Торис отстранился, посмотрел в лицо Феликса тревожно и с горечью, и тут же снова заключил в объятия, уткнулся носом в плечо и забормотал что-то торопливое на польском. С умиленным видом Польша погладил приятеля по макушке, и тут Наташа, решив напомнить о себе, тихонько покашляла. Феликс тут же обернулся к ней. Его глаза расширились.

— Я тотально ошибся, — заявил он, хлопая ресницами. – Я, по ходу дела, в аду.

— Это ближе к правде, — молвила Наташа с неприязнью. – Давно тут?

— Давно, — поляк отстранил от себя Литву и безуспешно попытался подняться. На свету стало видно расплывшийся у него под глазом кровоподтек и явно наспех зашитую рану на лбу. – Два года… или три? А хрен его знает. Жратву не тащили еще, нет?

Наташа только вздохнула, оставляя вопрос без ответа, и тяжело повалилась на продавленный матрац. Голова болела и кружилась, больше всего хотелось только одного – проснуться.

— Не советую спать там, — вдруг заявил Польша. – Клопы сожрут.

Его вдруг одолел приступ булькающего кашля, который завершился деликатным сплевыванием крови в насквозь пропитанную ею тряпку. Торис вздохнул испуганно:

— Что это?

— А, не грузись, — Феликс махнул рукой. – Варшавское гетто, чтоб его. Заманало уже это все, хоть бы сдохнуть…

— Не говори так, — ответил Литва. – Нас освободят.

— Интересно, кто? – хмыкнул Польша, отшвыривая окровавленную тряпку подальше. – Этот маньяк Брагинский? И, типа, лучше будет? Людвиг явно у него учился, не находишь?

— Сейчас убью, — пробормотала Беларусь, стараясь удержать ускользающее сознание. Ее начало мутить, а по телу разлился тяжелый, свинцовый жар.

— Ага, прям убьешь, — Феликс поднялся все-таки с пола, с хрустом размял суставы и подошел к девушке. – Ну и чего ты мне сделать можешь? А?

— Феликс, не надо… – начал было Литва, но поляк только усмехнулся.

— Ни черта не сделаешь ты мне, вот.

Беларуси хотелось задушить наглеца, наслаждаясь его мучительной агонией, но она не смогла даже поднять руку. Ощущая, как начинают тяжелеть веки, она только позвала хрипло:

— Торис…

— Что? – Литва подскочил к ней, отодвинув Польшу. – Господи, что это с тобой?

— Со мной ничего… — язык заплетался, и ворочать им становилось все труднее. – Ничего. А вот с ним сейчас будет много чего… плохого… если ты…

Она хотела сказать что-то еще, но тут кто-то накрыл ее темным одеялом и заткнул уши, так, что девушка слышала лишь приглушенный, как с другого конца света, вскрик Ториса:

— Она без сознания! Дай воды!

— Откуда ж я тебе ее возьму? – резонно спросил Феликс. – По расписанию – принесут…

Что-то теплое коснулось разгоряченного лба девушки, щеки, уголка губ, но Наташа этого уже не почувствовала. Все ощущения, как и мысли, исчезли вслед за светом и звуком.

========== Глава 5 ==========

От автора: Я не знаю, откуда здесь взялся Канада, но, наверное, так было надо )

Темнота. Яркие сполохи пламени. Детские крики.

Хатынь…

Это невыносимо, мучительно больно – где-то под сердцем схватили и не отпускают раскаленные щипцы. Наташа металась, пытаясь отбросить, отшвырнуть подальше череду картин, которые вспыхивали в ее воспаленном сознании. Горы трупов, сожженные дотла деревни, разрушенные города – все это отдавалось ломотой во всем теле, будто кто-то старался переломать девушке все кости.

— Наташа! Проснись…

Хотя Торис был совсем рядом, голос его доносился будто издалека, заглушенный чьим-то плачем, воем сирен, шумом моторов, грохотом выстрелов. Что-то холодное прижалось к губам девушки. Кружка.

— Выпей, вот…

Несколько капель воды стекли в горло, и Беларусь мучительно закашлялась, но глаз не открыла. Сознание вновь покинуло ее.

