Любопытство очень быстро пересилило страх, и Наташа открыла глаза, попыталась разглядеть хоть что-то вокруг себя, щурясь от бьющего в глаза ветра. Мэтью везло больше – на нем были очки, похожие на авиационные, защищающие глаза. Наташе оставалось полагаться лишь на остальные четыре чувства, и главным из них было сумасшедшее ощущение скорости, когда небо и земля меняются в сознании так стремительно, что ты не успеваешь сообразить, где именно между ними закончился. В лицо Наташе били снежинки, вздымаемые нахрапистым снегоходом, но девушка не решалась даже на миг отпустить Мэтью, чтобы смахнуть их со своего лица. Ей казалось, разожми она одну руку, ее просто-напросто снесет. Но от этого не было страшно, напротив, пьяняще-весело.

- Быстрее! Давай еще быстрее! – воскликнула Наташа в восторге, не обращая внимания на кольнувшее в сердце ощущение дежавю. Канада крикнул что-то, что она не разобрала, и снегоход помчался с какой-то совсем немыслимой быстротой.

Но главным было не это. Главным было то, что сквозь скользящее ощущение нахождения между жизнью и смертью, сквозь ледяной ветер, кусающий лицо, сквозь все и вся, даже сквозь время Наташа крепче обняла своего спутника и прижалась совсем тесно к его спине, потерлась щекой о его куртку – шершавую и почему-то теплую.

Если он и ощутил это, то скорость решил не сбавлять. Так они и доехали до засыпанного снегом кургана, с которого открывался потрясающий вид на заснеженный ельник у подножия холмистых гор. Только тогда Наташа разомкнула объятия и, будто ничего не произошло, сделала несколько шагов к самому краю.

- Осторожно, - Мэтью перехватил ее за плечо и развернул к себе. – Может случиться обрушение.

- Обрушение, - как зачарованная, подхватила Наташа и замолчала. Уж слишком ярко блестели глаза Канады в сгущающихся сумерках, и от этого взгляда по телу будто разливался раскаленный свинец. Ощущение нереальности происходящего только усилилось, когда Мэтью, словно в замедленной съемке, стянул с руки перчатку и ничтоже сумняшеся бросил ее в снег – жест, перечеркнувший целые прошедшие века.

Ощутив прикосновение к своей щеке, Наташа вздрогнула, но не отстранилась, только повернула голову и коротко коснулась губами ласкающей ее ладони.

- Natalie… - голос Мэтью был прерывист от волнения. – Я…

- Тихо, - попросила Наташа, прижимая пальцы к его губам. – Не надо ничего говорить.

Она действительно не думала, что этим все закончится, когда брала в Минске билет до канадской столицы. Она действительно не думала, что все этим закончится. Но когда до дрожи теплые губы Мэтью, на которых только что растаяла упавшая снежинка, прижались к ее собственным, обветренным и холодным, Беларусь утратила всякую способность дальше размышлять на эту тему.

Когда они вернулись в дом, Наташа ощутила, что растеряна. Она действительно не представляла, что делать дальше. Вести себя так, будто ничего не произошло, глупо. Затащить Мэтью в спальню и, так сказать, продолжить, еще более глупо.

Она до сих пор не понимала, почему сделала это.

Ее тревога, наверное, каким-то образом передалась и Мэтью. Но он не стал делать или спрашивать ничего лишнего, своим обычным тоном предложил чай и заявил, что принесет его прямо в гостиную. Наташа не знала, намеренно ли, но он давал ей несколько минут на размышления.

Беларусь осознавала, что для себя все решила уже в тот момент, когда рассказала Канаде все. Но на подобное она тогда не подписывалась. Хотя этого стоило ожидать, так?

- Мэтью, - тихо проговорила она, будто пытаясь услышать в знакомом имени новые нотки.

Она ожидала, что внутри что-то отзовется – тем же именем или другим, например, именем Вани. Но ответом было молчание. Бесконечная душевная пустота.

- Твой чай, - возникший рядом Мэтью протянул ей чашку. Стараясь не дотрагиваться до его пальцев, Наташа взяла дымящийся напиток, сдавленно поблагодарила и сделала глоток. Холод, прихвативший все тело после поездки на снегоходе, начал отступать под натиском благословенного жара.

