спасибо, отлично, - пробормотала я, не поднимая на него глаз: боялась, что он сможет прочесть мои намерения по выражению моего взгляда. Я чувствовала еще несколько секунд, что он продолжает смотреть на меня, а потом меня будто отпустили сжавшиеся было холодные щипцы, и я подумала, что опасность миновала. Рано радовалась, как выяснилось.
- Вы не хотите выпить чаю? - вдруг спросил Робеспьер, когда с едой было покончено. - Поговорить… я имею в виду, у меня в кабинете.
Я от удивления даже рот открыла. Мне не удалось припомнить, когда мы последнее время беседовали наедине. Предчувствие подсказывало мне, что лучше отказаться, благо Робеспьер вряд ли этому удивится, но любопытство, то самое чувство, которое никогда не доводило меня до добра, пересилило.
- Хочу, конечно… - пробормотала я, поднимаясь. Не знаю, почудилось ли мне, но Робеспьер после этого коротко и удовлетворенно чему-то кивнул. Если и был у него какой-то план, то работал он даже лучше, чем ожидалось.
Сколько бы времени ни проходило, а в кабинете Робеспьера я ощущала себя одинаково неуютно: всякий раз, переступая его порог, я чувствовала себя так же, как год назад, потрясенная и напуганная, не в состоянии до конца понять, где оказалась. Хозяин кабинета тоже по-прежнему казался мне холодным и устрашающим, но тут дело было в другом - я просто лишний раз убедилась, что первое впечатление часто оказывается самым правдивым.
- Мы давно не разговаривали, - заметил он, расставляя чашки. - Может, вы хотите что-нибудь мне рассказать?
Я вспомнила, что он знает про статью, и против воли съежилась, хотя хотела расправить плечи и бросить ему в лицо что-нибудь обличающее. Но от Робеспьера никакой угрозы не исходило, что, однако, не мешало ему ужасно натянуто улыбаться. Если это была попытка внушить мне доверие, то одна из самых провальных, с которыми мне приходилось сталкиваться.
- О чем вы хотите поговорить? - спросила я, стараясь говорить твёрдо. - Я даже не знаю…
Я готовилась ко всему - что меня сейчас обвинят, что на меня сейчас наорут, даже к тому, что в книжном шкафу заранее припрятана парочка солдат, которые тут же арестуют меня, - но только не к тому, что Робеспьер произнесет абсолютно непринужденным тоном:
- Какие у вас планы на вечер?
- Э… ну… - я потерялась и несколько секунд не могла даже припомнить, что планировала на время после ужина. - Ну…
- Собираетесь куда-нибудь?
- Д… да я не знаю, - брякнула я первое, что пришло в голову. - Это имеет значение?
Робеспьер коротко отпил из чашки и посмотрел на меня спокойно и серьезно.
- Да, Натали. Это имеет значение.
Мне хватило этого многозначительного заявления, чтобы взвиться:
- Это мое дело, куда я собираюсь вечером.
- Несомненно, - ответил он и схватил какую-то резную склянку. - Может быть, насыпать вам сахару?
- Сахар? - удивилась я. - У вас есть?
- Совсем немного, - кивнул он и в подтверждение своих слов подвинул ко мне небольшой стеклянный футляр. На дне оставалось чуть-чуть белой крупы, и я высыпала себе в чашку почти все.
- А вы?
- Нет, спасибо, - качнул головой Робеспьер, - я всегда пью без сахара.
Не отрывая подозрительного взгляда от его лица, я сделала маленький глоток. Потом еще и еще один. На вкус чай был совершенно нормальный, и я понемногу успокоилась.
- В Париже сейчас небезопасно, - мерно заговорил мой собеседник, нервно сжимая и разжимая пальцы вокруг стоящей на блюдце чашки. - Поэтому мне стоило бы попросить вас не покидать сегодня дом.
- Я все равно уйду, - упрямо сказала я. Робеспьер вздохнул.
- Если бы я хоть на секунду сомневался в этом…
Меня внезапно прошиб холодный пот. Что я тут делаю? Он просто заговаривает мне зубы!
- Послушайте, - я поставила жалобно звякнувшую чашку на стол, - все это очень мило, но мне пора…
И тут случилось то, отчего я пришла в настоящий ужас. Я попыталась встать с кресла, но поняла, что не могу этого сделать - все тело будто налилось свинцом, который медленно, но верно подбирался к моему сознанию. Это было похоже на сильнейшую усталость после долгого дня: разом отяжелевшие мышцы ныли и немели, а странная сонливость мешала соображать. Глаза у меня начали неумолимо закрываться, и я все силы употребила, чтобы прогнать прочь обволакивающую меня пелену, но борьба моя была заведомо бесплодной.
- Вы… - язык тоже отказался повиноваться мне и ворочался с трудом. - Да как вы…
- Ради вашего же блага, Натали, - заметил Робеспьер и щелкнул крышкой своей фальшивой сахарницы. - Сожалею.
Отравил! Я судорожно поискала взглядом на столе что-нибудь острое: просто схватить и ударить, на это у меня должно было быть достаточно сил. Подошел только небольшой перочинный ножик, и я потянулась к нему так отчаянно, как, наверное, ни один верующий не тянулся бы к божественному свету. Тяжело было даже поднять руку, но я переборола себя, попыталась встать…
- Натали, - Робеспьер чуть приподнялся, - что вы делаете?
Мне не хватило самую малость до того, чтобы дотянуться до костяной рукояти: кулак мой судорожно сжался в нескольких сантиметрах от ножа, а потом я, утратив равновесие, скатилась со стула на пол. Головой я при этом ударилась о край стола, но боли не ощутила, только мысли стали какими-то нечеткими и гулкими.
- Натали, - Робеспьер склонился надо мной; лицо его было бледно до синевы, - вы не…
Я могла бы схватить его за горло - как легко, наверное, свернуть ему шею! - но было уже слишком поздно, меня неотвратимо засасывала бездна сна. Я не смогла даже слова больше произнести и лишь закрыла глаза, признавая свое поражение. Я больше ничего не видела и не ощущала, но слух почему-то отключился последним, и до него успел донестись взволнованный голос Робеспьера из коридора:
- Бонбон, помоги мне. Натали стало дурно, отнеси ее в комнату.
Я хотела крикнуть, что он все врет, но вместо этого издала невнятный стон, когда меня ласково обхватили и подняли от пола. Только после этого сознание покинуло меня окончательно.
========== Глава 23. Мы справимся ==========