Дни летели в тревожном, лихорадочном полузабытьи. Девушку бросало то в жар, то в холод, она раз за разом до крови прокусывала губу, чтобы не кричать от боли. Если не удавалось, то вопли свои она слышала будто со стороны и поражалась, насколько нечеловечески пронзительным может быть ее голос. Иногда в камеру приходил Людвиг и избивал кого-то из пленников – просто так, то ли от злости, то ли из какой-то изощренной жажды крови. Наташа слышала крики Ториса будто сквозь вату – гораздо четче и страшнее они были, когда доставалось самой девушке. Едва за палачом закрывалась дверь, осунувшийся Литва подбирался осторожно к подруге, судорожно проверял, не сломали ли ей что-нибудь, клал на лоб пропитанную ледяной водой тряпку и тяжело валился без сознания рядом с койкой.

Иногда к девушке возвращалось сознание, и она могла слышать разговоры своих товарищей по несчастью – приглушенные, будто в палате у безнадежно больного. На то, чтобы вставить в них свое слово, не было сил, поэтому Беларусь просто слушала, чуть приоткрыв глаза.

— Она тут, типа, долго не протянет, Лит.

— Да знаю я. Знаю… вестей нет?

— Не-а. Ты ж знаешь, что нам могут сообщить? Но, подумай…

— Чего?

— Этот… Людвиг, чтоб его, последнее время чаще сюда заваливается.

— И что? – мрачно и обреченно, без всякого выражения.

— Он злится. А с чего бы ему злится, если на фронте у него все шикарно?

— Ты думаешь?.. – в голосе Ториса появилась надежда.

— Уделает его Брагинский, — уверенно заявил Польша. – Хочешь, реально, пари заключим – уделает. Главное, чтоб дойти успел.

Литва только вздохнул в ответ.

Казалось, это будет продолжаться бесконечно – счет времени Беларусь потеряла еще в первую неделю оккупации. Но однажды, в один из коротких светлых промежутков, девушка ощутила, что не может вздохнуть. Воздух вокруг сгустился до такой степени, что в легкие хлынул удушающе горячим потоком. Наташа захрипела и вцепилась в простыню, открывая и закрывая рот, будто выброшенная на берег рыба. К ней тут же подлетел Торис.

— Что с тобой? – исступленно он потряс девушку за плечо. – Ответь, Наташа! Наташа!

— Лит, — донесся из угла безнадежный голос Лукашевича. – Оставь ее. Она, типа, все.

— Нет! – завопил Литва и затряс агонизирующую Беларусь еще сильнее, так, что ее голова бессильно моталась из стороны в сторону. – Очнись! Ну, очнись же!

Наташа смотрела на него и видела и не видела одновременно. Мысли ее стали неожиданно ясными и четкими. «Напоследок я увижу у Ториса истерику», — подумала она, отрешенно глядя, как по исхудавшему лицу друга катятся крупные слезы.

Неожиданно Литва выпустил девушку, с ужасом посмотрел в ее лицо, отступил на пару шагов и вдруг принялся колотить в железную дверь подвала.

— Кто-нибудь! Помогите…

— Лит, — испуганно молвил Польша, глядя на приятеля расширенными глазами, — ты чего это?..

— Помогите! – воскликнул Литва хрипло в последний раз и вдруг, будто сдаваясь, соскользнул по двери на пол и затрясся бесшумно, уткнувшись лбом в колени. Наташа хотела сказать что-то, может быть, приободрить его, но вокруг горла сомкнулись ледяные тиски, безжалостно давящие рвущиеся из груди слова. Тело начало неметь, а разлившийся по жилам холод медленно, но верно подбирался к сердцу.

И вдруг из-за двери донеслись чьи-то тяжелые шаги, звук которых гулко отдавался от обшитых металлом стен. Литва еле успел отпрянуть от двери, как та с оглушительным треском распахнулась.

— Все живы?

Вопрос повис в воздухе. Ошеломленно пленники смотрели на возвышающуюся на пороге рослую фигуру в шинели.

— Здравствуй, Торис, — Ваня, довольно улыбаясь, шагнул в камеру. – О, Польша, какая встре… о, Господи!

Сильные руки подхватили Наташу, словно пушинку, и подняли над постелью. Трясущимися руками девушка обняла брата за шею, уткнулась носом ему в грудь и наконец смогла сделать короткий судорожный вдох, который спустя секунду обернулся громкими рыданиями. Впервые за много лет Беларусь ревела, как маленькая девчонка, сотрясаясь на руках России, и прижималась к нему, а с каждой слезой из тела ее словно утекала боль.