- Хорошо прокатились, - улыбнулся Мэтью уголками губ. – Тебе понравилось?

Наташа не хотела размышлять, есть ли в его вопросе двойное дно.

- Понравилось, - кивнула она, ставя чашку на столик.

- Я рад. Разжечь камин?

- Ага…

И все-таки у Наташи был один способ избавиться от высасывающей душу пустоты – лежать, доверчиво устроив голову на коленях у Мэтью, пока он неторопливо гладит ее по волосам и плечу, напевая вполголоса какую-то похожую на колыбельную песню. Слушая ее, Беларусь закрыла глаза на секунду и тут же провалилась в сладкую дрему, в которой не было войн, разрухи, предательства, отчаяния и несчастий. Была лишь она и мягкий, удивленный голос Канады:

- Ты поешь.

- Ч… что? – выпадая из полусна, Наташа преодолела усталую истому и приподнялась на локте. – Что я делаю?

- Поешь, - с лица Мэтью не сходила нежная улыбка. – Что-то такое…

Он напел, ничуть не фальшивя, и Беларусь мгновенно узнала мелодию.

- «Полюшко-поле», - рассмеялась она. – Это была моя любимая песня… и Ванина. Я не пела ее пятьдесят лет.

- Ты хорошо поешь, - сказал Мэтью, наблюдая за тем, как девушка вновь устраивается у него на коленях. – Меня даже немного… как лучше сказать… за душу взяло.

Наташа только издала сонный смешок и вдруг, сама от себя того не ожидая, тихо попросила:

- Мэтью… отнеси меня в спальню…

Если он и удивился, то ничем это не показал.

Она вновь поцеловала его, едва он бережно опустил ее на пропахшую чем-то пряным постель. Но на этот раз он отстранился первым.

- Natalie, - проговорил Канада с явным усилием, крепко, но не причиняя боли, сжимая плечи девушки, - я не хочу, чтобы ты думала, что должна мне что-то или…

- Нет, конечно нет, - Беларусь не удержалась от смешка. – Это не отдача долгов. Это не попытка влиять на тебя. Это…

- Это жест отчаяния?

Его глаза за стеклами очков были необычайно серьезными, и Наташа видела в них очертания собственного размытого отражения. Наверное, никого она так не хотела, как Канаду в тот момент. Обнять его, прижаться, стать с ним одним целым, полностью отдаться в его власть и позволить делать с собой что угодно… забыть, просто забыть обо всем хотя бы на одну ночь.

Беларусь устала быть сильной.

- Последней надежды, - шепнула она на ухо Мэтью, приподнимаясь. А затем вновь опустилась на подушки и закрыла глаза.

Она не открывала их, отвечая на его поцелуи, позволяя снять с себя одежду, дрожа и выгибаясь всем телом под его ласками, исступленно вцепляясь в его плечи, когда он толкнулся в нее. Не открыла она глаз, и когда он, шепча что-то на смеси английского и французского, навалился на нее всем телом, обжигающе горячий, и коротко, как-то смазано поцеловал в шею, в подбородок, в губы. Только шепнула что-то в ответ на его бессвязную речь, когда он лег на кровать рядом с ней и, нашарив одеяло, укрыл их обоих, а затем провалилась в сон, как в омут. Беларусь не открывала глаз вплоть до того момента, как яркие лучи утреннего солнца прорвались в щель между плотно задернутыми шторами и упали на ее лицо, а с нижнего этажа послышался громкий и назойливый стук в дверь.

========== Глава 24 ==========

Беларусь рывком поднялась от постели, так, что закружилась голова. Канады рядом не было, а стук все не утихал.

- Мэтью! – крикнула Наташа на весь дом. – Кто-то пришел!

Молчание было ей ответом, даже стук на секунду стих, чтобы возобновиться потом с утроенной силой. Решив, что Мэтью, должно быть, куда-то отлучился, Наташа замоталась в простыню, как в римскую тогу, и спустилась по винтовой деревянной лестнице на первый этаж, к самой входной двери. Когда она преодолевала последнюю ступеньку, в голову ей пришла гениальная в своей простоте мысль: «Должно быть, это почтальон принес утренние газеты». Поэтому она приоткрыла дверь совсем чуть-чуть, надеясь, что стоящий на пороге человек ее не увидит.